Исповедальная песнь Вероники Тушновой

27 марта 1911 года родилась русская советская поэтесса В.М. Тушнова, писавшая в жанре любовной лирики. Переводчица. Член Союза писателей СССР (1946). На её стихи были созданы популярные песни: «Не отрекаются любя», «А знаешь, всё ещё будет!..», «Сто часов счастья» и другие. 

И чужую тоску я баюкала каждую ночь…

Я не призываю к лихой резвости над могилами друзей,
но я против облака печали, закрывающего нам путь. Н.Тихонов.

*

Они стоят такие юные, такие вечные стоят. В.Тушнова

*

«Меня часто спрашивают: “А когда вы начали писать стихи?” И мне всегда бывает трудно ответить на этот вопрос. Что понимать под словом “писать стихи”? Складывать фразы в правильно чередующиеся, зарифмованные строки и строфы? Если так, то я начала писать в самом раннем детстве, лет в шесть-семь…». В. Тушнова, «О поэзии»

Я молчу… я от счастья плачу…
Ничего не хочу иначе!

Возможно, кто-то из литпрофи осклабится, но со своей мужской колокольни, причём филологически-несовершенной, любительской, мне хочется сопоставить несравненную музу Вероники Тушновой — необычайно мелодичным слогом и песенностью — с творчеством современной поэтессы Ах Астаховой, кумиром женских, девчачьих сердец.

Вот смотрите:

Любовь, не знающая увяданья,
любовь, с которою несовместима ложь...
Верь, слышишь, верь в её существованье,
я обещаю, — ты её найдёшь. В. Тушнова

*

…верь в меня так, как не верю Я —
(всё от нехватки покоя в сердце).
верь до тех пор, пока есть Земля,
которой от веры не отвертеться. Ах Астахова

Или, например, трагическое прощание героини Тушновой из «Я стою у открытой двери»:

Я стою у открытой двери,
Я прощаюсь, я ухожу.
Ни во что уже не поверю, —
всё равно
напиши,
прошу! 

…Не на будущее,
так за прошлое,
за упокой души,
напиши обо мне хорошее.
Я уже умерла.
Напиши! 

* 

Расстаётся герой Астаховой («Письмо»): 

я должен тебе обо всём написать…
прости, что вот так — не решился иначе!
конечно, честнее об этом сказать,
но я не люблю, как ты плачешь. 

…прощай!
не печалься!
другого найди!
пришло, видно, время нас переиначить…
не злись на меня, но я должен уйти.
(прости, что письмом — не решился иначе.)

А теперь давайте сравним строфы, с которых и той, и другой поэтессе пришли… ну, ежели не всесоюзно-всероссийская известность, то творческое признание точно. Одной в 1946-м, второй в 2012-м.

В. Тушнова:

Не отрекаются любя.
Ведь жизнь кончается не завтра.
Я перестану ждать тебя,
а ты придёшь совсем внезапно. 

А ты придёшь, когда темно,
когда в стекло ударит вьюга,
когда припомнишь, как давно
не согревали мы друг друга... 

Ах Астахова:

тебя хоть там любят? скажи мне не мучай.
тебя хоть там любят? запомни, послушай —
на всякий пожарный, на экстренный случай,
чтоб не было трудно: я вытрясла душу. 

…чтоб больше не выглядеть слабой и скучной.
но помни: родных не бросают. не губят.
ну что же молчишь ты? скажи мне, не мучай —
тебя хоть там любят? тебя хоть там любят?..

Эти параллели, конечно, говорят не о технических схожестях, а лишь о вселенском влиянии глубоких чувств на вдохновение, о преемственности и поэтических традициях и, главное, о музыкальности.

А песни, созданные на стихи В. Тушновой, безо всякого сомнения останутся в памяти на десятилетия. Мало того, неизменно будут исполняться и слушаться поколениями почитателей и просто людей, даже не подозревающих о том, что, скажем, данное достопамятное и популярное в прошлом видео Пугачёвой (муз. М. Минкова) — сделано на слова нашей героини:

Там есть строки:

Счастье — что онo? Та же птица:
упустишь — и не поймаешь.
А в клетке ему томиться
тоже ведь не годиться,
трудно с ним, понимаешь?

Им почти в унисон подыгрывает Астахова, великолепно перенимая у Тушновой эстафету преемственности исканий заветного счастья и любви:

…И не бойся искать — такие своё найдут!
И не бойся терять на это ни лет, ни сил!
Если любят тебя — обязательно подождут,
Если счастье придёт — то ты его заслужил!!! 

Одну пору сама Вероника Михайловна, бывало, повторяла, точнее, незаметно для себя интонационно вторила то Якову Полонскому («искры гаснут на лету» — в тушновской «Разлуке») из стихотворения «Мой костёр в тумане светит»; то незримо подстраивалась-подпадала под аккомпанемент мощного энергетического влияния бывшего «серапионовца», трёхкратного лауреата Сталинской премии Николая Тихонова с его революционной непримиримостью: «…гвозди бы делать из этих людей!» В итоге нащупав-таки свой мотив, своё искреннее течение превосходной мелодии-«реченьки» — чистой точной звонкостью напева несравнимой и не сопоставимой ни с кем. И ни с чем.

Это зря говорится,
что надо счастливой родиться.
Нужно только, чтоб сердце
не стыдилось над счастьем трудиться,
чтобы не было сердце
лениво, спесиво, чтоб за малую малость
оно говорило «спасибо»:

[Музыка блистательного армянского композитора, джазмена, симфониста К. Орбеляна, 1928—2014.]

Вообще мотив счастья у Вероники Тушновой — непреложная основа для понимания, вдумчивого прочтения её поэзии, принимающей множество элегантных дамских поз и значений, смысловых оттенков: «Этой удивительной женщине было известно, что такое счастье, и она стремилась поделиться своим открытием с другими. Это счастье любящей и любимой женщины, счастье матери, счастье творчества, наконец, счастье просто жить, принимая жизнь как бесценный дар» (Ю. Венгер).

*

…Великая Отечественная застала Веронику Михайловну работающей врачом в казанском нейрохирургическом госпитале, с больной мамой и маленькой дочерью на руках. (Отец, М. П. Тушнов, умер в 1935-м.) Несмотря на тяжелейшие условия быта, она умудряется тайком, украдкой кропать в стол — в минуты отдыха, при свете затенённых ламп. Коллеги ласково прозвали её за это «доктор с тетрадкой»:

«…Я работала в госпитале с утра до ночи и очень редко бралась за карандаш. Но сколько я передумала и перечувствовала за это время! И что самое удивительное, у меня появилось новое, никогда ещё не испытанное мною чувство: мне вдруг захотелось, чтобы стихи мои узнали, прочли, мне хотелось своими стихами вмешаться в жизнь, что-то изменить в ней. Я понимала, как это трудно и ответственно, и всё-таки эта мысль меня не покидала».

Казань, Москва…

Первый поэтический сборник, встреченный довольно доброжелательно: «Первая книга», 1945. Второй. Правда, почти через 10 лет: «Пути-дороги», 1954. Кстати, «обидевший» некоторых критиков чрезмерно «салонной» ахматовской лирикой. Что выглядело, естественно, крайне поверхностно и ошибочно в свете невероятной ахматовской зашифрованности-интертекстуальности — и наизворот, «дурманящей» открытости Тушновой.

Стихотворение «Не отрекаются любя» из «Путей-дорог» написано давно, в 1944 году, — но проснулась знаменитой она, как говорится, с выходом второго сборника. И не исключено, после определённо свежего — с налётом неувядающей военной памяти — прочтения строф «Не отрекаются…». Да и дыхание оттепели было уже на пороге. Люди, уставшие от пламенных возгласов о грядущем, поворачивались к затаённому, лирическому, к душе и чувствам. К небу «с грудами облаков» — «раскалённому, цвета платины»…

Таким образом, не совсем приемлемое при развитом социализме понятие тихоновских «облаков печали» — «салонность», «камерность», — как бы нехотя переходя из одних филологических рук в другие, в итоге закрепилось за Вероникой Михайловной. Впрочем, закрепилось, так сказать, с обратным, противоположным, со вполне уже положительным ролевым наполнением, — обозначающим яркие живые образы мягкой женственности: верность, томление, страдание, бесконечное ожидание, любовь наконец.

…любовь на свете есть!
Единственная — в счастье и в печали,
В болезни и здоровии — одна,
Такая же в конце, как и в начале,
Которой даже старость не страшна.
«Память сердца», 1958

Строки её хрупких изысканно-ранимых откровений — чрезвычайно интимные и автобиографичные — зеркально отражали тысячи и тысячи «жестоких вьюг» советских женщин, жён, матерей. Их блаженно-сладкие и горькие минуты, с тревожным «ощущением неумолимого бега времени и с упрямой, пусть и не раз обманывавшей, верой в счастье» (А. Турков). Счастье, перечёркнутое войной, «вокзальной» разлукой, «бездомными» любовными треугольниками (куда ж без них?) и непокорными бытовыми бурями, с которыми ну «никак не справиться»: «…стоит меж нами не море большое — горькое горе, сердце чужое».

…А гуси летят в темноте ледяной,
тревожно и хрипло трубя…
Какое несчастье
случилось со мной —
я жизнь прожила
без тебя.

Третья, четвёртая книга (всего их будет восемь)…

«Милый срок» хрущёвской оттепели подоспел ко времени. Вернее, такие персоналии, — для коих окопные воспоминания «мужества сирени» и непоколебимая ценность мирного «чистого, лучистого снега» являются основой основ, — подобно поэтам Тушновой, Инбер, Звягинцевой; плеяде прозаиков-«соцреалистов» (Панова, Гранин, Адамович) и «деревенщиков» (не преминем поклониться недавно ушедшему в мир иной В. Распутину) раскрыли, дали творческий, нервический ток исповедальному поколению «раскрепощённых» шестидесятников: Мартынову, Астафьеву, Хуциеву и др. Раскрыли своею не-личной обобщённостью образов, какой-то космической всеохватностью, показывающей на примере частного единичного случая всеобъемлющую борьбу центробежных и центростремительных сил всего общества, страны, планеты — не менее. Где страсть, страдание к одному и по одному-единственному мужчине сливаются с общечеловеческими отзвуками и заботами о земле, звуках и «душе дома», матери, семье. О народе и его судьбе: взрослых и детях.

На свете бывают
малые дети,
взрослые дети, старые дети,
на розовых, пухлых
ничуть не похожие,
с мозолями,
с тёмной дублёною
кожею… 

* 

Вот говорят: Россия…
Реченьки да берёзки…
А я твои руки вижу,
узловатые руки,
жёсткие.

Поэзия Тушновой…

Поэзия чувств, рождающая новую, не авторскую, а собственно новую, отвлечённую читательскую мысль «за пределами стихотворения». И это новое, причём неназойливое размышление, «вмешавшееся» в чью-то чужую жизнь, вдруг оборачивается молитвенной притолокой-мезузой (крепится над входом в дом), сопричастием тезису-суждению самого произведения. Где автор, щедро поделившийся с миром «правом и радостью открытия», приглашает нас в далёкий светлый путь — и мы идём туда — нехоженой тропой настоящего большого «идейного» искусства.

Поскольку нет большего смысла и идеи, чем благопочитание именно простых вещей — родного незатейливого пейзажа с «дубом у лукоморья», рек, полей, дремучих лесов со «сплетницей сойкой», окружающих нас людей, коллег, «пира у друзей». И нету ничего возвышенней и прекрасней «треугольного» солдатского отклика с фронта, в котором, с ужасной орфографией, криво нацарапано в том числе и это: «Хорошо, что вы написали о наших детях!»:

«Значит, что же получилось? Я писала стихи о своей девочке, о своей Наташе, а они — бойцы, приславшие мне свои письма, считают, что я писала про их детей! Это была такая удача, о которой я не могла и мечтать». Из статьи «О поэзии». Статья опубликована посмертно.

…Твой голос заглушить не суждено —
Твой голос — тихий, как серцебиенье.
В нём чувствуется школа поколенья
Науку скромности прошедших на войне —
Тех, что свою «карьеру» начинали
В сырой землянке — не в концертном зале
И не в огне реклам — в другом огне.
Посвящение Ю. Друниной — В. Тушновой

…Всё такое синее,
на столе — цветы.
Думала о сыне я,
а родилась — ты. 

Ты прости непрошеный,
ёжик сонный мой,
я тебя, хорошую,
отвезу домой. 

Для тебя на коврике
вышита коза,
у тебя, наверное,
синие глаза… 

Ну… а если серые —
маме всё равно.
Утро твоё первое
смотрится в окно.
В. Тушнова. «О дочери»