Лица не увидать

Однажды я встретила свою маму.

Мне было тринадцать. Несколько недель серого северного лета я проводила в школьном лагере на Истринском водохранилище. Что я там делала — непонятно, никто не был мне рад, вода была холодной, комары — злыми, люди — тоже. По-моему, всё, чем я там занималась — бессмысленно бродила то вдоль кромки воды, то по пригоркам и радовалась каждому наряду от старших, ведь, когда собираешь мусор или моешь посуду, хотя бы не так бросается в глаза то, что ты одна.

И вот наступил выходной день, суббота ли, воскресенье... Накануне прошел ливень. Земля превратилась в черно-коричневое месиво, в льняную кашу. У нас промокли крупы и хлеб, завтракали долго и невкусно. Все были в грязи, кроме Антона Шишкова, который обладал даром везде и всегда выглядеть как подросток-Кен с витрины магазина игрушек. С восьми утра и до самого обеда я не видела, кажется, ни одной улыбки. И учителя, и дети выглядели так, как будто дождь пролился водкой, и всю её пришлось выпить, чтобы мучиться похмельем.

А потом я увидела её.

Как впервые.

Точнее, не так. Сначала я ее услышала — этот живой, молодой женский голос, одновременно пробивающий и обволакивающий. Наверное, мама волновалась и говорила громче обычного, но мне показалась, что это всё вокруг — грязное, враждебное — притихло и как-то попятилось, привяло. Бросив свою миску на столе, я кинулась к ней, стараясь не бежать быстрее, чем это было бы прилично, хотя терять в плане репутации мне было, в общем, нечего.

Она стояла на подъездной дороге и улыбалась — ясно и тепло. На ней была соломенная шляпка, перевязанная газовым шарфом, белая блузка; легкие голубые брюки в мелкий цветочек. На зонте у неё цвели цветы, а в очках отражался мир. Обычный, нормальный, в этом мире была грязь, были долгие часы без улыбки и доброго слова. Но вдруг, в одно мгновение, со мной что-то произошло, что-то перелилось через край, и от этого нестерпимого контраста — маминых цветов, её голоса, её света и реальности мне захотелось подхватить маму, как будто я Супермен, и унести как можно дальше. Но я не была Суперменом, никаких геройских сил, а обычные, человеческие, уходили на то, чтобы не завыть: «Забери меня отсюда!». Только не домой забери, а туда, где ты родилась и росла на самом деле, в мир, для которого ты меня растила — такой тонкокожей, уязвимой, капризной, с претензиями, такой чужой, «как будто с другой планеты», как раздраженно замечал отец. Где этот мир, мама, где он — мир, в котором никто ни от кого не защищается?

Возможно, однажды я увижу эту нашу с тобой общую родину, как тогда, много лет назад, в школьном летнем лагере увидела тебя. Впрочем, здравый смысл подсказывает мне, что я её видела, и это — наш книжный шкаф с классической художественной литературой и нотными альбомами.

Не так страшно проститься с мамой навсегда. Рано или поздно это происходит с большинством детей. Но порой мне не по себе от мысли, что с собственной мамой можно так и не встретиться по-настоящему, даже зная её всю жизнь.

Мне вот — повезло.