Бескрылые птицы Союза (черновик)

 Вообще, у человека бесконечное множество мыслей. Бесконечное.  Теснятся себе в голове. Или перекатываются в вакууме между евстахиевыми трубами, от одной перепонки к другой. Роями ходят. И каждую надо додумать. Не бросать же на полпути?

 Но по большому счету, только две из них необъятны и колоссальны как Вселенная. Первая о времени, которое незаметно пожирает твою жизнь. Без аппетита и медленно пережевывает тебя до тех пор, пока не положит в гроб, а вторая не менее важная — в какой цвет красить бороду санитара Прохора?

 Если про жизнь это так себе — подумать и плюнуть, то борода- зародыш тонкой мести, это серьезно.

 Вот я сижу, смотрю на темный квадрат на серой пылевой вуали  тумбочки, и думаю: в какой? А с другой стороны этой же тумбочки, бабка Агаповна. И тоже думает, потому что замешана и не пьет. В окно нам солнце подмигивает. Тучами утирается и снег ждет.

  Зеленый или коричневый? Бабка делает виноватое лицо. Телевизор то, заслуженного пенсионера, астматически хрипящего на местных новостях, вместе продавали?

— А то, на благое дело, пушистик, на благое. Махмудке на крылья.

 Все бы бабке нипочем. Даром, что собралась двести лет жить, по календарю своему с годами, отмеченными до две тысячи двести двадцатого. Но Махмудке на крылья украла, взяла грех на душу. Прохора еще понять можно, он всю жизнь между темной и светлой стороной  ходит. Бывает, забредает, куда глаза глядят. Где что урвет тем и доволен. Но бабку я понять не могу. Подрезать телевизор у ближнего и Махмудке на крылья.

Прохор с  того навара уже накатил и спит в кладовке. Счастье будущее ожидает. Зеленый или коричневый? Зеленка или йод?

–Марганцовка! — твердит бабка. И печенье грызет.

Печеньем это я ее угостил. Потому что пришла и повинилась. Телевизор ваш, товарищ, того. Тютю. Греет культурой цыганскую семью из семи человек. А с тысячи рублей- триста Прохору на карамельки, а семьсот Махмудке на идеи.

Современная карательная медицина с Махмудкой не справилась. Ведь не каждый знает координаты СССР? Не? Такую идею хрен переломишь, тем более лекарством за тысячу триста рублей ампула. Родственников у Махмудки тьма, только он не буйный — особых хлопот не доставляет. Кормится бесплатно, в больнице.  Некому шевелиться. А Марку Моисеевичу — главврачу, на карман капает. И неплохо, по три инъекции в неделю. В общем, все довольны. Только вот крылья эти.

Которые я финансирую. Мне это совсем не в кассу. Но Махмудку — знаю. Черная дыра, а не человек.

— Вэ? Ты чего? Не было никаких денэг, — и весь ответ. Еще руками помашет мазутными. Глаза округлит и нырь в гараж, к нашему больничному УАЗу.

Зеленка или йод? Прохор, сука такая, дрыхнет и не знает о своем счастье.

— Он меня с собой возьмет, — открывает тайну бабка. Я ее понимаю. Знаю, что черти что эта буханка в плане полетов, да и идея чушь последняя и безумие. Но поддерживаю. Координаты СССР это вам не пенис каннис. Туда только долететь надо, а уж там… 

Там все в порядке. По глиссаде на полосу зайти. Закрылки выпустить, шасси и реверсом, реверсом.

— Наш самолет совершил посадку в международном, ордена Ленина…

 А там встречающие: цветы, пионеры с горнами, флаги красные. Кому чего померещится. У кого квадратный ключик к гнилой сложно-выпиленной действительности не подходит. Кому в Мандалай срочно надо и нужно.  Ну, туда, налево от Ксанаду. В волшебную страну, где все счастливы.

Вот бабке нужно, ей до двухсот жить. Вене Чурову нужно, ему просто нужно. У него в голове молнии и нейтронная звезда с протуберанцами. А Петя «Чемодан» тот из-за страсти к полетам и за отца космонавта старается. Только Герман Сергеевич тяжелый случай.

— Извините, у вас есть ключ на двенадцать? — В короткой пижаме мнется на пороге. Четыре утра, как говорится солнце еще не встало, а в стране дураков уже кипела работа. Гражданину Горошко координаты СССР нужны сильнее всего. Здесь он вроде пришельца из параллельной реальности, ни бельмеса не понимающего. Которого оттуда сюда под зад выперли и дверь закрыли.

Я вздыхаю и смотрю на пустую тумбочку. Как же хочется, чтобы пионеры эти прямо там, у трапа, Махмудку отмудохали! Горнами и ногами с барабанами. Навалились все толпой встречающей с воплями и хриплыми лозунгами. И дело вовсе не в том, что Союз мне не нравится, и не в том, что человек я дремучий и за идею страдать не желаю. Просто хочется обычной коммунистической справедливости: любому по способностям и каждому по скворечнику его неуемному.

— Что делать будем, пушистик? — бабку мои мысли немного тяготят. Ей неудобно мое печенье грызть. А исправить ситуацию уже никак.  

— Ничего, — снова вздыхаю я, — Дарья Агаповна.

— С нами полетишь?

Я прикидываю. Даже если б и представилась такая возможность: что мне там, в Союзе делать, я не знаю. На одной чаше весов у меня слепящие перспективы и пионеры с горнами, а на другой сторожка областной психиатрической больницы и должность сторожа. И что перевесит?  Я пожимаю плечами.

— Не хочу.

— Зря, — определяет бабка. И собирается. Ей еще свои пожитки складывать накопленные за все долгое существование. Календари, ключики и камешки. Письма и фотографии. Из собственного полузабытого далека, где все еще живы.

 И куда все девать, черт его знает. Большой запас получается, если посчитать. Странно, вроде бы и все тебе нужно, а приезжаешь на новое место, раскладываешь по порядку, а на следующий день уже и не вспомнишь что — где. Это мы уже проходили. Копил, копил, а потом — раз, и не понадобилось. Печальная история. Все равно, что за покойником собирать. Ему уже не нужно, а тебе еще нет. Такая досада, что все именно в этот поганый промежуток укладывается. Между уже и еще.

Ключики, которые ни одну дверь не открывают. Бессмысленные тряпки, пожелтевшие бумаги. Словно жизнь в коробке, которая никому сейчас не нужна. И не будет.

— Когда летите-то? — это я так, из вежливости интересуюсь. Буханка с крыльями еще никого никуда не привозила. Так, по двору покататься, а потом в палату после ужина.

В ответ Агаповна плечами своими костистыми как летучая мышь делает. Лопатки сводит, словно разминается. Не знает она, как скажут. Она вообще как солдат, если партия прикажет. Давай, скажет партия, давай, Агаповна. И Агаповна даст. С виду божий одуванчик, а копни глубже — железная бабка с маузером. Гроза контры и прочего томления духа.

— Пойду я, пушистик. Надо мне. Под приказом я теперь.

Под приказом, я рассматриваю потеки краски на двери, которую она за собой захлопнула. Будто в них что-то есть. Какой-то смысл от меня скрытый. И вот глянешь, а там откровения, от которых мороз по коже, вроде как от табуретовки Прохора. Я эти смыслы везде ищу, стараюсь. Но уж если Боженька скрыл, то надежно. Мне не понять. Чтобы все разгадать нужно основательно кукухой поехать, а мне это все никак не удается. Должность, работа, суета эта лишняя.

Из окна видно, как у Агаповны Герман Сергеевич круги нарезает коршуном. И на сторожку мою косится. Хрен старый. Ему-то собираться дольше всех. И тяжелее. Книги, которые он у Марка Моисеича — главврача выцыганил, вес имеют. Представляю, как кряхтеть будет, в Махмудкин хлеболет крылатый грузить. И никто ему не поможет, даю голову на отсечение.

Тщедушную Агаповну соплей перешибешь, а у прочих зуб на товарища Горошко. Потому что всех успел достать хуже горькой редьки.  Прохор от него стонет, хоть и сам порядочная свинья. У Пети «Чемодана» папа в космосе, во что Герман Сергеевич никак не верит. Арнольду на голову декорация упала, когда гражданин Горошко с моим другом Саней столовую сожгли. На представлении. Ну, таком, с коньком-горбуньком и шапочкой из фольги. Тогда еще пол Минздрава областного чуть не ухайдокали. И Лидочку.

Подумав о ней, я вздыхаю.

В сухом остатке нейтронная звезда Вени Чурова, ну, уж с ней как повезет. С Веней всегда надо аккуратно, особенно если у него настроение, и он в окружающую реальность из квантового хаоса одним глазом смотрит. И с ножницами.  В общем: у каждого какие-то нестыковки. Нет, не поможет старому черту никто.

–Здорово, емана!

Я перевожу взгляд от окна. На столе материализуется флендер изысканной «Слезы монашки», а за ним, на калечном инвалиде табурете Саня. Вернее, с самого начала сгущается неистребимый запах ног, а потом мой лучший и единственный друг.

— Привет, Сань.

— Решил к тебе заскочить между делом.

Между делом и «Слеза монашки» означает только одно. У Сани мысли. И он эти мысли немедленно ко мне привез, на черном престарелом джипе «Чероки» у которого одна фара желтая, а другая не горит. Привез в подоле и сейчас вывалит, как дочь дураку-отцу. Вывалит, не отходя от кассы: держите папаша ребеночка, от кого не знаю. Все у него быстро получается, как у утки.  

— Юрка с Ферганы звонил, прикинь.

Ну да, ну да. На этом моменте, нужно встать и выйти в окно. Или в астрал. В общем, куда-нибудь спрятаться. Потому что Юрка и Саней везучие, а я нет. Одного Аллах в макушку поцеловал, а другого Яхве. А расхлебываю за этим интернационалом обычно я.  Даю показания важно записывающим мои фантазии господам полицейским, пишу объяснительные «о наличие отсутствия». Делаю виноватое лицо и скромно вздыхаю.

— Денег нет, Сань.

— А они и не понадобятся.

Сердце у меня падает. Если деньги не понадобятся, то дело совсем тухлое. И хорошо, что времена более- менее гуманные, за такое в средние века колесовали, а сейчас просто побьют. За идею без денег. Потому как человечеству эти дела без денег никогда не нравились.

— Короче, —  откупорив «Слезу» он начисляет в кружки фиолетовую амброзию. Затем тщательно сверяет справедливое количество и продолжает, — тема такая. Я беру просрочку в «Пятерке» привожу тебе, твои переклеивают этикетку. А потом, отправляем рефом Юрке, он продает. Прикольно?

— Не очень, — я делаю глоток. «Слеза монашки» напиток настоящих духоборцев, тайного общества розенкрейцеров и вольных каменщиков. У обычного человека она вызывает спазмы, непроизвольное помутнение рассудка и дьявольское похмелье. Но  тех, кто познал ее силу — тайные ингредиенты, добавленные волшебными гномами на мрачных окраинах Осетии, одаряют ясностью ума и  полнейшим спокойствием.

— Почему?

— Мои — это кто в твоей схеме?

— Ну, товарищи твои.

— Агаповна, что ли? — усмехаюсь я.

— Ну, да. И остальные. Кто там? Этот леший, с которым мы декорацию уронили, помнишь? Этикетки поклеят, а мы им денежку, — мой товарищ хихикает. Все в его плане идеально: он полезет за тухлой колбасой, вялой картошкой и плесневелыми орешками, потом его отпиздят бомжи у помойки, а чуть позже водила рефа  и он приползет зализывать раны ко мне. Три золотые правила извлечения прибыли, которым он неукоснительно следует. Идея, побои, деньги. Что-то из Маркса.

— Улетают они, Сань. Заняты сильно. — Я смотрю в его прозрачные глаза, в которых горит надежда. Отвратительная косоглазая  старуха, которой тысячу лет, у которой семь пятниц на неделе и плохая репутация.

— Улетают? Куда?

— В Советский Союз.

— Шутишь? — он достает пачку сигарет и прикуривает, — совсем дураки, чтоли?

— А ты как думаешь? Совсем или нет? — очередной глоток чистого фиолетового безумия проваливается в желудок и оттуда незамедлительно требует от меня сойти с ума. Мысленно я показываю ему фигу. Саня задумчиво выпускает дым.