Рука бога (часть первая)
Квартиру матери Аугусто продал в октябре. Снег не выпал, но по утрам аккуратные газоны центрального проспекта Мехико серебрились налётом изморози. Лужи затягивались льдом, машины на перекрёстах двигались медленнее, автоматы-водители реагировали на подмёрзшее полотно. Никто не убирал изморозь, как опавшую листву, которую пожирали вездесущие городские роботы, никому до неё не было дела, к полудню белый налёт исчезал сам собой. Аугусто не припоминал холодов, в памяти всплывали влажные ночи и удушливая жара к полудню, воздух звенел и становился плотным будто туман. Не спасали и освежители, что плевались водянистым паром, власти навешали их гирляндами вдоль тротуаров и площадей. Климат изменился в его отсутствие, с этим пришлось смириться, и ему и миллиардам землян.
Матушка ушла в мир иной во время его возвращения на Землю с Цефеи, они разминулись на годы. Хотя он ожидал подобной новости с момента подписания Контракта о военной службе, то есть после выпуска из колледжа. Мать, располневшая к тому времени, отличалась завидным здоровьем, но, жгучий интерес к виски, мучивший долгие годы, побороть не смогла.
Аугусто не осуждал её, помнил, как шуршали в эфире её спотыкающиеся слова о пустоте дома и жизни, призывы вернутся, и неожиданный будто всплеск радости, план, податься на планету Росс, где лучшие медиумы вселенной способны избавить от проклятой привычки. Не случилось. Пусть покоится с миром.
Он бродил по комнатам с чужими вещами не узнавая геометрию помещений, жизненная ситуация перекроила огромную квартиру с внутренним патио, библиотекой отца и бассейном на цокольном этаже. Мать же оставила для жизни две комнаты и узкую кухню, остальное ушло с молотка, пенсию за отца не платили, а виски дорожал с каждым годом. Что тут скажешь, это был её дом. В квартире чувствовался запах затхлости, одиночества и дешёвого табака. Ему не нравился запах, не нравились воспоминания, связанные с этим местом. Ностальгия как чувство, было ему незнакомо, детство промелькнуло вспышкой сверхновой, молниеносно и безвозвратно. И остро запомнилось картинкой на кладбище, чёрная яма на фоне зелёного газона, стеклянный гроб с телом деда, торговца недвижимостью, мать нервно кусает губы, скорбные лица родни и вспышки фотокамер.
Отец тогда отбыл в Гонконг с группой физиков. Как всегда, второпях, не сказав ни слова, не попрощавшись, впрочем — работа на первом месте.
— Очередное открытие свербит в заднице твоего отца, — бросила тогда мать, ожесточённо перебирая посуду в шкафу кухни. Несколько разломанных пополам тарелок из тонкого китайского фарфора, кухарка потом выбросила в ведро. Аугусто видел, что родители почти не общаются, и не мог понять отстранённость отца. Он слабо его помнил, человека, занятого дырами во вселенной и не замечавшего элементарных семейных радостей. Отец забывал дни рождения жены и сына, не вешал на Новый год под лестницей пиньяту, глиняную игрушку, обклеенную бумагой и заполненную подарками, не ходил на парады в День мёртвых. Вместо этого он закрывался в кабинете, писал и читал, читал и чертил. А с момента, когда в пустыне Сонора построили гигантский коллайдер, то практически не появлялся дома.
— Я прорубаю окно в глубины вселенной, — говорил он по видеосвязи матери, не отрывая взгляда от монитора с графиками, — приеду, как будет минута.
Мать краснела, кипела, плакала, напоминала о «бедном» мне, стоявшим за лакированной дверью из ясеня, и записывающего каждую его слово. Не чтобы помнить, чтоб не забыть.
В какой-то момент, масштабная революция в квантовой физике, над которой учёные бились последние десятилетия, всё же случилась. Осознание Многомерности вселенной, принятие закона Квантовых Струн, теории Запутанности — задачи, сводившие с ума не одно поколение физиков, открывались в своей простоте точно перезрелые орехи. И в этом красной нитью тянулась заслуга отца. Интервью с ним крутили на главных каналах, новостные сайты пестрели его фотографиями. Мать вяло улыбалась соседям, и не давала интервью назойливым журналистам, редко выходила из дома и не читала из гордости новостей.
Аугусто хорошо помнил день открытия первого моста «Эйнштейна—Розена—Медина», туннеля на Марс, поглотившего безвозвратно два «Shuttle Mask ». Стоял июнь и его вместе с десятком выпускников нулевого класса «elementary school» отпустили пораньше.
«Медина — наш мексиканский гений!», «Эдуардо Медина — герой человечества», перетяжки колыхались восторженными изречениями едва ли не на каждой улице, задумчивое лицо взирало с плакатов. Аугусто страстно желал сменить фамилию, но мать отказала. В душе он подозревал, что она отца ещё любит.
Небо в день запуска затянули свинцовые тучи, и Аугусто наивно полагал, что сделано это специально, чтобы лучше разглядеть пролёт кораблей на огромных экранах, вывешенных на основных площадях Мехико. Тысячи восторженных глаз наблюдали за стартом, ликование бурлило на улицах. Мать говорила, что с подобным восторгом сталкивалась в День Объединения Мира, когда официально отменили границы и национальные паспорта. А вот в день старта не радовалась со всеми, лишь смахивала слезу, будто чувствовала окончательную потерю мужа, утонувшего во вселенской славе.
Аугусто жаждал, что увидит похожее на кино, как массивные корабли поднимутся в небо, чёрным кругом откроется портал и... Тут воображенье рисовало озлобленных инопланетян, что, узрев дыру, прорвутся на Землю. Вот уж вздрогнет отец, увидев картину. Хаос, смятенье, взрывы и сотни металлических чудовищ атакуют землян. Разрушенные города, учёные утирают слёзы и просят прощенья, отец перед камерами на коленях. Голод, подземные катакомбы, и стихийные отряды самообороны. А дальше освободительная война и повзрослев, Аугусто записывается в добровольцы исправлять ошибку отца. Во всяком случае, именно так всё это происходило в фильмах.
Но нет. Корабли запустили с мыса Канаверал и занырнув в узкую щель тёмного неба так называемый «туннель», они исчезли. Никто больше не видел бедных астронавтов. Куда они подевались осталось загадкой. Позже, усталые встревоженные дикторы в новостях, объясняли про технические ошибки в расчётах и прочую физико-математическую ерунду, но не полслова про Эдуардо Медина. Чтобы не слышать упрёков и слухов, ползущих словно ночной туман из каждого переулка, мать отправила Аугусто в лагерь скаутов, на побережье. Ночные походы, пылающие закаты, истории у костра — Аугусто очень понравилось. Он карабкался на пологие горы, спускался в ущелья и сплавлялся по горной реке, каждый раз ожидая открытия. Ничего сверхъестественного не случалось, но любовь к опасностям, захватила его в свои цепкие лапы.
Спустя пару лет, «Мосты Эйнштейна-Розена-Медина» всё же заработали в полную мощь. Они позволили земным кораблям порхать в недрах космоса мотыльками.
У населения снесло крышу, перелёт на планеты Солнечной системы, оказался сродни поездке за город. Здоровенные площадки запуска выстроили постепенно в каждом мегаполисе.
— Из всего сделали бизнес, на уме только деньги, — ворчала тогда мать, забрав у Аугусто красочный проспект с призывом штурмовать ледяные торосы Европы, малого спутника Юпитера, имевшего атмосферу. Путешествие стоило внушительных денег, на оборотной стороне для народа попроще, напечатали специальное предложения, оставить след на пыльных равнинах Марса.
И разрывая плотную мелованную бумагу, мать не увидела листовки, что сын заложил за пояс влажных шорт. «Запишись в "Космодесант", только у нас реальные приключения».
Да. Помимо ошалевших туристов, потребовались военные, впервые заговорили о Колонизации дальних планет. Термин настолько забытый, что Аугусто пришлось занырнуть в словари. Прочитанное его поразило, про колонизацию в школе не объясняли, но он вспомнил лагерь «скаутов», их тому и учили, быть храбрыми, открывать новое, всё просто. Ему такое нравилось. Матери, категорически нет.
— Правительству нужно «мясо», — говорила мать, — в этом мире всегда играют на повышение.
Тогда ему показалось, что мать соотносит слова к деду, что промотал состояние на криптобирже, оставив долги и расписки.
Отец, при первой возможности отправился в Созвездие Ориона, там обнаружили разумную расу. Решил примерить роль миротворца, миссионера. В клубке текущих событий — «слава физика, построившего Мосты» выветрилась словно одеколон, теперь его нарекли «миротворцем». Узнав, сколько потребуется времени на его возвращение, мать позвала в гости «Джонни Уокера».
Воспоминаниями живут старики, говорил дед, не отрываясь от биржевых новостей. Аугусто запомнил слова, старался не вязнуть в картинках прошлого, но понимал, если их слить, останется только боль.
Отец не вернулся, пропал в космическом мраке. Теперь вот и мать.
Тучный риелтор с усами, в длинном до пят пальто, похожий на мышь, говорил об остатках раритетной мебели ручной работы и прочей бытовой ерунде. Аугусто оставил ему цифровую доверенность — пусть разгребает. В комнатах прогуливался сквозняк, чудо, что сохранилась мебель.
Мехико, суетливый когда-то город, жаркий и шумный, переполненный бездельниками и туристами, сегодня неприветливый и помёрзший словно рыба на льду, не нравился Аугусто, о предложении «остаться пожить», речи не шло.
Он забрал тогда потёртый постер с задумчивым портретом отца; чёрные пронзительные глаза, прямой нос с горбинкой, застёгнутый до горла комбинезон. В своей внешности, Аугусто не находил схожих деталей, генетику передала мать, такое же круглое лицо, толстые губы, мясистый нос. Он не знал, зачем ему старый плакат сохранённых матерью, может метать дротики в задумчивый профиль. Только потом появилась мыслишка. Он повесил портрет в холле новой берлоги, напротив собственной звёзды Героя. Пусть «Миротворец» завидует награде «Посланника Ярости». Хоть в чём-то они сравнялись.
Аугусто договорился о встрече на приморском бульваре Веллингтона, в уютном кафе с затейливым французским названием. Пришёл загодя, кивнул рыжему бармену, протиравшему меланхолично бокалы, присел под навесом. Со стойки струился аромат кофе и свежей сдобы. Парочка пожилых туристов, похоже корейцы, оккупировала дальний столик.
Как летит время, точно вторая космическая на шаттле " Маsк Super S«. Сегодня, у него встреча с Микки. С утра распогодилось, а ведь обычно, в Гренландии в это время дождливо, но именно сегодня южный ветер снёс пепельный шлейф облаков на север, и солнце вывалилось во всей красе. Бриз с океана играл листвой пальм вдоль широкого пляжа, разгоняя пряный аромат сигары, которую раскурил Аугусто. Отдыхающих почти не было, не сезон, но Аугусто знал, что море соблазнительно прохладное, и только закончится встреча, он исполнит часть ежедневного ритуала, километр кролем вдоль белоснежного пляжа. Он обожал эту часть острова, с видом на залив, где воздух особенный, с нотками можжевельника и кипариса. Вон справа от пристани, где швартуются разноцветные лодки, чуть на пригорке дом, который он называл «берлогой». Окна выходят на кипарисовый лес, там он спит как младенец. Порой не верится, что Гренландия была непригодная для жизни.
Микки, оказался долговязым брюнетом в отглаженном костюме пшеничного цвета и соломенной шляпе, прихрамывая подошёл, поздоровался, и шумно сопя присел.
Аугусто, дал бы ему лет тридцать, сегодня сложно определить возраст с вошедшими в моду генетическими трансформациями, внешность не имеет значения, Аугусто и сам выглядел не старше.
Ему понравились густая шевелюра гостя, словно грива льва, закрывшая лоб и шею. Аугусто вспомнил, как приценивался, во что обойдётся пересадка волос, насчитали дороговато, а пенсионеру в отставке необходимо быть экономным.
Микки позвонил неделю назад, представился спецкором из «Гарольд Трибун». Аугусто не сразу вспомнил название, оказалось, издавалась такая газета, сейчас новостной канал с подкастами, стримами и прочей цифровой хренью. Микки поведал историю: о детском увлечении племенами Созвездия Бета-Цефея, о страсти, что привела впоследствии к участию во Второй миротворческой миссии на Альфирк, основную планету системы. Аугусто видел репортаж в новостях, наигранное торжество справедливости и милосердия. Дикарям с соседней Цефеи, где велись основные бои, возвели памятники, увековечили в культуре, о перегибах колонизации вспоминали вполголоса, о миротворцах Второй волны, восстановивших природу и фауну — чуть уважительнее.
Аугусто не относился ни к одной категории. Знал, для мира важны «миротворцы» типа отца, а такие, как он в чёрном списке, особенно если что-то, пошло не так.
Нет. Тем более, если что-то пошло не так.
Он догадывался, что Микки жаждал расспросить его как ветерана, принимавшего участие в колонизации Туманности Ирис. Вот уж странно копаться в позабытой истории, но Мики настаивал, умолял — на днях отбывает на Марс и мечтает закончить работу над книгой, поставить последнюю точку.
Почему этой точкой стал он, Аугусто не понимал. И колебался по поводу встречи. Взвешивал за и против, но согласился после долгих дней размышлений, залитых джином. Страха не было, все давно позади, столько лет утекло. Но справки про Микки, на всякий случай навёл.
Хороший малый этот Микки Стенсон. Родился в Нью-Йорке, закончил Гарвард, стажировался в новостном агентстве «UGO». на Энцеладе, первым из спутников Сатурна, адаптированном для жизни. С десяток успешных репортажей, интервью с космолетчиками, холост, не привлекался, не имел, ну и прочее. Даже скучно, подумал Аугусто, допивая ополовиненную бутыль виски. Сплошь положительные характеристики, а перебор плюсов, как говаривал командир, капитан Григовец, рождает парадоксальную туманность, из которой жди удара в спину.
Микки заказал охлаждённый апельсиновый сок и выжидающе молчал, пока ветеран потягивал мартини.
«Как порядочный представитель профессии, хлыщ не может начать день с выпивки в отличие от меня» — размышлял Аугусто. Припекало, мартини оказался превосходным, с привкусом карамели, и Аугусто подумывал повторить.