САМАЯ ПЬЯНАЯ ГАЗЕТА В МИРЕ (Эпилог-3 — Что рассказал покойник)

Всё воскресенье мы с принцессой провели в кукурьевском логове, как в раю. Телефон так и не включили. Телевизора в квартире никогда, наверное, не водилось. Да и ладно. У нас был крохотный радиоприёмничек, изрыгавший модный заграничный рок. Здесь, на пятом этаже «хрущёвки», мы были как обитатели хрустального яйца с игрушечным миром внутри. Сходство усугублял и внезапно пошедший за окном снег — московская весна.

В окружающий мир мы выбирались лишь однажды. Один раз — утром, за батарейками для радио, сигаретами и сидром в полуторалитровой бутылке. Я вообще-то приглядывался к джин-тонику, но Илона сказала, что сидр куда лучше.

Я был безобразно счастлив. Как перезимовавшего кота меня распирал восторг весны.

А под утро понедельника мне приснился кошмар. Во сне я ехал на самокате по неопознаваемому пространству, похожему на калмыцкую степь. А навстречу мне, колонной шли люди, завёрнутые в некогда белые, а сейчас серые от пыли простыни. Я объехал их, и мы стали двигаться параллельными курсами, но в разные стороны. Чуваки в простынях казались унылыми. «Да это же мертвецы!» — без всякого ужаса сообразил я.

Среди них был и Столбняк. Он провёл по мне мутным, без узнавания, взглядом. И вдруг вся колонна мертвяков что-то завопила, подняла над головами сжатые кулаки.

— Да, смерть! — разобрал я.

И проснулся в ужасе, вскочил с дивана, закурил на кухне. Бр-р! Окно транслировало мутный рассвет. Значит, уже пора и на работу. А Столбняк, получается, умер. Иначе стал бы он в таких снах приходить?

И что же выходит? Вот я пью кофе, и чётко знаю, что косячу — ведь приду на работу без перегара, могу и на нагоняй нарваться — а друга моего, затапливателя закоулков, уже нет в природе, вычеркнула она его. Вот солнышко на улице сияет, а вот плавится снег, и где-то дурнинушкой орёт мартовский кот — а савёловский тигр сгинул в безжалостных джунглях из камня. Вот я на метро поеду — а мастер по подставлению физиономии под сходящиеся двери — уже никогда не заспешит на гипотетическую работу.

***

Но может жив ещё этот славный парень, даватель вымышленных концертов? Я всё ещё на это надеялся. Может, застигнутый на гадком своём занятии в чужом подъезде, он получил по ебалу, память потерял? Или, может, он попал в плен развратным миллиардершам с Рублёвского шоссе, и сейчас истребителя фаянсовой сантехники держат в подвале, кормят виагрой без хлеба и используют в похотливых целях? Но куда вероятнее он попал в жуткий подземный притон бомжей на трёх вокзалах — в многоуровневый канализационный ад, кишащий адскими тварями.

Этими фантазиями я и утешался — а как иначе объяснить это исчезновение, в век мобильной связи и Интернета?

Вдруг я ощутил себя Архимедом, которому упало на голову яблоко. Ну, конечно! Интернет! Какие следы Столбняк мог оставить в виртуальном мире? Мелькал ли он на кубанских форумах? Нет.

У меня было чувство, что я нахожусь где-то совсем рядом с правильным ответом. Просто смотрю в другую сторону. А куда надо смотреть? В почтовый ящик, что ли?

Стоп! Это оно!

Я стоял в курилке, и во мне бурлил рижский бальзам, которым снова кто-то угостил Головлёва, а тот делился с коллегами. Я затушил окурок и понёсся в кабинет.

— Вот Конь — сознательный сотрудник, — одобрительно высказался Проблеск. — На курение забил, работать бежит.

Но мчался я вовсе не работать. Надо было что-то делать с внезапным озарением. Ящик... У осквернителя песочниц есть и-мэйл. Так зачем же дело стало? Подобрать пароль! Вряд ли он у него сложный. Наверняка какой-то элементарный набор символов. Может быть день рождения. Тогда я попал. Я не знаю, когда Столбняк родился. Но я был с ним в Интернет-кафе на Новокузнецкой, я же видел, как Столбняк набирает на клавиатуре пароль. Вспоминай, Конь! Да, точно, его пальцы не касались верхнего цифрового ряда. Руки его были ниже! Да какие, на фиг, руки! Одна рука! Правой он держал пиво, а левой пароль набирал, почти не глядя. Важная деталь! Но что, что это нам даёт? Думай, Конь — Большая Голова! А даёт это нам то, что символы пароля расположены на левой стороне клавиатуры. А поскольку этот беглец с собеседований даже и на клавиатуру толком не смотрел, были эти буквы расположены, скорее всего, в ряд. Вверх-вниз рука не ходила. Совершенно точно. Значит, либо «йцукен», либо «фывапр», либо «ячсмит». Плюс-минус символ.

В графе «пароль» я набрал «йцукен». И вошёл в почтовый ящик моего пропавшего друга.

***

В папке «Входящие» было несколько непрочитанных сообщений. «Ответ на ваше резюме», «Вакансии по вашему запросу», «Увеличение члена», «Мы получили ваше письмо», «Посмотри горячие новинки на ХХХ-сайтах», «Любимый мой».

Что это ещё за «Любимый мой»? Отправителем значилась — оп-па! — Кузьминична. 26 февраля — через день после исчезновения Столбняка. Я открыл письмо. Конечно, делать так было неэтично. Но Столбняк, скорее всего, мёртв. А если жив, то, может быть, я выйду на его след?

«Любимый мой Степан! — писала моя однокурсница. — Надо ли тебе рассказывать, какой шок я испытала от нашей встречи? Ты ведь даже не посмотрел мне в глаза, не позволил себя поцеловать. Замёрзший, явно несчастный, кем-то избитый — что вообще с тобой случилось? Что сотворила с тобой эта Москва? Ты был совершенно не похож на того статного красавца, с которым я познакомилась на той прекрасной вечеринке? Где тот орлиный взор, где гордая стать? Где тот очаровательный франт?»

Я свернул окошко и принялся давиться смехом. Блин, нельзя же так. Друг без вести пропал, а я тут ржу, как собственная фамилия.

«Ты сильно изменился, Степан, и, по-моему, не в лучшую сторону. Ведь так, как повёл себя со мной ты — с женщинами вообще не ведут. Как и, главное, зачем ты вырывался из моих объятий? Почему, спрашивается, не ответил на поцелуй? И, Боже мой, ты пытался меня укусить! И укусил бы, если бы я не вовремя не отдёрнула руку. Ответь мне, Степан: ЧТО ВСЁ ЭТО ЗНАЧИТ?

Мой однокурсник Эдуард — ты его наверняка знаешь — сделал всё, чтобы вырвать тебя из лап банды. Честь ему и слава. Он не обманул. Он привёл тебя в гостиницу. И тут же скрылся, словно его жизни что-то угрожало. Очевидно, Эдик выложился по полной. Он доставил тебя ко мне даже раньше времени. Но ты сбежал — совершенно необъяснимо, обидно и пошло.

Я могла бы плюнуть на всё и обидеться, милый мой Степан. Но я решила дать тебе (и себе) ещё один шанс. Конь сообщил мне, что ты будешь в субботу, в 12 часов, на Савёловском вокзале, где, как я знала, ты давал концерты (хотя сотрудники вокзала этого не подтвердили). Я не очень верила, что ты там появишься. «Христос и Бог! — думала я. — Я жажду чуда теперь, сейчас, в начале дня!» Ты не мог возникнуть на этом вокзале. Как ты мог прийти ко мне на свидание, сбежав от меня вчера? Какая неведомая логика могла тебя ко мне привести? Но ты вдруг пришёл.

Но дальше... Я не знаю, как это объяснить то. Я засекла тебя первой — ты лишь входил в здание вокзала, а я таилась за колонной. И я вышла тебе навстречу. Я жадно смотрела тебе в лицо. Будет ли в нём радость узнавания? Но нет — я словно бы тебя напугала. Чем, Степан? Своей любовью? Ты бросился бежать — от меня, прочь! Бежать, от меня, от той, которая проделала дальнюю дорогу ради тебя? Но больнее всего меня ужалили твои слова. Я помню их дословно. Вот они: «Б...! Снова ты!» Хотелось бы верить, что это слово («б...») произносилось не для того, чтобы оскорбить лично меня. Этим экспрессивным выражением ты обозначал недовольство обстоятельствами. Но что я тебе сделал, что ты бросился от меня бежать? От моей любви! На этом вокзале. «О нет, — думала я, нагоняя тебя, — не любовь, не страсть, ты поезд, которым еду в Бессмертье...»

Но ты удрал от меня, скрылся в метро. Проскочил через турникет. А я не могла вспомнить, куда я положила карточку, а потом вспомнила, что она у меня закончилась. Я была потрясена. Ты, как сомнамбулу, отбил меня от невечных благ, если ты понимаешь, о чём я. И сбежал? Неужели в сердце твоём умерла любовь?

Чтобы ты знал, на поезде обратно я ехала, как в бреду. Мне казалось, что или я сошла с ума, или весь мир. Или, может, ты? Я потеряла сознание на границе Украины с Россией, во время таможенного досмотра. Я упала в обморок. Таможенники рылись в моих вещах, а меня чуть не оставили в больнице. Но я как-то опомнилась. Впрочем, это так — издержки любви.

Но может ли быть что-то сильнее любви? И я вдруг поняла. Это наркотики. Степан, те люди, которые держали тебя в вокзальном рабстве, заставляли петь, просить унизительную милостыню — они подсадили тебя. Возможно, на героин. И теперь ты — животное, вынужденное ежечасно нажимать на кнопку удовольствия. И выходит так, что теперь ты просто привязан к этим людям. Ты не можешь от них уйти.

Но я тебя спасу, Степан. Я проконсультируюсь с наркологами, узнаю, что делать в твоём случае. Я вернусь для того, чтобы вырвать тебя от этих людей. Мне поможет Эдуард. Мне кажется, что он знает больше, чем говорит. Однако он реально помог мне тебя найти. Поможет и во второй раз.

Я люблю тебя, Степан. Ты будешь мой. Ты никуда от меня не денешься.

Я глупая, а ты умен,
Живой, а я остолбенелая.
О, вопль женщин всех времен:
«Мой милый, что тебе я сделала?!»

***

Я закрыл письмо. Посидел с закрытыми глазами. С одной стороны — хотелось смеяться, с другой — плакать. Открыв глаза, я открыл заодно и письмо и стал писать ответ.

«Оксана! — писал я. — Это Эдуард. Я совершенно случайно угадал пароль от ящика твоего любимого Степана. Пишу тебе от его имени. Предыдущее письмо, из-за которого ты примчалась в Москву, тоже написал я. Прости меня! Это был очень неумный розыгрыш. Никто твоего Степана в рабство не брал. Его и на работу никто не берёт. А в Краснодар ему возвращаться нельзя. Его там ищут бандиты. Но Степан ухитрился вовремя удрать в Москву. Потом он хотел устроиться пиарщиком к Чубайсу. Но тот его не взял, и твой любимый решил устроиться в редакцию, где работаю я. Потому и бегал от тебя, что надеялся зацепиться за работу. Но мои коллеги решили, что он — бомж, и на работу его не взяли. А потом он взял сумку, пошёл в аптеку за боярышником и пропал без вести. Скорее всего, его уже нет в живых.

Такие дела. Мне жаль, что так получилось.

Эдуард».

Я навёл мышку на кнопку «Отправить». Но что-то меня остановило. Во-первых, я понял, что Кузьминична, прочитав это, сойдёт с ума. Во-вторых, во всём виноват окажусь я. А в-третьих, рано или поздно Столбняка начнут искать менты. Зайдут в его ящик (если уж я зашёл с первой попытки, то и они смогут), а там какой-то Эдуард с женщинами переписывается. Это будет большой попадос. Оно мне надо?

И я стёр письмо. Как выяснилось, не только своё, но и Кузьминичны. И это, понял я, к лучшему. Если этот лопоухий аналог кота Шрёдингера всё-таки жив, он не обрадуется, увидев, что в его ящике кто-то лазал.

Поэтому я зашёл в папку «Корзина» и добил письмо там, уничтожив его окончательно. Потом заглянул в «Исходящие». Последнее отправленное письмо датировалось 22 февраля. «Пиар, вакансия, резюме», — гласила тема. Терять мне было нечего, я открыл письмо и стал читать. Дата рождения. Надо бы запомнить. Хотя нахер она теперь нужна? ФИО, образование, опыт работы. Последней информацией в этой графе было: «1999. Участие в пиар-компании, продвижение кандидата на пост главы района. Связь со СМИ, написание агитационных материалов». Угу, потом бегал. Последним, что сообщил о себе на этой Земле Степан Столбняк была информация об увлечениях. Графа «Хобби» в анкете была заполнена только одним словом: «Сало».

«Вот идиот, Господи!» — подумал я, истребляя и это письмо. Делать в почтовом ящике сгинувшего друга было больше нечего. Никаких ответов на вопросы я там не обнаружил.

***

Вечером я пришёл домой, взяв в ларьке сидра и, на всякий случай, пельмени. Мне удалось одолжиться двумястами рублей у Лысого.

Дома вкусно пахло. Илона пожарила полуфабрикатные котлеты. Я изнемогал от любви. Стал разливать сидр. Принцесса сказала, что мы пьём каждый день, а я вообще — пришёл с запахом.

— Так это сдача полосы, — объяснил я. — Ритуал с танцами.

Илоне это всё, кажется, не нравилось.

И тут в дверь позвонили. Я замер, не донеся кусок котлеты до рта. Кто бы это мог быть? Я никого в гости не приглашал. И вдруг я похолодел. Это бандиты, от тестя. Вычислить адрес по номеру телефона, наверное, можно.

«Нет! — мысленно застонал я. — Кто бы ты ни был, убирайся прочь!»

Трезвон не прекращался. И я пошёл открывать.

За дверью стоял...

— Нет, блядь! — сказал я. — Ты же... ты же... ой!

— Что «я же», бре-ке-ке? — огрызнулся гость. — Привет, уродец!

— Ты жив?

— Да куда я денусь, бре-ке-ке?! Пустишь перекантоваться на недельку?

— Заходи! — сказал я.

Да я и не мог поступить иначе. Мне до сих пор казалось, что я вижу привидение.

— Ой, а чем так вкусно пахнет? Ой, а это кто, бре-ке-ке? Привет, чувиха! Ой, зайки, бре-ке-ке! Гнёздышко свили.

— Привет! — Илона словно попятилась, делая охранные знаки. — Ты не увик?

— Кто, бре-ке-ке?

— Не труп?

— С фига ли, бре-ке-ке! Вот он я, дайте пожрать! Ой, а вы ещё и пьёте? Что это у вас? Сидр? Буду, бре-ке-ке!

Илона вышла в комнату, позвала меня следом:

— Твой уродливый ы`лгытумгыкэй к нам надолго?

— На неделю примерно, — признался я.

Илона яростно на меня посмотрела.

— Он из мёртвых воскрес, — пояснил я. — Не мог я его не пустить. Пусть на раскладушке поспит?

— Только неделю! И никакого секса!

И всё равно я был счастлив. Со склона моей души скатился огромный камень.

— Так что же с тобой случилось, уродец? Где ты пропадал? — спросил я.

От ответа волосы на голове у меня зашевелились.

***

В тот субботний вечер Столбняк действительно звонил в двери. Мне это не померещилось.

(— Я знал, что вы дома, — сообщал он. — Так храпели, что стены во всём подъезде тряслись, бре-ке-ке. Ну, думаю, ладно. Пойду погуляю. Может, проснётесь...)

Но на улице было холодно. Столбняк стал мёрзнуть, а боярышник — не водка. Не греет.

И тут савёловский тигр породил план — поехать на «Фрунзенскую», сказать бабке: «Какого чёрта! Я вам оплатил. Имею право жить до истечения даты!» Ведомый этой безумной идеей, чувствуя энергию свершений, Столбняк десантировался на «Фрунзенскую» и действительно заявился к бабке. Но там, как раз на этот случай, сидели коммунисты. И они дали Столбняку пенделя. Да такого, что у него взбурлило нутро...

(— А можно без подробностей? — спросила Илона, которая, кажется, догадалась, в чём дело)

Столбняк понёсся по району, в сторону Лужников. Вечер был ещё не поздний. Тут и там были люди. Осквернитель песочниц держался из последних сил. Но вдруг он присмотрел подходящий дворик, заледеневшие кусты. Коршуном с небес устремился к ним мой уродливый друг.

В самый разгар процесса Столбняк осознал, что вокруг него — люди. Притом, их достаточно много. Безошибочная чуйка подсказала серому кардиналу выборов, что его будут пиздить. На скамейках сидели какие-то пацаны — иные длинноволосые, а другие вполне гопнического вида. Они совершенно точно вышли из подвала — вон из того, из раскрытых дверей которого струился электрический свет. «У них тут качалка», — понял Степан.

Из последних сил стараясь сохранять независимый вид, Столбняк вышел из-за кустов, но вот пройти к выходу из двора мимо пацанов не получалось.

— Эй, товарищ, ты откуда? — окликнули его.

— Я? Из Краснодара, — ответил Столбняк.

Что уж тут было юлить?

— Вот! Вот из Краснодара! — оживились пацаны.

К Столбняку подошёл дядька с окладистой, похожей на лопату, бородой.

— Товарищ Скальп наделил тебя полномочиями? — строго спросил он.

(- Товарищ Скальп?! — завопил я. — Это же мой друг детства! Вместе дурковали, панк-рок играли!)

А Столбняку, как выяснилось, товарищ Скальп однажды дал пизды. Дело было в походе, в горах. Столбняк пошёл в горы с пиарщиками, все перепились, Степан заблудился и вышел к костру панков. Там сморозил какую-то глупость и тут же выхватил в нюх. Впрочем, Витя Скальп не был жесток, он тут же засовестился, дал отпизженному водки и разрешил подрыхнуть у костра. Кто мог знать, что это знакомство окажется актуальным спустя несколько лет, в ледяной Москве?)

— Товарищ Скальп, бре-ке-ке? — решился Столбняк на авантюру. — Наделил!

— Ну, вот! Кворум для съезда есть, все регионы представлены! — обрадовался бородач.

Это были какие-то странные гопники. Впрочем, Степан понял, кто они такие, когда переступил порог подвала. Сразу при входе висело красное знамя с белым кругом по центру, в который был вписан серп и молот.

(- Что?! — завопил я. — Это же бункер НБП! (экстремистская организация, запрещена в РФ. — прим. авт.)

— Ну, ясен хуй, бре-ке-ке!

— Так ты и Лимонова видел?

— Не видел. Он на Алтае, готовится Казахстан захватывать. Вот дятел, бре-ке-ке!

Это звучало каким-то бредом.)

Столбняк оказался в большом и разветвлённом подвале. В комнате слева стояли компьютеры — там версталась газета «Лимонка». Справа было что-то вроде кухоньки. А прямо напротив входа располагалось большое помещение, прямо со стены которого смотрел нарисованный на куске ткани Фантомас.

Столбняку повезло в том плане, что товарищ Скальп был чудовищный распиздяй. У него не имелось даже домашнего телефона, а электронную почту он не проверял. И Степан абсолютным самозванцем поселился в лимоновском бункере. Партбилета у него не требовали, потому что все знали, что у товарища Скальпа нет бланков.

В бункере было что-то вроде казармы, где ночевали бездомные партийцы. Так получилось, что Столбняк там прижился. Товарищи съехались со всей страны. Были из Астрахани, с Алтая, из Новосиба. Каждому выделялась койка и питание. С питанием, впрочем, имелись проблемы — никто не вызывался стать шеф-поваром. И вот тут-то Столбняк и проявил себя. Он готовил партийцам простые блюда — пельмени, макароны с тушёнкой, но потом стал экспериментировать с борщами, салатами. Приобрёл в партии вес. Руководил закупками в ближайших магазинах.

Единственная проблема возникла с Интернетом. Он в бункере был, но к нему не подпускали. На компьютерах верстали газету, и трогать их было категорически нельзя.

По вечерам Столбняк выбирался с национал-большевиками во двор, где они пили пивко или джин-тоник, или боярышник. Сильно бухать было нельзя. За порядком следила очень красивая блондинка — бункерфюрер Оля. Она знала каратэ, и Степан собственными глазами видел, как однажды она дала пизды сразу шести (!) перебравшим партийцам и вышвырнула их из помещения.

Столбняк влюбился в Олю. Но та оказалась слишком крута, чтобы отвечать взаимностью. Степан же был никто. В момент, когда савёловского тигра поразил в сердце амур, в бункере жили одни герои. Кто-то кинул в министра торт, кто-то забросал губернатора помидорами, кто-то по пути в Калининград приковался наручниками к полке и отказался предъявлять литовским пограничникам документы. За всяким партийцем стоял подвиг. А Столбняк героем не был.

Но недавно у него появился шанс. Вчера, только он закончил готовить обед, к нему подошёл бородач (по имени Анатолий) и ещё один зам Лимонова — Володя, похожий на молодого Аль Пачино. Они позвали Столбняка на улицу (поскольку в бункере была прослушка,) и там сказали, что ему поручается закидать яйцами Чубайса, который будет давать пресс-конференцию.

— Аккредитуешься от коммунистической газеты, они согласны. Подготовь сегодня яйца, пусть подтухнут. В разгар прессухи встаёшь и с криком: «За грабительскую приватизацию!» — начинаешь гасить гада. Всё понял? — инструктировали Степана.

Столбняк осознал, что это шанс, который может не повториться. Шанс увидеть самого Чубайса, к которому он так хотел устроиться на работу. Можно с ним поговорить! А яйцами он, конечно, кидаться не будет. Вечером Степан вывез свою сумку из бункера на Казанский вокзал и сдал в камеру хранения.

Оставалось познакомиться с коммунистами, которые запишут Степана на прессуху. Когда те зашли, Степан понял, что это — те самые деды, приятели его квартирохозяйки. Они Столбняка тоже узнали.

— Это же прислужник Чубайса! — сказали они. — Он нашу активистку чуть до инфаркта не довёл и туалет ей сломал. Держи гада!

И Столбняк пустился наутёк. Ему удалось увернуться от дедов, промчаться мимо знакомых партийцев, выскочить из экстремистского бункера. Помог опыт побегов с собеседований.

— И вот я здесь, бре-ке-ке! — завершил Столбняк.