Март

В марте солнце ещё обиженное и злое, но уже не такое равнодушное, хоть и старается быть холодным. Как женщина, которая ещё не простила, но уже скучает. Приходит в строгом брючном костюме и красной помаде. Это деловая встреча. Нужно утрясти некоторые дела. Забери с дачи свои покрышки. Да, прямо сейчас. Пьёт безалкогольный мохито: очень много мятного льда, очень холодно, ещё сугробы, стылый ветер, но с сиропом. Сердится на неуместное предложение — на дачу ещё рано, там все завалено, но если тебе так необходимы твои покрышки, то конечно.

Едут в машине — подогрев сидений отличная штука!

Дача, и правда, тонет в снегу. На крыше ледяной наст толще крыши, дорожка к дому где-то глубоко внизу.

— Я ледокол Красин! — он идёт к дому, проваливаясь по пояс, разгребает ей дорогу.

Она приподнимает бровь, не так высокомерно, как раньше. Скорее, насмешливо. А на носу веснушки, ну что ты будешь делать, хоть чем мажь, хоть белилами — ещё и весны-то по сути нет. Ненавижу. Похудел, бледный, нервничает. Видеть не могу. Не надо мне руку, я сама.

Возвращаться поздно, камин, смотри — наливка из черноплодки. Лёд из черноплодки. Вяжет. Но сладкий.

Секс никогда ничего не решает, но это единственное, что может существовать в моменте, не перетекая ртутью в прошлое, не обещая будущего, умеет зацепиться за действительность. Ненадолго, но умеет. И всё хорошо, и все близко, вместе, одним целым яблоком. Лучшая наливка — яблоко с черноплодкой. Только губы синеют.

В марте солнце одёргивает себя: нельзя, нельзя, не верю, нет смысла. Утром метель. Серая, шершавая. Как стена.  Машина холодная — подогрев сидений, всё же, великая вещь! Ничего не видно, смотрит в окно. Почему остановил?

— Мы. Забыли. Покрышки.

Испуганно смотрит на неё, она всхлипывает, отвернувшись к окну, плачет или смеётся, не разберёшь.

Поворачивается.

Да, смеётся.