Страна Души…

Я помню свой самый яркий закат на море, который встретил в Абхазии, в г. Гагры, сидя на плите песчаника, погруженной в галечник цвета маренго.

Я помню, теплый бархат сгущавшихся сумерек, обнимающих плечи, шепот волн у ног, они накатывают одна за другой, приносят небольшие ракушки, отсвечивающие розовым перламутром, щекочут мои голые пятки. А на линии горизонта, там, где полоса бликующего серебра, половина огромного алого солнца, медленно погружается вглубь зеленой воды. Небеса полыхают огнем, кипят облака. Я спрашиваю у волн о том, что делает солнце там под водой? Они хранят свою тайну. Ночь обрушивается резко, как будто Бог выключил свет. Вместе с ночью и легкой прохладой наступает блаженная темнота. Первое мгновение, я чувствую себя Ионой в утробе кита. Но, уже мгновенье спустя, ощущаю себя младенцем, уютно свернувшимся в мамином животе. Я чувствую себя беспечным младенцем, с сознанием рассеянным по мирозданию, с мыслью о предстоящем рождении, когда — ни — будь — завтра, возможно, мы родимся вместе с этим огромным алым солнцем, восходя с глубины, и рассеянное в мирозданье сознание обретет свою точку отсчета, или рожденья. И так, будет повторяться всегда, пока не погаснут все звезды.

*

Гагры...., звучит для меня как ласковый рык, большого желтого льва вздремнувшего на берегу короля. Самое древнее название этого города, данное жившими здесь испокон веков абхазами созвучно понятию «хозяин побережья», возможно так именовали когда-то вождя клана или позднее князя, по древнеабхазски, это «место, где пре-граждается берег». На карте, составленной итальянцем Пьетро Висконти, где-то в 13 в. на месте г. Гагры таинственный город Хакара, а на карте венецианца Фредуче — Какара. Забавно, что на языке далекого островного племени маори «какара» значит медуза, коих здесь — на побережье Гагр действительно бывает очень много, особенно после сильных штормов, они заполоняют все бухты, большинство не кусачи, но зайти в такое море рискнет не каждый герой.

Хакра или Хакара, такое имя носило священное оружие индуистского бога Вишну, составленное из солнечных лучей, которые, по верованию индусов, Вишну рассылал для исполнения его распоряжений. В солнечной Абхазии как сами абхазы именуют свою страну — Апсны, что означает «Страна Души», этих самых лучей хватает на целый год. И в этой самой Стране Души исполняются многие твои желания. Вернее, самые простые из них. Находясь здесь, у тихого теплого моря, ты расположен постичь алгоритм счастливого существования, выбросить из головы все глупые мысли, и двигаться в направлении: моря, неба, гор, улыбаться и не творить зла.

Живя в Гаграх, я постоянно смотрел на небо, двигался к морю и покорил одну из ближайших, самых настоящих вершин, большую гору с названьем Мамзышха, ее высота ее 1876 м. над уровнем моря. Местные ласково именуют ее Мышкой, возможно шутя над доверчивостью туристов, или просто зная больше, чем готовы рассказать замученные жарой экскурсоводы или любая из псевдонаучных статей. Откуда они знают? Конечно из сказок, которые рассказывали им в детстве их старики, а тем старикам их деды и прадеды и так до начала веков.

Говорят, что здесь было когда-то святилище «Гагра-инхуу», что означает буквально «Гагрская доля верховного бога абхазов Анцва».

Верховный бог абхазов Анцва, есть — единый творец и созидатель всего мира. Его и сейчас почитают многие верующие абхазы, последователи православного христианства и суннитского ислама, но только каждый по-своему, скрыто, чтя каждый традиции своего рода. По легенде и сейчас по абхазской земле бродят ангелы — апаимбары, высшие существа, верные слуги великого Анцвы, приглядывая за тем, что творится на земле их сюзерена.

*

Первый раз я покорял гору Мамзышха пешком, прорываясь сквозь колючки неизвестного кустарника и цепляясь за серые камни, попадая на тайные тропы и карнизы с мирно пасущимися коровами и баранами, я шел так около получаса до ближайшей смотровой площадки. А может, я себе льщу и шел я час, пропотев футболку и шорты насквозь.

Но это был не зря. Мой поход. С высоты птичьего полета открылись дивные виды: Гагры, Пицунда и бесконечный берег, тонущий в океане субтропической зелени, морская гладь, расстилающаяся бирюзовым ковром, стелющаяся до самого горизонта.

Когда я смотрел вниз, за спиной моей был огромный участок еще не покоренного пространства горы Мамзышха, и сожженное Кафе без названия. Местные рассказывали, что это золотое дно, точка притяжения всех приехавших на гагрское побережье, которое не поделили два клана, и так решили остановить войну меж собой, освоив один общеизвестный принцип, преподанный нам еще в школе на уроках русской классической литературы: «так не доставайся же ты никому...».

Чувствую за своей спиной твердь гор, я долго любовался видами бескрайнего моря, пока смотровую площадку не прибыл очередной автобус с туристами, седой водитель абхаз, подойдя ко мне, предложил подвести до города, просто так, потому что свой подвиг я уже совершил, сам поднялся сюда на своих двоих. Я расплылся в благодарной улыбке и смутился от столь неожиданной доброты.

Второе восхождение на Мамзышху случилось три дня спустя, на готовом вот — вот рассыпаться древнем такси, которое унесло меня под самые небеса. Это был редкий пасмурный день, мелкие капли дождя имели терпкий соленый вкус, приятно охлаждали лицо и смывали золотистую пыль с моих убитых кроссовок. Мы мчались вверх, к небесам, а внизу оставалось море из молочного тумана, в небесах сияли озаренные отблесками солнечных лучей серебряные облака. Мы ехали по серпантину, кажется, удивительно долго, иногда на дорогу выпрыгивали огромные каменные глыбы, похожие на мегалиты, сорвавшиеся с очередным оползнем, которые случаются здесь во время зимы. От происходящего холодило кровь, я думал, «что мы можем сорваться», и поэтому представлял там у себя в голове, что на самом деле просто — лечу, на маленьком таком самолете Cessna, и тогда мы остановились у старого скрюченного временем и ветрами дерева, прижавшегося к скале. Под скалой была пустота, я не видел дна этой пропасти. Где-то на линии горизонта плескалось море. Все ветки дерева были увешаны цветными лоскутами — лентами. Тогда таксист — еще один старый абхаз, предложил, и мне повязать свою ленту, и загадать желание. А когда я растерянно развел руками, протянул мне свой клетчатый носовой платок и кивнул. Я снова улыбнулся, и прошептал спасибо... Забравшись на скалу над обрывом, стараясь не глядеть в пропасть под ногами, я повязал платок на самой верхней ветке, которая еще была свободна от чужих желаний и несбыточных мечт.

*

В Гаграх я поселился в новом городе в обычной серой панельной многоэтажке. Правда, все тут было необычно. В этом доме не было лифта, только широкие лестницы пронзающие здание наподобие серпантина до самой крыши, по которой можно было гулять и дышать всеми семью ветрами. Соленым — морским, горным — пахнущим вечными ледниками, хвойно-самшитовым — чрезвычайно лечебным, альпийским травяным — с запахом и вкусом реликтовых растений, пыльным ветром дорог, и ветром без имени и названья, этот ветер уносит все старые обиды, глупые ожидания и мысли. 

Вокруг моей многоэтажки был невысокий забор — сетка, не больше метра. На примыкающей к дому территории, огороженной сеткой, аборигены разбили цветочные клумбы и обустроили длинные грядки с зеленью, томатами, перцами и баклажанами. Тут же располагалось и несколько загонов с дощатыми курятниками, куры восточной породы, похожие на ярких фазанов постоянно путались под ногами, стоило лишь зазеваться, чтобы услышать их возмущенное кудахтанье. Под большим козырьком на лавках со спинками, устланными вытертыми временем и сотнями ног коврами сидели местные матроны и степенные тихие бабульки, закутанные словно монашки, с открытыми мудрыми лицами.

В Абхазии меня с самого начала прибытия в сей благословенный край удивило непривычно размеренное отношение местных жителей к жизни. Абхазы в своем большинстве спокойны и неторопливы. И я тоже старался не торопиться, отринув привычную суету.

*

Я помню свое гастрономическое путешествие по многочисленным местным кафе и маленьким ресторанчикам, непритязательным, провинциальным, не очень чистым, но чрезвычайно уютным, как на старой кухне у бабушки Фисы. Каждый свой новый день я начинал с небольшого кулинарного приключения, отчаянно пробуя местную кухню: ачаш — такой абхазский хачапури, заполненный до краев свежим домашним сыром, больше похожим на творог; мои любимые — абаклажанчапа — баклажаны фаршированные грецким орехом, я украдкой поливал их соусом из спелой алычи — асызбал. Я влюбился в эти чудные соусы. Их готовят из барбариса и ежевики, зеленого винограда, алычи, томатов, грецких орехов, вина. Добавляя для аромата, кроме жгучего перца, пряную мяту, укроп, чабер, петрушку, кориандр и базилик.

Я с удовольствием пил мандариновый фреш, чачу, домашнее вино и коньяк, настоянный на листьях персика и кислом кизиле, предпочитая городской рынок большим и маленьким магазинам. По рынку, копируя местных, я плыл как верблюд по барханам, снимая пробу с очередного нектара, догрызая кусочек копченого сыра, вдыхая запахи специй и спелых фруктов, которыми было пропитано все рыночное пространство. Часто я тут же обедал, в уличной чебуречной, где на открытом огне делали самые вкусные в мире чебуреки, золотистые, размером с три моих ладони, с сочной бараниной, смешанной с зелеными травами. Обычно мне хватало двух штук, к которым я добавлял кружечку пива, легкого и ледяного. Я прикладывал свою кружку ко лбу и щекам, ощущая эту прохладу, и облизывал пальцы, запачканные горячим мясным соком, о салфетках в этом месте не знали...

Конечно, я не мог обойти стороной Гагрипш расположенный в Старой Гагре. Кажется, это самый известный ресторан на побережье Черного моря. Так уверяли меня все, кто оказался в этом городе вместе со мной. «Он привезен принцем Ольденбургским из Стокгольма в 1909 году», клялась и божилась рыжекудрая львица Асида, местный экскурсовод, девушка улыбка. Мне кажется, ей было от силы лет двадцать, она носила платок и длинную юбку, хотела казаться строгой, но когда начинала смеяться, расцветала и распускалась, превращаясь в деву, оседлавшую льва. Здание это, кажется было собрано без единого гвоздя, здесь вкушали и пили что-то покрепче: Антон Павлович Чехов, Иван Бунин и Горький, которого звали Максимом. Гостей развлекали Шаляпин и Вертинский и еще множество, канувших в лету. Годы упадка великой империи и войны, кажется, сточили былое величие этого места, но сама история никуда не ушла, ты здесь ощущаешь ее дыхание, чувствуешь запах времени, даже не пытаясь включить фантазию или прикрыть глаза. В Гагрипше я выпил чайник зеленого чая из старого потертого фарфора, не удержавшись, все же закрыл глаза, и подумал о вечности, и о том, куда уходят старые сказки, когда люди о них забывают.

Я слушал шорохи пальм и прибой, и чувствовал движение минутной стрелки, не замечая сломанного механизма часов в башне над головой.

*

Я не помню не одной яркой истории, оставшейся после этого путешествия, только одни ощущения, они накатывают иногда на меня как волны Черного моря во сне, или наяву, когда я пытаюсь подумать..., о чем ни будь очень хорошем.

Я помню старого абхаза — шофера такси, который отвез меня до границы с Россией по дороге домой, передав такому же шоферу собрату с другой стороны.

— Как ты думаешь? — спросил он меня тогда на прощанье, — Будет снова война?

Я ответил: возможно....

— А русские, — спросил он, — Вы не бросите нас...?

— Я задумался, а потом, улыбнувшись, сказал: никогда...

Он печально улыбнулся в ответ, пожал мою руку. Был, кажется 2007. Я рад, что не обманул этого светлого человека, хотя, конечно не знал... ничего и до сих пор не знаю.