Кильда
«А на двадцать первый год после войны, в июне, выпал снег и лежит долго. Снова рыба придет лишь по теплу, а опоршики[1] — не раньше конца лета».
Антипов закрыл книгу с названием «Ведомости» и отложил на этажерку. Надел колпачок на ручку и спрятал ее в пенал, потом прикрутил лампу. «Эхе-хе, — думал он, — дела государственные...» В окно едва сочился утренний свет. Начинался день. В доме еще спали. Покрякивая, одевался: штаны, рубаха, свитер. Носки протерлись на пятке. Полез за другими шарить в шкафу. Разбудил Наталью.
— Ты чего? — Сонное, мятое лицо дохнуло теплом и желаньем.
— Так... гм... гм... — соображал, нырнуть ли под мягкий бок?
— Внизу, под трусами, — догадалась она, поворачиваясь к стене.
Вышел в сени. Как у хорошего хозяина дверь даже не скрипнула. Подумал мгновение, что надеть? Сапоги или валенки? Надел яловые. Вышел на свежий воздух. От коровника тянуло навозом и прелой соломой. Ночью снег падал хлопьями, теперь стал влажным и тяжелым. «Это хорошо...», — думал он, привычно орудуя широкой фанерной лопатой. Слегка прошелся вдоль ящика с углем, проложил дорожку к сараю, где хранился запас поленьев, вернулся, одним махом очистил крыльцо и убрал снег с дорожки до ворот. Пора было топить печи.
По небу плыли тучи — тяжелые, низкие. Залив в низине прятался за пеленой тумана. Крыши чернели — сырые, набухшие, так и не высохшие после слякотной весны.
Антипов постоял, опершись на лопату. Кто-то протопал не по улице, а ниже, между домами.
Должно быть, Васька-пекарь, спешил на пристань за утренней мойвой. Отбросил желание присоединиться. Дел полон рот.
Вернулся в дом и прошел на детскую половину.
— Юрка, Семен! Подъем!
Сыновья спали на армейских койках. Заканючили, протирая глаза:
— Спать охота, батя...
— Пора скотину кормить.
Больше он их не увидит. Даже на завтрак не явятся. Убежали по своим делам. Выпросили у матери по куску хлеба. Каникулы. Школа на замке.
— Не забудь воды наносить, — сказала Наталья, убирая посуду, — стирать буду...
В ворота забарабанили. Явился староста, Сашка Меньшов.
— Заходи, гостем будешь, — пригласил в горницу.
— Дык а-а-а...
Топтался у порога, выкатив бесцветные глаза.
«Видать, с перепою», — решил Антипов.
— Опохмелишься?
— Дык... с удовольствие, но не могу! Посланник прибывает...
— Так бы сразу и сказал.
Усердие у Меньшого всегда просыпалось вместе с чувством вины.
— Дык... я того... — оправдывался он.
В горницу вкатился младший, Семен.
— Батя, батя! Перевоз! Перевоз!
— Знаем, знаем. Александр Данилыч уже донес. Запряги Гришку в новую пролетку.
— Ура!!! — Семен все понял.
Сам вышел в другую комнату переодеться в новую черную пару, белую рубашку и галстук. Под шкафом нашарил ботинки с квадратными носками. С сомнением покрутил и стал втискивать в них ноги. Под конец надел непривычно узкое пальто. Долго решал и выбрал поновее — серую кепку.
Через десять минут они вместе с Семеном и Меньшовым, от которого приятно пахло водкой и огурцом, тряслись по каменистой дороге вначале по центральной улице, потом уже по совершенно непроезжей части деревни вокруг болота, и наконец, открылся залив и причал, к которому уже подходил «Пророк Мухаммед». Дым валил из черно-зеленой трубы. Архипов еще помнил времена, когда пароход носил гордое название «Илья Репин».
Обычно на официальные встречи сыновей не брал, а здесь решил: пусть хоть один из них посмотрит на пароход — цивилизация, все же.
Свято соблюдая церемониал, посланник-татарин выехал на белом коне. Конь нервничал, бил копытом о настил причала.
Торжественно заговорил:
— Велено тебе явиться к Наместнику немедля!
«Чего это он?» — удивился Антипов. Татарин-посланник был его хорошим знакомым. Не далее, как месяц назад они пили у него дома сивуху, и после каждой чарки Посланник приговаривал: «Аллах о сивухе ничего не знал, значит, можно...» и закусывал холодцом, накануне сваренным Натальей.
Ничего более не добавив, посланник как был на коне, развернулся и въехал назад на пароход.
Стоящий поодаль Васька-пекарь, исполняющий обязанности караульного, сняв шапку, подал голос:
— Слышали, чего сказал?..
— Да слышал... — Антипов почесал затылок. Кепка едва не упала на сырой причал. — Придется ехать.
Посланник нетерпеливо расхаживал по палубе. Пароход дал гудок. Капитан-немец отсалютовал рукой. Жест мог обозначать все что угодно — не только приветствие, но и желание предостеречь — сам был подневольным. «Эх... была, не была!..» — решил Антипов.
— Семен! Поедешь со мной, большой город покажу. А ты, Данилыч... — Антипов отдавал распоряжения, пока сын в полосатой караулке менялся верхней одеждой с Васькой-пекарем (в своей повседневной ехать было срамотно), — остаешься за старшего. Смотри, если что!...
— Я их всех построю! — заверил его староста. — Они у меня... ты ж знаешь...
«Знаю, знаю, — подумал Антипов, ступая на сходни, — других нет», — имея ввиду, что Александр Данилович был скор на расправу и малость нечист на руку, и на него часто жаловались. Да мужиков осталось — кот наплакал. Вот разве что сыновья поднимутся. Для этого и строил такие дальновидные планы и решился, несмотря на хмурого Посланника и странное поведение капитана, взять сына с собой. Ближайшая столица как никак.
Место им отвели в каюте второго помощника. Бросив сыну:
— Поменьше крутись на палубе, — пошел на разведку к Посланнику. Но тот ничего не знал. Даже первача не отведал. Сидел в собольей шубе, как бурундук, жевал кончики усов да позевывал. «Война, что ли?» — гадал Антипов и пошел к немцу. Тот степенно опрокинул две стопки и сообщил, что ничего решительно нового в соседнем государстве не произошло, разве что телевидение и радио вводят, но только по два часа в сутки, и на арабском. Антипов вовсе расстроился. И на кой ляд нам арабский? Ни о чем плохом думать не хотелось. Вдруг молнией сверкнула мысль: «Зря Семена взял! Зря! Если под горячую руку попаду, то и ему несдобровать». Но было поздно. От острова их отделяла темная вода. Полосатая будка под вялом шевелящимся триколором одиноко торчала на причале. Антипов стоял, опершись на поручни и поставив ногу в клюз, — основательно качало. От носа вдоль бортов бежали светлые струи. Пахло рыбой, смолеными канатами и морем. Так ничего и не решив, пошел спать. Семен валялся в лежку. Стыдясь показать отцу слабость, молча страдал от морской болезни, отвернувшись к стене.
Мурман-сарай встретил их холодным мелким дождем. Посланник-татарин, не попрощавшись, отбыл на «мерседесе». Коня под уздцы увели слуги. Капитан-немец махнул на прощанье рукой — завтра ему в Гамбург-кале идти.
Они обошли морской вокзал и ступили на железнодорожный мост.
— Вот это, сынок, и есть железная дорога, — показал Антипов.
— Где-где?..
— Видишь, рельсы, а по ним состав с паровозом бегает.
— Здорово! — воскликнул сын.
«Дурак я, дурак, — тоскливо думал Антипов, — чем хвастаюсь!?»
Пройдя мост, попали на привокзальную площадь. Сам вокзал, выкрашенный в темно-зеленой цвет, остался за спиной. На его шпиле красовался облупившийся полумесяц.
Семен удивленно крутил головой:
— А это что? А это?
— Это такой туалет, чтобы по нужде сходить, надо спуститься под землю, — пояснил он сыну.
— Чудно, — удивлялся Семен.
— А это многоэтажный дом...
— Читал я о них... — вздохнул сын. — Скучно, поди, в них жить.
«Твоя правда», — молча согласился Антипов.
— Вот если бы блесен купить?
Антипов знал, что сын давно мечтает о спиннинге, но просить не решался. Не то чтобы он держал сыновей в ежовых рукавицах, просто не баловал.
— За блеснами мы с тобой потом сходим, а вначале я тебя мороженым угощу.
И повел его на площадь Пяти углов, переименованную в площадь Чингиз-хана. В кафе Семена больше всего удивило полотенце-сушилка, которое включалось от сенсорного датчика. Из-за этого он руки три раза вымыл и высушил. Сел рядом — молодой, с открытым, приятным лицом.
«Трудно ему будет жить», — неожиданно для себя с жалостью подумал Антипов.
Сыну он взял три пирожных, три порции шоколадного мороженого и два чая. Сам повздыхал, глядя на «беленькую», но не решился — на завтра у него была назначена аудиенция, и потому ограничился пивом и сухой рыбешкой. На них никто не обращал внимания. Кафе постепенно заполнялось местными татарами, женщинами в чадрах, а в центре зала сидели два араба в «кифу» — широких, свободных одеждах — торговцы пряностями и шелком.
После он повел сына в магазин за блеснами. Набрали десятка два — начиная с мормышек для зимнего лова и кончая большими «ложками», на которые хорошо шла пикша и треска. Себе же присмотрел пятизарядный карабин. Повздыхал у прилавка и решил вначале испросить разрешения у Натальи. Побродили они еще по центру, залезли на сопку, чтобы лучше разглядеть телевизионную вышку, и сын сомлел окончательно — стал зевать, и они отправились в гостиницу.
Спать их определили в большую комнату, где обретались еще человек двенадцать то ли командировочных, то ли просто заезжих. В коридоре была душевая, и Антипов не преминул ею воспользоваться. Взял у горничной мыло, полотенце и с час блаженствовал под горячей водой, а когда вернулся, сын уже видел третий сон, прижимая к груди сверток с блеснами.
На утро он отправился в мэрию с тяжелым сердцем. Приняли сразу. Последний раз они виделись с Наместником лет пять назад. С тех пор много воды утекло, изменилось отношение и к малым странам.
Дело оказалось сущим пустяком. Вводилось всеобщее и полное образование. У него отлегло на сердце.
— Что вас смущает? — спросил Наместник.
— Не принято у нас так, — ответил он, — надо с народом посоветоваться...
Наместник поморщился:
— Вы царь или не царь?!
— Царь! — признался он.
— Так в чем дело?! — И сунул ему под нос договор.
«А... была не была», — решился он.
Подписал под словом «Ознакомился»: Царь. Петр Васильевич. Подумал и добавил. Всея Руси. Год 2503 от рождества Христова.
Наместник забрал бумаги, не глядя, сунул в стол и повел в трапезную. Там среди бархатных подушек, скамей, укрытых коврами, искусственных фонтанов и диковинных дерев с райскими птицами был накрыт новомодных шведский стол, стояли два малых кубка с медовухой.
— Выпьем за дружбу! — провозгласил Наместник. — Быть ей вечной и нерушимой!
Антипов чуть не сказал: «Спасибо». Но свою порцию осушил махом. Повел плечами и приналег на закуску. Прикрывшись бархатной тряпочкой, Наместник тоже выпил. Долго вытирал вислые усы. Беседа приняла светский характер.
— Построим интернаты... Бассейны с теплой водой... Присылайте ваших отроков учиться... дадим хорошее европейское образование...
— С народом надо посоветоваться... — степенно отвечал Антипов.
— Верно-верно... — соглашался Наместник, — советуйтесь. Я вам больше скажу... малые народы будут получать субсидии, мы ведь не варвары, мы толк в демократии понимаем...
«Так кто ж против», — с облегчением думал Антипов.
Поздно вечером того же дня вконец уставшие и продрогшие Антиповы дождались почтового катера. А когда вдали под незаходящем солнцем появился темный берег Кильды и они увидали огоньки деревни, а потом услышали пустынный и горький лай собак, оба испытали трепетное чувство, которой испытывают люди, возвращающиеся на родную землю.
[1] Опоршики — рыбаки.
-
-
Написано неплохо, но фабулы я не увидел. По-моему, это заготовка для гораздо более объёмного произведения. Нечто вроде вступления, после коего должен развиваться сюжет.
-
Муть какая то. Разочарован. Рассказывать голосом и с ужимками Панасенкова.
1 -
О, низкий человек, что имеете вы сказать против маэстро?! Евгений - виликий историк-наполеонист, человек эпохи Возрождения и в это же время гордость современной науки, истинный подвижник здравого смысла и борец с предрассудкаме!
-
-