Не умеешь пить — не пей

Женька пила коньяк. Наливала в бокал для виски, разбавляла водой и пила. Хмель никак не приходил.

«Хоть бы чуть-чуть опьянеть, — думала она, — тогда можно пойти на поиски. А с другой стороны, почему я жду? — спрашивала она себя и тут же отвечала: — А потому что мне страшно: вдруг не найду?»

И опять спрашивала: «И что? Так и буду всю жизнь бояться?»

И отвечала: «Если не искать, то точно не найду».

Женька встала со стула, взяла недопитый бокал и пошла в гостиную. Сделала пару глотков, поставила бокал на стол.

Выдвинула ящики комода, открыла дверцы шкафа, задрала скатерть, обнажив столешницу, открыла всё, что можно открыть. Даже окна. Потом встала посередине комнаты, упёрла руки в бока и сказала:

— Нну-у? Ты хде? Выххади!

Чуткий слух подсказал, что хмель её настиг, но она тут же зарегистрировала, что сознание чёткое. Только язык заплетается.

— Выххади, твою мать! Скока мне ещё бегать за тбой?

К ногам подкатился выпавший из шкафа мягкий клубочек, но она его не узнала. Пнула со всего маху.

— Опять бабкины вязания, будь они неладны! Лезут и лезут отовсюду. — Она потянулась за клубком, но он, отскочив от ножки стола, заскулил и забился под диван.

Женька твёрдо решила выкинуть в окно этот недовязанный носок, — кроме носков, бабка ничего не вязала. Присела, потом легла на пол, протянула руку, но клубок не нащупала. Надо идти на кухню за шваброй.

На кухне Женька забыла, зачем пришла. Стояла в дверях, пялилась на бутылку коньяка. Вернулась в комнату, взяла стакан и снова отправилась на кухню. Села. Взяла бутылку, плеснула себе ещё, добавила из кувшина воды. Мелкими глотками начала пить. Напиток горячо шёл по горлу, разливался теплом в животе.

«Хоть бы что-то почувствовать, — думала она, — хоть что-то. Всё у меня есть. И успех, и вдохновение, и красота. Но − посередине. Золотое, блин, сечение. А где крайности? Расхохотаться бы в голос или разрыдаться!

Другие бегут от крайностей, жаждут баланса. Путают его с гармонией. Хорошо бежать от того, что знаешь. А она вот не знала. Не было у неё ни радости, ни горечи. Всё как-то ровно да постепенно. И не скажешь никому: не поймут.

Она поёжилась. Холодно. Ну да, в комнате же окна открыты. Женька встала, потянулась к бокалу, но раздумала, махнула рукой и оставила его в одиночестве. Закрыть окна — минутное дело. Не успеет он соскучиться.

Морозный воздух поселился в гостиной как у себя дома. Раскинулся вальяжно на диване, на креслах. Тронул распахнутые створки, перемешался с одеждой, наполнил рюмочки в серванте.

Женька закрыла окна. Холод сполз на пол, униженно заметался по углам, пощекотал Женьку. Она передёрнула плечами:

— Бррр! Надо же, и пяти минут не прошло, а комната застудилась.

Был соблазн лизнуть ключик от бара, но она удержалась. Потом будет жалеть. Вкус морозного железа с кровью.

Пахло мёрзлыми простынями. Женька хотела было закрыть шкафы, но увидела на полке что-то пёстрое. Вытащила − опять носки! Изящные. С затейливым орнаментом. Пришиты один к другому. Она пошла на кухню, достала ножницы, разрезала красную нитку. Надела носки. Глотнула коньяка. Взяла бокал и пошла в маленькую комнату. Бабкину.

— Ба? Поговори со мной.

Тихо. Уже год бабка с ней не разговаривает. Раньше разговаривала, а теперь перестала. Как успех к Женьке пришёл, так и перестала. Такое часто бывает: одно появляется − другое исчезает. Хоть люди, хоть предметы. Другой раз думаешь: знал бы, что, получив то-то и то-то, я потеряю то-то и то-то, так и отказался бы, не брал. Но что толку? Свершилось. И с этим теперь жить. А кто-то ещё вообще не задумывается об обмене. Хватает всё подряд и не подозревает, что самому тоже надо что-то отдавать. А если не отдаёшь — хоть что-нибудь, хоть доброе слово, − то что-то у тебя само уйдёт. А ты сидишь и гадаешь: за что? За что мне это? А ведь не «за что?», а «зачем?». Чтобы усомнился в следующий раз перед тем, как брать всё, что надо и не надо. И чтобы про меру не думал, не включал свой эксель, если вдруг сам даруешь.

— Что я делаю не так, ба?

Молчит.

Женька вышла из комнаты, закрыла дверь. Бабка не любила, когда у неё подолгу. Захочет — сама выйдет.

В гостиной всё ещё прохладно. Кожа на диване жёсткая. Придётся подождать, пока согреется, размягчится. Женька задвинула на место ящики, закрыла распахнутые дверцы, поправила скатерть. Вспомнила про клубок. Заглянула под диван — там. Лежит, смотрит на неё испуганно.

— Да не бойся ты, не выкину я тебя. Иди ко мне.

Клубок качнулся, но не решился: вдруг выкинет спьяну? Чего только люди не выкидывают в таком состоянии. Да и долго ли окно открыть. А потом ищи-свищи.

Он точно знает, кому должен. Ладно, если его никто не найдёт. А ну как чужой подберёт? Чужому-то если и достанется, то толку пшик будет, как ни старайся.

Женька поднялась. Покачнулась.

— Штормит, что ли? Не может быть. Сколько я там выпила-то? Граммов сто?

Она взяла с дивана плед, накинула на плечи. Села. Поправила подушку, прилегла. Голова закружилась.

— Вот те на! Никак, вертолёт?

Последний раз такое случилось на втором курсе. Повторения не хотелось. Навалилась тяжесть и муть. Она встала, медленно дошла до туалета. Постояла в дверях, но прошла дальше, на кухню. Налила в стакан воды. Выпила. И ещё. Теперь можно.

Вернулась в туалет, наклонилась над унитазом. Два пальца в рот, пощекотала маленький язычок. Очистилась. А всё самоконтроль виноват. В любом состоянии Женька на себя как бы со стороны смотрит и думает: «Если бы у меня была собака, что бы она сказала?»

Другой бы расслабился, насладился, но не Женька. Пьяный язык и трезвый ум подсказали не дожидаться отравления с последствиями.

Стало полегче. Голова кружилась, но в воронку больше не затягивало.

И что дальше? Совсем не пить или чаще тренироваться? Наверно, совсем. Бабка говорила, дед голос свой пропил. А кроме песен, у Женьки ничего нет.

***

Спала на диване. Надеялась: вдруг бабка выйдет? Но нет. Не вышла. Или Женька всё проспала.

 

Утром кухня смотрела на неё настороженно. Ждала, будет ли ритуал. А Женька не знала, что делать. То ли в душ идти, то ли кофе варить. Почему нельзя делать это одновременно?

Поставила чайник.

Ритуала не будет, поняла кухня, будет френч-пресс. Ну и ладно. Пусть. Полритуала тоже ритуал.

Женька залила кофе кипятком, зажгла свечку, положила её в подставку и сверху поставила кофейник. Налила немного кофе в маленькую фарфоровую чашку, добавила кокосовое молоко и подошла к окну. За утренней дымкой висел расплывчатый абрис солнца. Видно его и не видно. Вроде оно есть, а вроде и нет.

На кухню бесшумно вошла бабка. Прозрачная, бестелесная — лишь силуэт. Как у солнца. Она никогда не начинала издалека. Всегда говорила мало и по делу. Голос у неё был тихий, певучий, так что Женька даже не вздрогнула.

— Что ж ты счастье-то своё под диван загнала? Задохнётся там оно. Ему свет нужен да тепло. Иди-ка достань и носи с собой, — сказала бабка и ушла. Будто и не было её.

Женька схватила швабру и кинулась в гостиную. Вбежала, а клубочек уже посреди комнаты лежит. Распушился, искрится. Радостный, будто это ему счастье привалило, а не ей.