Агот

Госпожа Волкири была хозяйкой частного приюта для писателей, созданного на пожертвования меценатов, на окраине Осло. Этот приют был устроен в зданиях и сооружениях бывшего мукомольного предприятия. Его населяли писатели, которые бросили на кон свою жизнь ради писательства и были лишены иных средств к существованию. В приюте труженики пера и слова, за еду и кров, занимались литературным трудом, от части их можно было бы назвать и рабами, но это было бы не точно, всё же, эта писательская организация, давала право выбора каждому, как сказал когда-то русский поэт Саша Чёрный: «Если хочешь – оставайся, а не хочешь – уходи» и, именно такой плакат висел над главным входом этого заведения.

В приют подавались талантливые мастера литературы, оказавшиеся в непростых жизненных ситуациях, по крайней мере, так было написано в разделе «Наша миссия» на сайте этой организации. Прозаики, сказочники, поэты, сочинители миров для компьютерных игр, мультфильмов и сериалов. Многие творцы-обитатели этого приюта были лауреатами литературных конкурсов Норвегии.

Здесь, госпожой Волкири, или как её за глаза называли приютские – Волчицей, каждому ставилась задача в виде написания сносных текстов, которые могли бы хорошо продаваться не только лохам и сытым обывателям, но и знающим толк в литературе буржуа.

Ещё в начале образования приюта писателей, ловкие литагенты нелегально проникали на территорию. Они словно жирные крысы мукомольного завода шныряли по писательским кельям, выуживая из замученных литературной обязаловкой, писателей бриллианты текстов. Клепали из них «левые» книги и обогащались за счёт этого, от чего приют становился нерентабельным. Тогда, госпожа Волкири сумела стрясти с благодетелей приличную сумму, для того что бы создать надёжную систему охраны и положить конец утечки литературной «нефти» на́ сторону.

Писателям приюта предназначались скромные комнаты, которые были построены в сооружении недействующего элеватора. Ввиду высоких цен на землю для меценатов это было выгоднее и оригинальнее, чем содержать писателей в жилой и достаточно дорогой недвижимости Осло. Хранилища, в которых раньше выдерживалась мука – хлеб для народа, теперь жили бедные писатели. Они тоже как мука вылёживались, мучились в своих творческих муках, в толстых стенах бывшего элеватора, под пристальным патронажем железной Волчицы, чтобы вскоре, на витринах книжных магазинчиков появился свежий хлеб книг, в цветастых «свежеиспечённых», пахнущих типографской краской обложках, и обыватели города смогли бы досыта наесться хлеба литературного искусства. Вкусить хрустальную прозу бедняка Хьюге или закинуться серебряным слогом чудаковатого Бенке, насытить свою духовную плоть воздушными стихами рыжей, тощей шлюхи Агот, которая как шептали злые языки была вынуждена в миру, ввиду, своей бедности, продавать своё тело каждому встречному.

Их комнаты напоминали кельи монахов. В каждой коморке было прорублено окно, проведено отопление. У окна стоял письменный стол со стулом, у стены-перегородки, отделявшей одну комнату от другой, стояла кровать и тумбочка. В каждой колонне- флигеле элеватора, а этих колонн было шесть, от первого этажа до девятого была сварена металлическая винтовая лестница. На каждом этаже было четыре комнаты с общим санузлом армейского типа – (без классического унитаза, но с педалью для смыва), с душем из которого вытекала жиденькая тёплая струйка воды.

В подвальном помещении под сооружением элеватора была устроена прачечная, там вечно пьяная сказочница мамаша Нора кипятила чан с вонючим тряпьём писателей. И, как гласила местная легенда, в писательском приюте, мамаша Нора надышавшись паров смеси: дерьма и хлорки выдавала на гора яркие сказки. Родители всего Осло читали их своим детям на ночь, не догадываясь, что они написаны полоумной пьяницей и грязнулей, точно ведь говорят сапожник без сапог, прачкой Норой, которая сочиняла их на ходу ворочая в чане палкой бельё писателей и как в бреду надиктовывала свои тексты, словно заклинания, на старый диктофон.

Дети вместе с родителями плакали и смеялись, читая книги с историями мамаши Норы, переносились в пространства добрых Эльфов, и злых Троллей, и где обязательно добро побеждает зло. Дети мечтали встретиться с доброй и удивительной сказочницей мамашей Норой и однажды они встретились. Для этого меценаты подобрали правильную артистичную модель из модельного агентства, которая и сыграла добрую детскую сказочницу в широкополой шляпке, с голубыми, честными глазами полными слёз радости от вопросов восторженных детишек, после встречи юных читателей с лжеписательницей издательству пришлось заказывать дополнительные тиражи книг мамаши Норы, читатели и издатели были довольны.

Но если бы, если бы, только дети увидели настоящую сказочницу Нору за литературной работой, то они бы поседели от ужаса, они бы подумали, что эта злая ведьма мешает в чане зелье и читает заклинания. Это наводило ужас и на самих насельников приюта, тех которые заглядывали в преисподнюю приюта, что бы отдать своё бельё в стирку. Там разгорячённая от спирта и жара прачечных котлов со спущенной до пояса грязной ночной рубахой, с грудью отвисшей ниже живота Нора «варила» детские сказки.

Уборку в комнатах писателей производили горничные через день, и это было обязательное требование такое же, как и во время сдавать бельё в прачечную. Если не открыть комнату для уборки горничной, то можно было навлечь на себя гнев Волчицы, а связываться с этой властной ведьмой с плёткой в руках, ни кому не хотелось.

Перекрытия между этажами были деревянными. К балкам из клеёных брусьев, которые прошивали насквозь, поэтажно стены-колонны элеватора, внутри были «нашиты» половые доски, сверху и снизу балок, таким образом, получалась комната с дощатым потолком и полом.

Столовались насельники приюта в здании бывшей мукомольной конторы. За нехитрым обедом состоявшим из порции отварной рыбы, чечевичной каши, со ржаной лепёшкой, беседовали двое. Хотя все писатели уже пообедали, и у своих столиков читали молитву после еды.

– Ты слышал Хьюге, что наша Волчица, опять берёт ту рыжую шлюху? Кажется её зовут Агот?

– Откуда знаешь?

– Горничная сегодня прибирала комнату покойника Олсона, она-то мне и сказала.

– Вот как? Отлично. Да, говорят, сосёт она как пылесос.

– Но пишет она как бог.

– Настоящий талант – талантлив во всём.

– Ещё горничная сказала, что Волчица недовольна.

– Может быть тем, что мы провалили все сроки романа?

– Нет. Она недовольна смертью писателя Олсона. Кто теперь за него будет дописывать роман? Пушкин?

– Эй! Бездельники! – В дверях столовой показалась властная, крупная женщина лет сорока пяти в кожаных штанах, которые её делали моложавой из-за того, что беспардонно и безвкусно облегали её крупный зад. – Марш, в свои норы, проходимцы! – обратилась она к собеседникам. – Так бы вы писали, как чешете тут языками. Вместо того чтобы поблагодарить Создателя за хлеб и вино, вы празднословите!

– Уходим, уходим, – засобирался долговязый Хьюге, засовывая недоеденную лепёшку в карман своего засаленного пиджака и на ходу допивая кофе. – Госпожа Волкири, – обратился он к даме, – а правда, говорят, что завтра к нам на этаж подселяется поэтесса Агот?

Волчица уставилась на своего подопечного прожигающим взглядом, – Потрох ты сучий,  Где твои десять глав к роману?! – гаркнула она, – а? Марш работать! Девочку он захотел. Я не позволю вам устраивать здесь бордель, негодяи, бездельники. Ты знаешь Хьюге, сколько желающих бедных писателей метят на твоё место в приюте? Желающих бесплатно, жрать, не платить за жильё, дышать морским воздухом и выдавать порцию буквенных фекалий, за которые иногда платят? Если ты не выполнишь заказ, и в придачу будешь нарушать дисциплину, то вылетишь отсюда как пробка! И мало того..., – Волкири замолчала и взглядом начала шарить в толпе.

Долговязый Хьюге ссутулился, пытаясь сделаться меньше ростом, и слиться с толпой в основном невысоких писателей и писательниц, чтобы проскользнуть незамеченным вместе с массой разбегающихся по своим писательским норам, шаркающих, дожёвывающих на ходу пищу старух и стариков, сорящих по пути крошками изо рта. Но неожиданно Волчица крупной грудью преградила путь худому Хьюге и уставила руки в боки. – Стоять! – отыскав взглядом в толпе собеседника Хьюге, она схватила его за шиворот и поставила рядом с Хьюге.  – И мало того, – повторила она. – Самое главное завтра у вас разговор с инспектором по поводу вашего соседа Олсона, которого вы довели до самоубийства. Это ведь вы затравили его. Я знаю, вы мерзкие острословы, вы подняли на смех его рассказы, вы ежедневно ему под дверь подкидывали записочки с колкостями. Вот они, – она достала пачку оборванных листов, – но сами вы не годитесь ему в подмётки. Слово писателя это острый нож. Именно оно может убить. И вы писатели вы все потенциальные убийцы, ведь вы носите с собой своё оружие – свои поганые языки. Вы собаки-убийцы – литературные бультерьеры!

Хьюге и его собеседник побледнели. Они упали на колени, – Госпожа Волкири, – заголосили они наперебой, не замечая рассасывающуюся из столовой толпу зашоренных коллег. – Он сам, он первый начал эту войну! – оправдывался Хьюге. – Да-да, – вторил за ним его собеседник, – он сам начал нас оскорблять, и подкладывать нам под двери записки с обзывательствами. Но мы все записки сожгли, ведь это невыносимо хранить эти мерзостные оскорбления у себя. – Я не потерплю здесь скандалов! – вскрикнула Волчица, – Я могу отдать эти ваши записки инспектору, и тогда вы окажитесь за решёткой и там будете дописывать последние главы своей жизни. – Сжальтесь над нами, прошу вас! – запричитал Хьюге и начал целовать сапоги Волчицы, тут же его примеру последовал и собеседник. Госпожа Волкири пренебрежительно сплюнула, попав на спину собеседника Хьюге, – завтра поговорим, а пока всем работать! – сказала она, развернулась и зацокала каблуками по коридору столовой, виляя, вздрагивающим утянутым в кожу брюк студнем своего чувственного зада.

Поздно вечером по заливу, со стороны моря, к пристани бывшего мукомольного предприятия двигалось пассажирское судно с несколькими пассажирами, среди них были Кристиан и Агот. Уткнувшись лбами в прохладное стекло панорамного окна судна, они смотрели на огни окон элеватора. Высокие колонны с тускло светящимися точками, со стороны залива больше напоминали странные маяки, чем писательские апартаменты.

– Ты здесь будешь жить? – тревожно спросил Кристиан и крепче обнял тонкое, чуть дрожащее тело Агот.

– Да, целых полгода, на последнем этаже, – задумчиво ответила Агот, кутаясь в джинсовую куртку, и уютно прижалась к Кристиану.

– Какое мрачное здание.

– За то я буду видеть море.

– Но ты не будешь видеть меня!

– Мой милый Крис – ты моё море. Я буду смотреть на море и молится о тебе, когда ты будешь уходить за рыбой со своей артелью, и, сочинять стихи.

– Я хочу, чтобы мы были вместе, Агот. Я обещаю тебе, что через полгода у нас будет свой дом, непременно будет. На втором этаже у нас будет твой кабинет с видом на море, в котором ты будешь писать свои стихи. А в полисаднике перед домом у нас будут цвести розы. У нас будут дети: Герда и Кай, нет мальчика мы назовём Мио, он лучше этого зазанайки Кая. У нас будет своя яхта. У каждого жителя Осло должна быть своя яхта…

 – Мой милый Кристиан, – Агот пластично перевернулась в объятиях мешковатого Кристиана и чуть сползла спиной по стеклу, обхватила молодого человека руками, прижалась к нему щекой, чувствуя мощный торс –  юного рыбаря сквозь шерстяную кольчугу свитера. – Но ты же знаешь, что этого никогда не произойдёт, ведь твоя мама – госпожа Волкири, пойдёт на всё что бы ты не женился на шлюхе. – Не смей говорить так Агот! Мы уедем, уедем! Плевать на мать, Агот, мы уплывём куда угодно! – Кристиан крепче обнял Агот. Водный трамвай уже швартовался к тёмной пристани, в тусклых огнях. – Я никому не позволю называть тебя шлюхой! Ни кому, слышишь! – закричал Кристиан, и кулаком ударил в стойку, обитую заменителем кожи, Агот вздрогнула, ей показалось, что корабль чуточку встряхнуло от удара. Она сильнее обвила руками торс Кристиана и прошептала ему, – Милый, тише, тише, ну потерпи. Давай в субботу встретимся в нашем парке? – Агот, мы уже в четверг уходим в море, – ответил раздосадованный Кристиан, вернёмся только через две недели. – Я буду ждать тебя Крис, – произнесла Агот.

– Нет! Это не выносимо, я сегодня же проберусь в твою комнату! – Кристиан решительно схватил чемодан Агот и направился на выход. – Она нас убьёт! Нет! Милый прошу тебя, не надо! – затревожилась Агот и поспешила за Кристианом по трапу на берег. – Госпожу Волкири это разозлит, она нас со света сживёт.

Через минуту Агот и Кристиан стояли у ржавых ворот писательской обители. Холодный ветер с залива обдувал их сплетённые в объятиях фигуры, и луна скорбно обливала их холодным светом.

– Да меня ни кто не заметит, Агот, – убеждал Агот Кристиан, – я хочу провести эту ночь с тобой. Да и мне не помешает знать кто с тобой соседствует, в конце концов.

– Нет, милый, нам надо потерпеть.

– Ну, разве ты не хочешь меня?

– Хочу милый, ещё как хочу, но это может быть опасно для нас.

– Агот, дорогая, ощущение опасности только обостряет мои чувства.

– Мой викинг, – произнесла Агот и долгий поцелуй, словно накатавшийся вал морских волн  вновь, на какое-то мгновенье соединил влюблённых.

– Ну, мне пора Крис. По договору в контракте, мне нельзя опаздывать.

Кристиан со злостью неудовлетворения ударил кулаком в ворота. В ответ лязгнул замок, и ворота приюта заскрипели пастью раненного зверя – Документы? – спросил из полумрака мрачного вида охранник.

Агот достала из своей сумочки контракт, – Проходите, – сказал охранник девушке, удостоверившись в подлинности документа. – А вы, поторопитесь на корабль, – обратился он к Кристиану, – а то останетесь под воротами навсегда. Ночью здесь не безопасно, госпожа Волкири велит спускать по ночам собак.

Водный трамвай дал прощальный гудок и отчалил от берега, а в его салоне, в креслах дремали всего лишь несколько человек, Кристиана среди них не было.

Когда Агот добралась до своей комнаты, из окна которой несколько дней назад выбросился талантливый писатель приюта Олсон, то водного трамвайчика уже не было видно. Агот смотрела на залив, на огоньки рыбацких судёнышек, а с неба криво улыбалась луна, словно насмехаясь над жизнью Агот. А будешь ли ты счастлива девочка?

Агот раскладывала из чемодана свой нехитрый скарб, как вдруг где-то с нижних этажей послышался лай собак и крики. Сердце Агот тревожно вздрогнуло.

«Где он?!» «Только стоило вселиться шлюхе, как к ней лезут любовники!» Среди голосов слышался голос Волчицы.

«Что же с нами будет, – подумала Агот, – если это Кристиан и его вдруг поймают?!» Агот прислушалась к звукам во флигеле, и ей показалось, что несколько охранников с собаками, шли по комнатам приюта и кого-то искали.

Когда за Агот закрылись ворота приюта, то Кристиан сразу же решил действовать. Он повернул в сторону пристани, а затем, когда прозвучал гудок водного трамвайчика, Кристиан резко повернул направо и обошёл территорию приюта низом, вдоль залива, потом поднялся на гору. Там он перемахнул через забор и стал осторожно двигаться к башне, в которой должна была поселиться Агот. Сердце его бешено колотилось. Он представлял, как удивится Агот. Как она будет трепетать в его объятиях, тонкая, хрупкая, а он будет покрывать поцелуями её бархатную кожу. «И пусть только кто из её соседей посмеет назвать её шлюхой, – думал он»

Он отыскал нужный флигель, зашёл в подъезд.

– Кто такой? – преградила ему путь дежурившая вахтёрша. – Я, – замешкался Кристиан, – я сантехник, меня вызвали починить душ. – Что?! – заголосила

старуха-вахтёрша и нажала кнопку охраны.

Кристиан выбежал из флигеля, но вдалеке он уже увидел несколько человек приближающихся охранников. – Стой! Стой! – кричали они ему. – Держите его!

Кристиан забежал за угол и занырнул в первую попавшуюся приоткрытую дверь, которая вела в подвал. В лицо Кристиана резко врезался едкий запах, но он побежал вниз по лестнице, в конце которой брезжил тусклый свет. Он добежал до помещения с низкими сводчатыми потолками, в котором было душно и туманно от пара. Посередине комнаты на печах стояли булькающие, чаны с бельём.  – Кто здесь?! – услышал Кристиан сильный, прокуренный женский голос. – Помогите мне! – в ответ крикнул Кристиан и побежал в сторону голоса сквозь паровую завесу. Пробежав через помещение, он увидел дверь и ринулся к ней. – Добро пожаловать в сказку! – услышал он в ответ. За дверью находилась комната. На грязной постели, скинув с себя одеяло, курила горбатая женщина с морщинистым лицом, кривыми зубами и растрёпанными волосами, её груди, словно расплавленные струи остывающей лавы стекали с её тела на матрас. Она улыбалась. Вдруг Кристиан услышал окрики и шаги охранников:  «Проверьте всё! Он не мог провалиться сквозь землю!»

– Это ищут меня! Помогите мне спрятаться,  если у вас есть сердце, – шёпотом проговорил Кристиан.

– Раздевайся и живо ныряй ко мне, – прохрипела женщина, поспешно затушив сигарету о пепельницу, – ну же скорее, если хочешь живым отсюда уйти.

Кристиан моментально разделся, закрыл глаза, сморщился от отвращения, и накрыл собой обезображенное жизнью тело женщины. – Вот так-то лучше, – вожделенно произнесла горбунья, и поудобнее устроившись под молодым телом, накрыла себя и Кристиана одеялом.

 

– Ну же смелее, – жарким табаком шептала женщина в лицо Кристиану. Она беспардонно шарила рукой внизу живота Кристиана, беспорядочно целуя лицо молодого человека. – Обнимай меня, ласкай мою истомившуюся по ласкам грудь. Ороси моё лоно семенем и тогда я напишу много детских сказок, – говорила она. – Эй, мамаша Нора! – забарабанили в дверь охранники. Ты кого-нибудь видела? А кто там у тебя?! Чем ты там занимаешься?

Не замечая окриков охранников за дверью комнаты, мамаша Нора кричала Кристиану,

 – Ну же входи в меня смелее. Ух, какой большой у тебя.

Когда охранники открыли дверь комнаты, то Мамаша Нора уже вскрикивала. Старший охранник готов был в расхохотаться во весь рот, но держался за нос, чтобы не дышать зловонием прачечной. – Ах, ты тут с любовником резвишься старая ведьма! – сзади послышался хохот охранников. – Пошли вон, суки! – прохрипела сквозь стон женщина. Она нащупала рукой пепельницу, стоявшую на тумбочке, и запустила в охранника. – Ой! Старая развратница, – вновь захохотали охранники и закрыли дверь.  – Оставьте её, Ироды, это наверняка её давний хахаль Юхан, – вдруг услышал Кристиан голос своей матери. Вскоре голоса затихли и шаги удалились.

Когда опасность миновала, Кристиан тут же вырвался из её объятий, быстро оделся, и хотел было бежать. «Но куда? – подумал он, стоя у двери, – если я нарвусь на охранников, и меня схватят, то моя Мать растрезвонит Агот, что я кувыркался с этой ведьмой..! И, мечта Агот выпустить книжку стихов рухнет, и ей опять придётся торговать своим телом…».  От всего произошедшего Кристиану хотелось свариться в прачечном котле.

Он сел на край грязной кровати, обхватив руками свою голову. Женщина рядом вальяжно курила сигарету лёжа на постели:

– Ах-ха-ха, – разрядила она тишину своим прокуренным смехом. – Ловко мы их надули, – Она встала с кровати и стала одеваться. – Как тебя зовут? Откуда ты взялся? – она дружески ударила по плечу Кристиана. – Пробраться сюда, ещё мало кому удавалось, но ты смелый малый. Тебя приняли за моего любовника – мусорщика, Юхана. Он пробирался ко мне в баках из-под мусора. Он был герой. Ты, небось тоже к кому-то наведался? А? Ответь мне?

– П-про-ошу п-п-прощения, – смущённо произнёс Кристиан, – что всё так вышло, – К чёрту прощения! Выкладывай скорее, мне жутко интересно.

Мамаша Нора бесстыдно натянула на себя старомодное бельё и рубище из грубой ткани, откуда-то достала бутылку вина, разлила вино цвета крови в мутные заляпанные стаканы, – Можешь называть меня мамаша Нора. – Кристиан – представился Кристиан, и сделал несколько глотков, после которых комната окуталась в дымку уюта; резкий запах прачечной словно улетучился; собеседница Нора сделалась приятнее и стыд начал притупляться.