Реставратор

Гружёная фура выскочила из-за поворота и тут же начала складываться, разворачивая огромный прицеп поперек плотного потока машин, набитых дачниками, рассадой, бутербродами и стремлением вырваться из душного города.

Как же мне не хотелось ехать на этот пикник, кто бы знал.

Жму на педаль, но у тормозов тоже есть предел. Предел терпения и боли. Они сражаются за себя. За меня. За нас.

 

— Стой. Стой, тебе говорят! Надо сейчас же... — нога вжимается в мясо, в плоть, в самое нутро автомобиля, пробивает его насквозь. Кажется, пятка до кости стирается об асфальт. Руль ничего не может сделать. Хочет, но не может.

На мысленном экране всплывает подсказка: «В машине дети. Отпусти педаль и выровняй колёса».

Бесполезно. Инстинкт вырывается на волю, перехватывая у разума контроль. Вечно у меня так. Зажатый в дверях палец я тоже не раз тут же выдирала, не дожидаясь, пока откроют.

Инстинкт всегда один. Спастись. Увернуться.

В обе стороны от дороги, как шашки с доски, на обочины слетают автомобили, тормозящие о столбы и деревья.

Не могу на обочину, нельзя рисковать. Жму на педаль.

Знаю, что нельзя, и все равно жму. Вижу, что дорога уходит вправо, и нас разворачивает — жизнью на смерть.

 

«Марина, ты уже не чувствуешь ногу. Что будешь делать?» — спрашиваю я себя, и себе же отвечаю: «У меня есть булавка».

«Ну?» — интересуется педаль.

«Некогда», — выкручиваюсь я.

«Тогда просто представь», — визжат тормоза.

 

Организм пронзает нервный импульс. Тормоза освобождаются, вдыхают и с новой силой вцепляются в диски. Этого хватает, чтобы выровняться. Второе дыхание открывается не только у бегунов. Метров за тридцать до фуры автомобиль останавливается.

 

Дочка захныкала. Сын раскрыл рюкзак и вытащил мешок с конфетами.

 

«Воображуля», — дразнили меня в первом классе.

«Не придумывай», — говорили в пятом.

«Хватит врать», — твердила мама.

«Как тебе это в голову пришло?» — спрашивали сокурсники.

«Откуда вы знаете?» — интересовались пациенты.

 

Ярко мелькнул, перед тем, как навсегда исчезнуть, нереализованный вариант грядущего: срезанная об раму прицепа крыша нашей машины.

 

Последнему в длинном ряду тормозить легче. Ему не надо думать о тех, кто сзади. Чем ближе к концу, тем проще остановиться. Наверное, поэтому альпинисты и ходят в связке: без верёвки каждый следующий был бы чуть дальше от предыдущего. Не догнал — и ладно, и уже не стыдно, что отстал.

«Вырвался вперёд», «Лидирует», «Хороший старт», — о первых.

«Отстающий», «Тормоз», «Аутсайдер», — про последних.

 

Спасибо тебе, почтительное расстояние. Твоё присутствие бесценно. Можно познакомиться с твоими родителями? Хочу узнать, кто тебя воспитал. Кто научил чувствовать границы допустимого. Кто помог заморозить энергию торопящихся, остановить их на безопасной дистанции.

 

— Ребята, из машины не выходить. Скоро вернусь, — это уже детям.

 

Небо спрыгнуло, выстроило из себя светлый коридор. Тридцать метров — как тридцать километров и один миг. Уходящие в никуда, в бесконечность, гладкие стены. Глухие и слепые. Ничего не вижу, ничего не слышу; двигаюсь механически. Иду на зов.

Перепрыгиваю через обломки, перешагиваю через огонь. Чистая пустая голова. Наготове руки и адреналин.

Дистанция — в метрах. Что за ними? Не знаю. Ничего не чувствую.

Возможно, потом эмоции собьют меня с ног, затянут на глубину, ударят под дых, обожгут ледяной водкой. Пусть.

Иду по коридору пустоты. Инстинкт спасателя обостряется, как заточенный карандаш. Все остальное исчезает за непрошибаемыми небесными стенами. Надо выручать. Даже если не просят. Даже если нельзя и страшно.

 

— Аааааа! — доносится справа.

Прохожу мимо. Осознанный крик. Это не мне. Иду на молчание. На бессознательное.

— Помогииииитеее, — слышу из-под обломков.

Тоже мимо, тут нет даже боли. Просто придавило.

Вылетевшее через лобовое стекло тело переехали дважды. Человек ещё жив, но его не спасти. Транспортировке не подлежит. Дальше.

Что меня ведёт?

Иду на отсутствие крика. В ярком полыхающем грохоте слышу тонкую тишину в маленькой машинке. Внутри месиво. Пахнет ужасом.

Посмотрите на мои руки. Сама не вижу. Перед глазами только то, что должно быть, но чего нет. Восстанавливаю картину как реставратор прорисовывает пропавшие детали.

— Боооольно, — молчит пострадавший.

Мысленно отвечаю:

— Потерпи.