Двоечные прописи Алексея Сальникова

(Алексей Сальников. Оккульттрегер. М., АСТ, Редакция Елены Шубиной, 2022)

В одном из прошлых выпусков этой колонки я рассказывал о кейсе Михаила Турбина – молодого писателя, все мечты которого, казалось бы, сбылись. И книга вышла в престижнейшем издательстве, и киношники права купили. Я спрогнозировал, что ничем хорошим эта фанаберия не кончится. А откуда такой прогноз? Нет, это не хотелка «пальцем-в-небо», не злопыхание. Это, друзья, результат анализа процессов и аналогичных фактов.

Несколько лет назад, например, прилюдно обласкан был екатеринбургский писатель Алексей Сальников. За роман «Петровы в гриппе и вокруг него» Сальникову с помпой вручили премии «НОС» и «Национальный бестселлер», а сам роман экранизировал Кирилл Серебренников. Со мной могут не согласиться, но я считаю «Петровых…» любопытной книгой. Это была попытка привить саженец Джеймса Джойса на подзолистую почву Урала. А поскольку в чистом виде Джойс чреват читательским несварением, экспериментатор Сальников разбавил 96-градусную, забористую джойсовку колой американской поп-культуры – и Петровы стали кем-то типа семейки Адамс.

Эксперимент интересный? Конечно, да. Поощрять надо? Несомненно. Но получилась ситуация, когда ученик первого класса научился выводить в тетрадке все буквы алфавита, а ему на радостях – и аттестат зрелости вручают, и золотую медаль, и научную степень доктора наук вдогонку. Хотя достаточно было бы и хорошей оценки в четверти. Вопрос: будет ли этот везучий ученик постигать другие науки?

И, собственно, четырёхсотстраничный этот ответ – перед нами. Роман «Оккульттрегер» - это произведение уже не дерзкого, экспериментирующего юнца, а, типа, мэтра и лауреата. Но давайте посмотрим, что там Алексей намэтровал и как именно налауреатил.

 

НЕДЕРЖАНИЕ ТАЙН

Не нами заведено, что первая страница любого буквопродукта – это такая джигитовка автора, который показывает: «А вот я так могу! И ещё так! Вот какой я храбрец-удалец». Что же показывает Алексей Сальников? Вот первое предложение его «Оккульттрегера»:

«Больше не имея сил в одиночестве переживать воспоминания прошедшей новогодней ночи, Прасковья напялила на гомункула куртку, шапку и рукавицы, сама оделась, и они спустились на улицу с четвертого этажа».

Это – хорошее стартовое предложение. Здесь мы имеем игривый намёк на бурную новогоднюю ночь. Из этого предложения мы узнаём, что героиню зовут Прасковья, что она живёт на четвёртом этаже. Возникает и сверхъестественное существо – гомункул, с которым героиня почему-то возится, как с ребёнком.

Собственно, «гомункул» здесь – ключевое слово. Без него бы предложение не играло, не интриговало. Возникает ведь какой-то нездоровый интерес: а чо это она с гомункулом каким-то гуляет?

Впрочем, таинственность текста не проживёт и до конца первой главы. Автор заходит сразу со всех козырей. Мы узнаём, что Прасковья – это ведьма-не ведьма, но живёт с маскирующимся под ребёнка карликом, владеет сглазом и чуть порчей, меняет облик. В принципе, это и все тайны текста. Но зачем, зачем все тайны сброшены в кучу сразу же? Читателю-то ведь – большое удовольствие о чём-то догадываться, где-то чувствовать себя умнее писателя. Профессиональные буквоплёты могут писать, льстя читателю, наводя его на мысль, заставляя догадываться, но не раскрывая тайны прямо в лоб. О, эти писаки спляшут перед читателем танец с семью вуалями, прежде, чем дадут ему вот эту самую информацию, которую Алексей, как самосвал навоз из кузова, вываливает на подворье читательского восприятия.

Но зачем автор так делает? Зачем сдаёт все тайны без всякой попытки поиграть с читателем? Это ведь он неспроста, ведь да? Он же мэтр, лауреат! Он-то знает, что делает! Хм, дорогие друзья! Я пробурился сквозь все четыреста страниц и не понял, к чему было это срывание всех покровов.

Все тайны на старте сдают – кто? Неопытные авторы, которые ещё не научены интриговать, лукавить, напускать туману. Это они, ранимые, безжалостно расстаются со всей интригой в шальной, двоешной надежде, что сойдёт и так, и вдруг недрогнувшей рукой запущенный шар случайно подобранных слов выбьет страйк?

Начинающего автора за такие экзерсисы обычно ставят в угол и возвращают писанину на переделку. Но Алексей-то – мэтр. Его-то в угол не поставишь.

 

ИЖЕ ХЕРУВИМЫ

В «Оккульттрегере» есть множество примет текста сырого, ученического. Мир сверхъестественных сущностей, населяющих некий город в Свердловской области – место действия романа – не сказать, чтобы проработан. Жители этого мира живут себе, внешне не особо отличаясь от обычных граждан. Названия наляпаны как попало. В том числе титульное. Особенно титульное.

Слово «оккульттрегер» - случайный, не сказать, чтобы смешной каламбур. Точнее, настолько не смешной, что, произнося это слово вслух, просто стесняешься. Это надо было, конечно, додуматься определить героиню в этакие словесные кракозябры.

«Вот слово «оккульттрегер». Во-первых, его не существует в обиходной речи, кто его придумал – неизвестно, но оно мужского рода, хотя мужчин-оккульттрегеров не существует по чисто физиологическим причинам…»

То есть, этот словесный уродец ещё и неправильного рода. А придумал его – вполне себе известно, кто. Точнее, я бы сказал, поленился придумывать. Обычный писатель, трудяга пера, не-лауреат, создавая мир, перебирает слова, вслушивается в созвучия, всматривается в ассоциативный ряд. Вот хоббит, человек-кролик. Вот ведьмак. Один американский писатель, автор фэнтези-эпопей, раздобыл словарь киргизского языка, и создавал топонимы из киргизских имён. Хоть и анекдотично, но это – процесс серьёзный, трудозатратный.

В «Оккульттрегере» же перед нами – мир, поименованный как попало. Да и сочинённый – так себе, на отцепись. Как у Дэна Брауна, здесь есть ангелы, демоны. Демоны – как правило, красивые девушки. Херувимы же – суть бомжи и алкаши.

«Так вот, демоны стали соблазнять людей, в основном на зависть, не знаю, почему так, но такая у них фишка. Ангелы стали резать демонов, когда могли дотянуться, потому что демоны быстро обзавелись телохранителями, у них с экономическими связями как-то получше, чем у ангелов, а у ангелов фишка – они без алкоголя и сахара долго на земле протянуть не могут, они или быстро загибались, или быстро спивались».

Ангелы очень любят ругаться матом. Херувим Сергей Сергеевич матом в основном изъясняется.

«- Проебал, - коротко ответил херувим».

Так себе прикол. Первый класс, вторая четверть. Это точно лауреат пишет?

Смысл существования этого оккультного террариума – борьба с мутью. Это – такая особая субстанция… Впрочем, слово автору:

«Муть – это такая идея, такая часть действительности, которую действительность из себя исторгла, оформленная в виде, не знаю, ну, вот стоит забор, а это некая идея, которую надо полюбить, принять, прочитать, понять, заронить в голову какому-нибудь человеку, который тоже способен с ней что-нибудь сделать. (…) Из-за мути херувимы перестают видеть, где бутылки и алюминиевые банки лежат, ну и всякое другое, соответственно, не могут купить себе выпить и могут загнуться».

Не спрашиваю – поняли ли вы. По авторской легенде с мутью могут бороться оккульттрегеры, переосмысливая её во что-то позитивное. Вот, как здесь:

«Ну, ты эту тропинку среди деревьев переосмыслила в вагину, соединила со сломанными часиками возле ворот на проходную завода, еще чего-то там намешала с годом основания поселка – числом сорок два, с Дугласом Адамсом, с улицей, которая сама себя пересекает в нескольких местах, все это вы с гомункулом сунули в голову местной студентки филфака, а она такой верлибр выдала, что слегка пошумела в области. Сейчас на всяких ресурсах феминистических публикуется».

Вообще-то, и об этом мы подробней скажем позже, - Сальников умеет в описания. Но почти все характеристики, почти все обстоятельства бытования сверхъестественных сущностей даны в диалогах, мусорным языком – с заборами и туманами. Это ещё одно доказательство непроработанности мира.

Женщину-оккульттрегера невозможно убить. Первый же алкоголик-херувим её воскресит. Раз в четыре месяца происходит линька, то есть оккульттрегер меняет внешность, документы, всё.

«Четырнадцатого февраля, четырнадцатого июня, четырнадцатого октября Прасковья линяла, то есть просыпалась в другом теле. (…) Но, будто этого было мало, менялась и обстановка в квартире, где Прасковья жила, гардероб, посуда, обои…»

Обстоятельства, детали тут – не продуманы. Обычный писатель, трудяга, не-лауреат придумал бы реалистичные подробности, показал бы, как это всё работает. Да, голову поломать надо. Да, картинку изобразить. Вот как, скажите, читатель увидит новогодние приключения оккульттрегеров, которые, оказывается, промышляют чем-то вроде Снегурочек. Я понимаю, индикатор чуши у вас уже зашкалило. Но что делать…

«Раз в год, в ночь с тридцать первого декабря на первое января, мы с моим филином делаем так, чтобы у каждого человека в городе забылось самое плохое, что случилось за год, а запомнилось что-нибудь хорошее. Правда, мы не можем целиком воспоминание убрать, только самую неприятную часть из него, но и этого хватает, чтобы стало полегче. А в голову каждому вставляем хороший кусочек из наших воспоминаний».

Если уж вы, дорогой автор, такое вот измыслили, то будьте добры, проиллюстрируйте эпизодом, желательно драйвовым. Как дама-оккульттрегер забирается человеку в голову? Как она стирает память? Как она замедляет время, ибо побывать надо в каждой башке города?

Если бы хоть одна попытка была! Эх…

 

ТАЙНА ФИНАЛЬНОЙ СХВАТКИ

Очень странно видеть у автора, замахнувшегося на 400 страниц прозы, назвавшего буквопродукт «романом» такую детскую болезнь, как сюжетобоязнь. То есть, как? Сюжеты-то всё-таки есть, как без них? Героиня сталкивается и со зловещим экстрасенсом, и с хипстерами – чёрными риэлторами, и с серийным убийцей, и с малиновой «девяткой», несущей смерть. И даже ребёнка у неё отбирают. Коллизии-то есть.

Но, блин, все их автор тут же спешит разрулить побыстрее, ко всеобщему удовольствию. Любым способом. Даже самым противоестественным. Например, зловещую «девятку» разбивают жильцы окрестных домов, хипстеров разгоняет один мужик, про которого мы знали, что разгонит. А гомункула забирает милиция, служба опеки, вся бюрократия – а возвращает какая-то забитая Юлия. Откуда взялась – неведомо.

Апофеоз, конечно, это схватка с главным злодеем буквопродукта. Злодея зовут Егор. Но он, на самом деле, женщина, которая тоже была оккульттрегером, но убила своего гомункула и стала мужиком. И вот теперь эта коварная сущность угрожает героине. Вот он уже рядом! Вот-вот начнётся схватка. Читатель, в кои-то веки взволновавшись, перелистывает страницу, а там его ждёт глава 18:

«……………………………………………………………………………………»

Я только что дословно процитировал вам 18-ю главу. Роковую схватку.

Нет, я всё понимаю. Но нужен особый цинизм, чтобы так цинично избегать финальной схватки, которая, в общем-то, и есть самый «жир» текста, ради которой, собственно, и покупается книга, и ломаются глаза среди букв.

Конечно, можно сказать, что Алексей – художник, так видит. Но избегание описания заключительных побоищ – это клиника. Так даже не всякие графоманы решатся сделать.

 

СТРАСТИ И ПРИНЦИПЫ

Собственно, описания страстей лауреат тоже избегает. Что бы ни происходило с героиней – она не волнуется. У неё забирают ребёнка – а, пусть забирают.

«То, что происходило дальше, было скучно…»

Скучно, понимаете? Это, в общем-то, самый жир повествования, месторождение страстей, бурить которое трудяга не-лауреат бросился бы с упоением. Но Сальников эти моменты старательно обходит. Понимаешь, что принцип у него – страстей не описывать. Вернее, неумение, замаскированное под принципы.

Любви особой тоже нет. Что-то возникает вот с тем вот Егором, но и заканчивается чёрт-те чем.

Секс описан так, что лучше бы не делать этого вовсе. Например, вот:

«Пока экстрасенс тащил Милу, возбуждение его несколько спало. Забавно было наблюдать, как такой солидный, серьезный, уверенный, огромный человек, способный, наверно, одним взглядом приводить в трепет других серьезных мужчин, сопел с одышкой от прикосновений губ, языка и рук Милы. Мила надеялась, что ее умения хватит, чтобы удовлетворить его орально, и они мирно разойдутся, но нет. Экстрасенс зачем-то начал дрючить ее в разных позах, но не потому, что был затейник, а потому, что матрас на черной кровати был такой одновременно проваливающийся и пружинящий, что на нем и дрочить-то наверняка было проблематично, чтобы не укачало или не сбросило на пол».

На месте экстрасенса я почему-то представлял одного писателя-сатирика, умудрившегося влипнуть в секс-скандал с матрасом. Простите.

Что ещё? Много мата. Не как в «Петровых…» Реально много. И не особо-то нужен, этот мат. Особенно, когда он исходит от главной героини.

«Еба-а-ать! – подумала Прасковья с ненавистью и страхом. – Я тебе дошкольница, что ли?»

Мы и так-то ей не особенно симпатизируем, потому что она страстей не испытывает. А тут ещё как сапожник мыслит.

Глубоких мыслей – не ищите. Будут какие-то рассуждения о том, почему вся страна живёт как Нижний Тагил, что-то про сериалы, гаджеты, супермаркеты. Какой-то мелкодонный суповой набор невзыскательной дамской прозы.

Пол меняет не только Егор. Ещё и сверхъестественный гомункул:

«После осенней линьки гомункул стал девочкой, тоже, как и Прасковья, в очках, с лукавым блеском в глазах и таким выражением лица, что если и был серьезным, то, казалось, вот-вот заулыбается».

Ну, это, понятно, повесточка. Глядишь на европейский язык переведут. Чего уж не сделаешь.

 

МАСТЕР НАТЮРМОРТА

Жалкое впечатление, друзья. Вот реально. Как-то так, вдруг, в какой-то момент понимаешь, что человек, назначенный лауреатом, на деле-то – и не умеет почти ни хрена, простите.

Впрочем, будем беспристрастны. Сальников иногда может красиво составлять слова в предложениях.

«В целом зимний город выглядел так, будто кто-то взял соляной карьер, замусорил его, воткнул сухой растительности, человеческих жилищ да так и бросил».

Согласитесь, неплохо. Сальников любит и умеет именно вот это – набрать разных слов и играть ими, как кубиками – так ставить, вот этак, ловить дополнительные смыслы. Но иногда, конечно, заигрывается, и предложение превращается чёрт-те во что:

«В итоге на последней сигарете у Егора иссякла зажигалка, Майя стала чиркать своей и дочиркалась, что Егор как-то удачно или неудачно взял ее чиркающую руку в свою, а Майя, скорее всего силою той пустоты и недоделанности, которая глупо возникла меж ними прошлой ночью, поняла Егора как-то не так и, решив не строить из себя пионерку, просто от того, что ей хорошо было с ним поговорить, сделала некое встречное движение, сквозь которое, как и сквозь того ночного кота, проступал знак вопроса, Егор понял это движение по-своему и толкнул тележку физиологии путем пологого спуска, та покатилась, чуть подпрыгивая на все тех же обоюдных вопросительных знаках, что не помешало ей взять неплохой разбег, чтобы, впрочем, послушно остановиться в долине».

Предложение, как бесформенная авоська – пихай туда всё, пока не треснет. В общем:

«Тоска, сродни тоске энуреза, начала ласково охватывать все его существо».

В общем, художника-пуантилиста, мастера натюрмортов, заставили писать батальное полотно.

Печально мне, друзья, от эволюции Алексея. На «Петровых…» он подавал надежды. А здесь мы видим, что тележка таланта, путём пологого спуска едет в шубинское болото.

Видно одиночество автора, отсутствие творческой среды вокруг. Кого-то, кто мог бы одёрнуть мэтра, поместить его в условия творческой конкуренции. Виден и какой-то околоплинтусный уровень «шубинцев», среди которых вот эта вот сырая кочерыжка считается романом, бестселлером!

Сам Алексей небезнадёжен, но ему необходимо учиться, практиковаться, оттачивать умения. Не сразу, но должно когда-нибудь получиться.

 

#новые_критики #лев_рыжков #новая_критика #алексей_сальников #оккульттрегер #аст #редакция_шубиной