Мачу-Пикачу

Долгий какой день, надо же. Тягучий, как мягкая карамель. Карамель — годное имя для лошади. Лёгкое.

Алла все повторяет «ну не надо, не надо, мне сегодня нельзя», а сама уже тонет в собственном соку, стекленея взглядом. Маленькая, податливая, отзывчивая на ласку, с жадными губами цвета переспелой вишни.

Вишня — слабоватое имя. Красивое, но провисает. Эта лошадь не придет первой никогда, хоть и резвая.

— Кто-то есть интересный из новых? — между прочим спрашиваю я, отряхивая её от налипшего сена.

— Адвокат, говорят, хорош, — отвечает Алла. — Стоой! Кудааа? Сегодня на корде гонять Рыжего не надо! — орёт она. Конюх-узбек вздрагивает, по-черепашьи втягивает голову в плечи, семенит обратно в конюшню, за ним покорно вышагивает мосластый конь.

— Смотри на меня, смотри! — требовательно стонет Инга. Я смотрю. У нее тощее длинное тело, веснушки даже на плечах, тонкая, как папиросная бумага кожа и большой зеленоватый синяк на внутренней поверхности бедра. «Финишшш», — хрипит Инга. Выгибается, кончает, я окунаюсь лицом в ее силиконовую грудь, которая пахнет моим потом.

Финиш, Финалист, Победитель, Чемпион — имена для дураков. Слишком обязывает. Чемпионы и Лидеры способны подарить одно — разочарование.

— Папочка сегодня поставит на Триумфа, — сообщает Инга. В зубах у нее резинка для волос, она закручивает волосы в пучок на затылке.

— Дурак твой папочка, — не выдерживаю я.

— Ты зато очень умный.

Инга злится, достает изо рта волос, пытается сбросить его на пол, в итоге вытирает палец об кровать.

У меня вяжет во рту. Я выхожу из комнаты.

— Нищеброд! — бросает мне в спину Инга.

Это какой-то шухер. Вера тараторит без умолку. Что-то про Мачу-Пикчу. Я смотрю в окно и больше всего на свете хочу положить ей подушку на лицо.

— Мы там обязательно должны побывать, — твердит она. — Инки. Или кто там, не помню. Индейцы. Это такой волшебный город в горах. Далеко-далеко. Высоко-превысоко. Мы туда поедем. Я накопила. И загадала желание. Если мы побываем в Мачу-Пикчу, я рожу тебе ребенка. Ребеночка.

Толстая и несуразная, она крутится словно расплывшийся от старости лабрадор, устраивается поудобнее и наконец засыпает на моем плече. Я лежу и жду, когда ее голова станет совсем тяжелой. Осторожно перекладываю ее на подушку, встаю и достаю из тумбочки деньги.

Этот ресторан — Мекка для игроков. С огромными витражными окнами, вытаращенными на эллипс дорожек и на клетчатое табло тотализатора. Какие люди сюда приходят, какие приносят деньги! Самые матерые — в коричневых замшевых пиджаках и кепках, помнят заезды семидесятых. Я вижу ингиного Папочку, он приветливо машет мне рукой.

— Здравствуй, сынок, — улыбается он. — Садись. Выпей со стариком.

Я сажусь, уверяю его, что он еще совсем не старик, а с годами лишь набирает крепости, как хороший коньяк. Несу всякий вздор, что говорят старикам из вежливости. Папочка доволен. Мы треплемся с ним о бабах, он курит какие-то ужасно вонючие сигареты, прикуривая одну от другой.

— Я смотрю, ты ходооок, — скрипит Папочка. — Надо тебе дать из ведра похлебать.

— Зачем? — удивляюсь я.

— Знаешь, как жеребца на производительность проверяют? Эх ты, щенок! Ставят ведро воды и смотрят, как он пьет. Глубоко ли ноздри в воду погружает. Или ты на полшишечки? — старик хохочет, брызгая слюной. Я делаю вид, что это лучшая шутка, когда-либо слышанная мной.

Время подходит.

— Да, — говорит Папочка. — Бабу оседлать сложнее, чем лошадь. Хотя, разные бабы бывают. Впрочем, лошади тоже. Что там из новых, есть кто стоящий?

— Барахло одно, — отвечаю я.

Папочка ковыряется зубочисткой в своей керамической челюсти и одобрительно кивает головой.

Во время заезда я ничего не соображаю. Темные силуэты лошадей двигаются плавно и быстро, будто жестяные фигурки на движущейся ленте в тире. Триумф и Адвокат идут ноздря в ноздрю. Чертов Папочка с его производителями и ноздрями! Точно так же, дуплетом, их оставляет позади лошадь под номером шесть.

— Что это?! — орет Папочка. — Кто это вообще? Что за говно такое? Шестерка — кто это? Пикачу? Какое еще, нахер, Пикачу?

Мне уже все равно.

— Тёмная лошадка, — вяло шевелю губами я.

На набережной никого. Вода блестит густым жиром в свете фонаря. Я глушу водку из горла и смотрю на другой берег — такой же темный, как и этот. Все вокруг в какой-то грязной снежной коросте. Кто-то шевелится рядом, я оборачиваюсь. Куча темной рухляди кашляет и садится рядом на ступени. От бомжа пахнет теплым помойным ведром. Я протягиваю ему бутылку.

— За что пьем? — оживляется грязная куча.

— За Мачу-Пикачу, — говорю я.

— Что это за херня?

— Мачу-Пикачу — это такой волшебный город, отец. Там исполняются все желания. У тебя есть заветное желание?

— Есть! — браво рапортует куча. — Чтобы коммунизм победил, и чтобы Нинка мне дала!

Я звоню Инге.

— Понимаешь, — говорю я ей, — я совсем не могу один.

— Никогда не звони мне по вечерам, мудак, — злобно шипит Инга.

Набираю сообщение Алле «я соскучился и замерз. давай напьемся?». Алла не отвечает.

— Прости меня, слышишь? Я деньги у тебя взял, не знаю что делать, не могу остановиться. Я верну. Знаешь, Вер, я никому не нужен. Совсем никому. Когда я играю, я забываю об этом. Я вообще обо всем забываю. Меня так били однажды. Не сегодня, не плачь, в детстве.  Я две недели кровью ссал. Все прошло, не бойся, только все время эти сны. Они мне сказали — ешь землю. А я пацан еще совсем. Ешь землю, пидорюга! Я ел. Ладно — землю, там бутылку кто-то разбил. Слушай, ну не плачь. У меня нет никого ближе тебя. Это все не то. Ты совсем, совсем другое, понимаешь? И я время от времени вижу этот сон. Как я блюю битым стеклом вперемешку с землей. Обязательно надо, чтобы рядом был родной человек. Как ты, только не плачь. Ты самая лучшая. Единственная. Мы обязательно поедем в Мачу-Пикачу.

Какая Вера все же красивая. Мягкая, сливочная. Добрая. Смешно морщит нос. Плачет, целует меня в висок. Шепчет, чуть присвистывая на шипящих. Улыбается, вытирает глаза то мне, то себе. Говорит, что соседка уехала, оставила ей цветок, и он сегодня расцвел, это хорошо, это добрый знак, смотри, какой красивый, смотри, «ванька мокрый» называется.

Ванька Мокрый. Дурацкое имя для лошади. Но прислушаться, пожалуй, стоит.