Вруны

Владимира Андреевича всегда приглашали в гости. Застолье, праздник, свадьбу, крестины, похороны или любое другое мероприятие он превращал в событие. Громкий, большой, артистичный, всегда в шикарном костюме, при бабочке. Бабочка удивительно шла ему, а этим могут похвастаться не многие. Обычно мужчины в галстуке-бабочке выглядят комично, особенно, если им за пятьдесят. Перезрелый сердцеед-конферансье — «на улице идет дождь, а у нас идет концерт». Нет, это был не тот случай.

Ему всегда были рады. Женщины его любили — галантного, остроумного, щедрого мужчину. Он мог достать все, договориться с кем угодно, пройти за любые закрытые двери. Снести эти двери к чертям, если нужно. Друзей у него было много, все как один творцы — писатели, художники, музыканты. Обычные люди тоже попадались, он не был снобом, высокомерие — дурной тон, выдающий плебея.

Писал стихи, но был, скорее, декламатором, его произведения были хороши только в авторской интонационной обработке под водку и горячее.

Страстно влюблялся, но сердца старался не разбивать, жалел своих женщин. Женщины были ему за это благодарны, каждая была уникальной и лучшей.

Обычно он размещал свое могучее тело где-то во главе стола, но со временем у него стала болеть спина, и он выбирал места помягче и поудобнее, на кресле или диване, подоткнув поясницу подушкой. На том дне рождения рядом с ним сидела Оля. Оля все время хмурилась. Круглое, маленькое лицо ее было сурово, а губы надуты. Не капризно, но очень строго.

— Олечка, что с вами? Почему вы не веселитесь? — он пристально посмотрел на нее.

— Я вру, — с сердитой досадой ответила Оля. С помощью вилки она возила по тарелке горошину.

— Я тоже вру! — радостно сообщил он. — Все время вру, представьте себе!

Оля повернулась и потрогала его за бабочку.

— Очень плохо, — вздохнула она.

— Но это не повод грустить, поверьте мне как старшему товарищу! Вот вам сколько? Пять? А мне, представьте пятьдесят пять. Представили? Вижу, что нет, иначе вы заплакали бы. И правильно, и не надо. И вот я вру и вру. Всем и всегда. Женщинам! О, моя дорогая, как я вру женщинам! Лгу!

— Лгешь?

— Правильно говорить «лжешь». Да, я лгу женщинам.

— Лжу!

— Что?

— Тогда правильно говорить «лжу женщинам».

— Хорошо, моя дорогая. Я лжу женщинам. Потому что иначе нельзя, невозможно это.

— Всегда лжешь?

— Всегда. Нет, погоди. Не всегда. Однажды ночью мы приехали с женой на озеро. Мы были еще совсем молодые, но уже достаточно прожили вместе, чтобы понять, как это скучно. Мы купались, а потом обсыхали боками на большом покрывале. И я все время крутил на пальце ключи от своей новой машины. А жена пьет чай с шиповником из термоса, знаешь, он пробкой здорово пахнуть начинает — такой чай. Вот она его пьет и говорит мне: давай заедем к Толмановичу, он привез из Переделкино мешок яблок, сорт «Мельба», из них прекрасное варенье получается. А потом купим новые шторы, и надо с дачи забрать одеяла, отдать в чистку.

И мне почему-то стало очень тоскливо. Тогда я взял и швырнул ключи от машины в озеро, и всю ночь и утро мы искали их на мелководье. Вот тогда я не лгал.

— Не лжал.

— Да, ты права. Не лжал. Единственный, наверное, раз в жизни.