Мой сурок

Целый день мать корябала на обрывках бумаги предсказания на немецком языке. Все они были хороши, и получалось на диво ладно — она была единственной грамотной в деревне.
«Нежданое носледство», «любесный друг помнит и скоро вирнется», «сдоровье будет крепким», «ищущей обрятёт»,  «ждущей дождеться».
— Никогда. Никогда не сули людям плохого! Они не за это тебе платят!
Трудно назвать платой потёртую монетку или ломоть хлеба, но это лучше, чем подзатыльник или пинок под зад, в этом Тео был совершенно согласен с матерью.
Начало весны — холодное, пустое и злое. Еды уже нет, травы ещё нет, а Лу такой тощий и ободранный, что смотреть страшно. И все норовит уснуть.
Тео развлекал его, как мог: рассказывал истории о страшном суде и вечных муках в аду, учил молиться, делил с ним свою затируху, которую мать стряпала из остатков зерна, только без молока — от молока у Лу начинался лютый понос, да и молоко было на вес золота, коза почти не доилась.
— Если в скором времени не потеплеет, мы все подохнем, — говорил отец и сердито смотрел на горы.
Горы нравились Тео, они были похожи на сахарные головы, что он однажды видел на ярмарке. Тогда были сытые годы, ему даже откололи кусочек. Этот осколок сахарной головы Тео лизал, когда было совсем туго. До этого он специально не пил воду, чтобы язык был сухим и не слизнуть слишком много, проводил им по шершавому и сладкому камню, а потом снова заворачивал сахар в тряпку — прятал.
— Мы пойдём далеко, далеко. Там все горы из сахара, на деревьях растут ковриги, а реки текут молоком и маслом! — Тео шмыгнул носом, почесал затылок и добавил, — эк, я размахнулся. Маслом!
Раздосадованный, ткнул Луи в бок и, подражая отцу, пробасил:
— Ну, что уши развесил, дармоед? Пляши!
Лу послушно встал на задние лапы.

Уходили они на рассвете. Такого холодного утра, кажется, не было даже зимой. Лу дрожал в своём коробе, и мать прикрыла его ветошью. Замотала платком крест-накрест и Тео.
— Доставай его почаще, не то уснёт! — в сотый раз сказала она. — Храни вас Господь!
Тео кивнул головой и пошёл.
Отец смотрел им вслед, хмурясь, мать тихо всхлипывала.
— Иногда они возвращаются! — похлопал ее по плечу отец. — Два года назад Жак вернулся.
— Вернулся. Но на обратной дороге он съел своего сурка.

— Когда наешься, тогда тепло, а когда тепло, тогда и поспать можно! Смотри — это лес. Он сейчас пуст. Но придет время и знаешь, каким он станет! Трава, листья, цветы, белки скачут, рябчики вспорхивают, а в земле полно сладких корешков и жирных червей!
И что с того, что сейчас он такой — всему свое время, надо только дождаться. Так всегда говорит старый Поль, а старый Поль живёт уже лет двести и знает всё обо всём. Он сделал мне свирель. Да-да, эту нашу самую. Ты, кстати, так и не научился на ней играть. Я, правда, тоже не очень. Дудуду-дыдыды-пиииии!
Сурок выглянул из короба и присвистнул.
— Ой, ты меня напугал, — засмеялся Тео.
До города их подвез крестьянин на телеге. Тео и Лу дремали, когда он прохрипел, обдавая их табачной вонью:
— Приехали!
Город был как лес. Холодный, голый и пустой. И это было странно. В городах должны жить люди, это Тео знал совершенно точно.
Они с Лу немного посидели на ратушной площади, на каком-то камне, а потом пошли работать.
Тео так и сказал, раздувая от важности всю свою хилую грудную клетку:
— Пора за работу!
В одном из дворов они остановились. Тео вытряхнул Лу из короба, достал свою дудку и начал в нее дудеть.
Из дома вышла женщина. Бледная и нечёсаная. Она в растерянности смотрела на тощего почти до прозрачности мальчишку, который вдохновенно извлекал из своей свирели ужасающе гнусавые звуки и на его линялого, худенького сурка, больше похожего на бесхвостую крысу.
Сурок семенил на задних лапах, а передними, с длинными тёмными когтями, грёб по воздуху, будто показывал — дай, дай, сюда, сюда!
Женщина вытерла запястьем слезы и окликнула их.
— Эй, савояр, перестань выть своей дудкой, без тебя тошно!
Тео спрятал свирель в карман и, улыбаясь во весь рот, как учила мать, бодро прокричал:
— Волшебный сурок достаёт счастливое предсказание, которое обязательно сбудется. За монету или за кусок хлеба!
Женщина вдруг стала пугающе серьёзна лицом. Тео решил, что она его сейчас поколотит, взял Лу на руки и приготовился бежать, но не успел — женщина уже вцепилась в него, как клещ.
— Пусть достанет, — выдохнула она и сползла вниз. Села прямо на мостовую!
Тео неторопливо достал расписную крынку, запечатанную крышкой с отверстием, куда могла пролезть только лапа сурка. Посадил Лу рядом. Лу чихнул, почухал бок — женщина слабо улыбнулась, — переваливаясь с боку на бок, подошёл к горшку и засунул в него лапу. Подцепил длинными когтистыми пальцами бумажку и вытянул её наружу.
Женщина нетерпеливо протянула руку, и сама стала похожа в этот момент на сурка — «сюда, сюда, дай, дай!»
Лу отдал ей предсказание, она развернула его, пробежала по строчке глазами несколько раз и вдруг расхохоталась, как полоумная.
Лу испугался и шмыгнул в свой короб, Тео глупо улыбался, не зная, что делать.
— Стой здесь, никуда не уходи, — прокричала женщина, будто глухому. Метнулась в дом, вернулась с узелком, который пах теплым хлебом так, что голова кружилась, сунула мальчику в ладонь монеты и побежала к соседнему дому — «здесь савояр, если в город пришёл савояр, все будет хорошо, он прогонит болезнь, смотрите, какое предсказание достал его сурок!» И размахивала, как флагом, бумажным огрызком с кривыми буквами: «Фсе вы будите сдоровы!»

— Не знаю, что это было, но поработали мы с тобой на славу, сказал Тео, сыто отвалившись от похлебки. Лу икнул, вскарабкался ему на плечо и немедленно уснул.
Возвращались они через две недели. В узелке у Тео был не только хлеб, но и деньги. Столько денег он в жизни не видел, потому время от времени щупал узелок, есть ли они на самом деле.
Лес был уже не пуст, окутанный первой тончайшей зеленью, напоминал облако, если только представить облако салатового цвета.
— Видишь, как и говорил старый Поль, всему свое время. А у того, кто пережил зиму и весну впереди лето и осень. Очень мудрый старик. Совсем из ума, правда, выжил.
Тео хихикнул, сурок хрюкнул.

— И вот, Ганс, после этого в нашем городе люди начали выздоравливать. И бабка твоя, и кузины, и дядья, и все. Прадед только помер. Но ему было девяносто шесть — устал я, говорит, а вы живите, да помните мальчика савояра, и что за весной приходит лето, а потом осень, а потом зима.
Предсказание это Линда не сохранила, рассыпалась эта бумажка от старости. Что стало с мальчиком савояром и его сурком? Да кто же теперь знает. Может, зажили припеваючи в своей деревушке среди гор, а может до сих пор ходит по городам, играет на своей дудке, Линда рассказывала, что не слыхала звуков отвратительнее тех, хе-хе. Ну, спи, мой хороший, спи. Выздоравливай.