Карта

Я стала глупой в шестом классе. Глупому трудно писать, проще картинками. Я бы хотела, чтобы вы представили себе рисунок, как у Экзюпери в «Маленьком принце». Я изобразила бы в простейшей графической программе прямоугольник, расчертила бы его за неделю на клеточки — старательно, вручную, чтобы зарядить этот текст, как маг — воду. Потом расставила бы по краям листа буквенные обозначения сторон света — С. Ю. З. В. — а по нижней горизонтали растянула бы длинного змееподобного монстра, вьющегося, как запутанный толстый телефонный провод, с кривыми птичьими лапами и мордой удивленной черепахи. Глаза у него были бы и веселы, и будто бы полны внезапного страдания, как у ребенка, севшего на собственной же рукой подложенную учительнице кнопку.

Так выглядела моя первая и последняя в жизни авторская карта местности.

Чтобы найти потерянную вещь, надо немного походить мысленно по тем местам, где ты ее видел последний раз. Вот и похожу. Во втором классе я еще точно была умной, потому что любила троечника со светлыми волосами, блестящими, как у дорогой барби из «Детского мира». Еще он был лучшим в параллели по физре. А вот уже в седьмом классе, когда в наш школьный лагерь должен был приехать мальчик из соседней частной школы, и классная руководительница аттестовала его «живой бог, только дурачок», мы с Катей Ереминой хором ответили: «Так не бывает». В смысле только умный парень может быть «живым богом».

Всё, значит, тогда я уже была дура. Время, когда от мужчины я ждала только физического совершенства для дополнения моего, интеллектуального и духовного, прошло.

Моя точка невозврата и сегодня хорошо просматривается на Google Maps. Одним зябким октябрьским утром на уроке географии Рифат Раисович предложил нам составить карту-схему спортивной площадки. Мы вывалились во двор школы № 1234 на Большой Молчановке, потолкались по пути, как-то разместились на этой площадке втридцатиром с планшетами и карандашами. Я отметила север, юг, запад и восток на листке в клеточку. Вспомнила определение слова «азимут» и как его искать. Дальше надо было, собственно, искать. Но я просто ходила из угла в угол, наматывала круги и квадраты по белой разметке. Я пыталась что-то сделать, я как будто поворачивала невидимый ключ в двери, но он безнадежно застрял. Следовало пробовать что-то другое — другой ключ, другую замочную скважину, другой дом, но я все давила, давила, чувствовала, как мокро под пальцами, как это безнадежно, но не могла ничего с собой поделать. Как многотонный каток, размазывающий то жаром, то холодом, звучал писклявый, мультипликационный голос Степы Осокина: «Я сделал, Рифат Раисович! Что дальше? Рифат Раисович, я сделал! А дальше что?».

Мой листок со сторонами света остался пустым. Учитель не заметил, что я его не сдала. А в конце того учебного дня с нашим классом занималась психологиня. Она предложила нам изобразить фантастическое животное, и этот рисунок якобы точно раскрывал наше внутреннее состояние. Я нарисовала на том самом листе со сторонами света вьющегося, как толстый провод, монстра с кривыми птичьими лапами и мордой удивленно-страдающей черепахи. Он почти скреб по нижней горизонтали бумаги, задевая букву «Ю». Психолог объясняла, что место расположения рисунка — это наша самооценка. Чем выше — тем выше. Довольно логично и просто. У моей соседки по парте Кати Ереминой чудо-юдо жар-птица билась о бумажный потолок северного края листа.

Степа Осокин, которого я любила с того дня и до третьего курса университета, сейчас кандидат географических наук, один из ведущих молодых специалистов страны в области геоинформатики, каратист с поясом и капитан собственной яхты. А я со своим монстром на пустой карте, осталась в эпохе до географических открытий, когда мир населяли трубадуры и чудовища.