САМАЯ ПЬЯНАЯ ГАЗЕТА В МИРЕ (Эпилог-2 — Лох должен платить)

Алкоголики очень тонко чувствуют человеческую душу. Не всегда, конечно. В основном, чувствование души происходит по утрам — в это время неизбежных угрызений совести. Невидимые, но совершенно реальные кусачие твари, как шершни из старого и страшного французского мультика «Властелин времени», каждое утро вгрызаются в беззащитную, трепетную тушку алкоголика. Зубы у тварей острые, они без проблем проламывают защитную коросту, которой алкоголик обрастает накануне. А под коростой — нежная, болючая рана. У кого-то воспалённая, у кого-то гноится. Это вот — душа. Не захочешь, а почувствуешь её.

Одно из угрызений напоминало мне о Столбняке. Где он, этот осквернитель детских песочниц? Он ведь реально пропал без вести. Где его сейчас носит? И носит ли? Куда он исчез с полной сумкой настойки боярышника? Может, он умер, замёрз до смерти? Одним из лучших исходов для него было бы попасть в милицию суток на пятнадцать. Остальные варианты судьбы этого вершителя региональных выборов представлялись куда худшими.

Со Столбняком могло случиться всё. А зная его анти-везучесть, можно было предположить, что на него обрушилась не просто неудача, а какая-то супредрянь. Может, ограбленный и до смерти отпизженный, лежит он под снегом, в сугробе? Свищет ветер, а этот дятел скорчился в промозглой могиле. А, может, его угнали в рабство на кирпичный завод? Или отобрали паспорт и реально заставили петь на вокзале? Теперь эти жизненные обстоятельства не казались мне смешными. Я понял, чего испугалась Кузьминична, от какого пиздеца спасала она дебила, в которого влюбилась.

Шансы на то, что Столбняк вообще жив, были исчезающе малы. Конечно, кто-то мог его подобрать и пригреть — но кто? Кому это брекекекающее зловещее чудовище вообще способно украсить жизнь? Был бы он жив — он бы объявился. Он знает, где я работаю, где живу.

А мог ли я предотвратить тот кошмар, что поглотил Столбняка? Конечно, мог! Надо было всего-то не полениться проснуться. Пройти к двери, открыть, впустить. Но нет же, ленивая жопа, ты предпочёл отсыпаться на полу. А этот несчастный пожиратель беляшей пошёл в зиму, в белое безмолвие. И сгинул. А мог бы не сгинуть.

И вот как с этим жить? Может, как-то Столбняка найти? Посмотреть в криминальных хрониках — вдруг обнаружили какое-нибудь неопознанное тельце? Бр-р! Или поискать на вокзале? Но их в Москве очень много. За день все не обойдёшь. А, может, Савёловский тигр позорно вернулся в Краснодар? Как бы это было здорово!

Я осторожно поинтересовался на одном кубанском форуме — не объявлялся ли Столбняк? И тут же этим вопросом заинтересовались ещё какие-то пользователи, которые (я посмотрел) вообще до этого никаких сообщений и комментариев не оставляли. «А где он подъедается?» — интересовало этих людей. Блин, похоже, что это были бандиты. И похоже, они Столбняка реально искали.

Впрочем, ломателю санузлов можно было позвонить! Номер телефона моего уродливого друга был известен только одному человеку — Илоне. Принцесса, когда я её об этом спросил, сначала испытала раздражение, но, узнав, что Столбняк пропал, вошла в положение. Но помочь ничем не смогла. Её телефон, оказывается, автоматически удалял номера телефонов из «чёрного списка». А информация по звонкам за 21-23 февраля сама собой стёрлась из памяти. И в магазин в ТЦ «Охотный ряд» Столбняк больше не заходил. Илона этому радовалась, думала, что мой уродливый друг поумнел. А он не поумнел. 

В тот день Столбняк испортил нам настроение. Вот как веселиться, радоваться жизни, зная, вернее, ни хера не зная о судьбе неплохого, в принципе, человека, пускай даже источника зла?

В магазине у Илоны не ладилось. Она собралась оттуда уходить. И с подружкой в съёмной квартире она поссорилась. А я к тому времени как раз думал, что отмыл свои хоромы на Нагорной.

В очередную субботу я не без гордости пригласил принцессу в гости. Моя квартира блистала чистотой! Пускай и не сияла.

Но реакция Илоны стала для меня неожиданной:

— Ну и бомжатник! — ахнула она.

Я был задет. Знала бы она, какие говна я разгрёб, какого колоссального масштаба уборку провёл! Видела бы она кукурьевское логово в первозданном виде!

— Ты вообще здесь убирал? — спросила Илона. — Здесь повсюду мусор и черичер, как будто здесь живёт не о`равэтльан, а вонючий и`мпыргук!

Я и был вонючий и`мпыргук. Потерял друга самым, что ни на есть рассвинским образом.

Грязи, действительно, осталось много. Она была на поверхности предметов, на плите, под потолком. По углам тоже, как оказалось, таились липкие комки отбросов.

Илона нашла веник, швабру, тряпку. Увидев респиратор, кажется, стала догадываться, что в квартире я всё-таки убирал. И мы начали то, что принцесса называла «генеральная рыгтамаквыргын».

У Илоны был маленький, карманный FM-радиоприёмник. На радио Ultra вдруг нашёлся Мэрилин Мэнсон. Принцесса, по счастью, не опознала «чёрного шамана».

Уборка оказалась неожиданно увлекательным процессом. Оттереть труднодоступное пятно говна — нет, в этом было, конечно, что-то от соревновательности, от спортивного азарта. Я даже покурить забывал — настолько увлёкся. Но всё равно — первая пост-кукурьевская уборка была борьбой за жизнь, вопросом выживания. А сейчас — так себе, охота на блошек и таракашек.

Но, тем не менее, часа через четыре мы устали. По радио играла ласковая Morcheeba. Я уселся перевести дух на диван. И вдруг рядом оказалась Илона. Я достал сигарету. Но Илона выхватила сигарету у меня изо рта, потянулась ко мне губами. От этого приглашения отказываться было нельзя.

Так и не прикуренная сигарета валялась на блестящем от чистоты полу. А сам курильщик, казалось, вдруг задумал заняться спортом. Там, сверху, на диване, он словно боролся со своей подругой. А та — стонала, изгибалась, тоже как будто боролась, и иногда даже брала над Конём верх и торжествующе на нём прыгала.

А в город окончательно, парадной поступью победителя, вошла весна. Она ошпаривала ярким солнцем, пьянила воздухом, дразнила птичьим чириканьем.

А вместе с весной пришло счастье. Оно как будто обняло измученную душу. Как будто сказало: «Не терзайся. Это всё — полная хуйня. Просто радуйся мне. Я ведь счастье. Я всегда ненадолго. Если ты меня попросишь, я останусь на подольше. А если будешь грузиться всяким дерьмом — ни секунды не задержусь».

Я был голоден, я не мог оторваться от тела принцессы. Потные, жаркие, мы скользили друг по другу, как рыбы, как змеи. Душа была, как шампанское в бокале, где, за стеклом пляшут свой танец под смешным названием перляж, игривые пузырьки. Разрывался телефон, но я не обращал на него внимания. Я счастлив. Весь мир подождёт!

На район пали поздние весенние сумерки. Кончились батарейки в приёмнике.

— Я останусь, — Илона не спрашивала.

Как я мечтал о том, что она это скажет! Блин, мы будем вместе! Я и это удивительное голубоглазое создание, от красоты которого комок застревает в горле.

— Да, конечно, — сказал я. — Только...

Я заткнулся, но было поздно. Роковое слово, блин! Теперь по-прежнему уже не будет.

— Что? — внимательно посмотрела на меня Илона.

Глаза высасывали душу.

— Я женат, — сказал я.

Что уж молчать-то! Хотя так не хотелось это говорить.

— Ты об этом не говорил. Ребёнок?

— Есть.

— Они здесь?

— Они далеко.

— Когда они приезжают?

Блин... На самом деле, они могли приехать хоть завтра. Я ведь уже обзавёлся жильём, у меня есть работа. Самое время жене приехать и начать клевать меня в череп: «Когда начнёшь зарабатывать?» Я мог бы вспомнить что-то хорошее. Но вспоминалось только это.

— Ещё не скоро, — выдал я желаемое за действительное.

Я буду отговариваться до последнего. Тесть не даст денег на переезд из принципа, и это играло мне на руку. Сам-то я когда ещё нужную сумму заработаю!

— Полгода, как минимум, — выдал я реалистичный прогноз.

— Ты её любишь? — спросила Илона.

Я хотел сказать «да». Но правда ли это? А сказать «нет» — значит, покривить душой. Это пошло. Какие ещё варианты? «Не знаю»?

Зазвонил телефон. Ничего хорошего от внезапных звонков я не ждал. В лучшем случае, это мог быть Кукурьев. Но это был повод не отвечать на сложный и неприятный вопрос, ответ на который, к тому же, был совершенно не очевиден.

— Привет! — промурлыкала трубка.

— Привет, — ответил я.

Да, это была жена. Со всей своей сверхспособностью настигать меня в максимально неудобные моменты времени. Вот и сейчас я стоял у аппарата голым, даже очков на мне не было. А наш разговор слушала женщина, с которой у меня только что был секс.

— Я тебе звонила, ты трубку не брал.

Значит, это звонила жена. Я был в раю, а она пыталась меня оттуда вырвать.

— Я спал, — ответил я.

Это была двусмысленность. Но это лучше, чем ложь — типа, «я не слышал», «меня дома не было», всё я слышал, и дома был. Но если солгать, то Илона решит, что я лживый тип, а её мнение было очень важно для меня.

— Вообще-то ещё не ночь, — заметила жена. — Чем ты там занят, что тебя посреди дня срубает? Ты там бухаешь, да?

— Нет, — ответил я.

И снова это была, в общем-то, правда. В субботу не надо было идти на работу! Вот я и не бухал. С самого утра я был трезв! Хотя две бутылки вина в холодильнике стояли. Белого, полусладкого. Купил в ожидании Илоны. Я о них даже забыл!

— А чем же ты там занимаешься? — Напрасно я надеялся разойтись миром. Жена была в агрессивном настроении. — От чего ж ты там так устал, что среди дня поспать, видите ли, лёг?

— Я... полы мыл.

— А-а, подработку, наконец, нашёл?

— Нет, я дома.

— Это твой, что ли, дом, что ты там полы моешь?

Блин! Она ещё ничего не знала. Она думала, что Кукурьев всё ещё где-то здесь.

— Ну, так вот... захотелось.

— Вся твоя проблема, что ты до сих пор делаешь только то, что тебе хочется. Ты — взрослый человек! У тебя есть семья! Которая сидит без денег и жалобно так спрашивает — когда же ты нам хоть копеечку пришлёшь? Когда, Эдуард, а?

— У меня нет денег, — признал я.

На лице Илоны не отразилось ничего, а вот жена перешла на крик.

— А зачем же ты в Москву, дебила кусок, попёрся? Денег заработать! И где они? Ты там пьяный вечно сидишь, хернёй какой-то занимаешься. Не крутишься, денег не добываешь. Пошёл бы подработал. Вагоны вон поразгружай после работы! А как ты хотел? Всё в дом, всё в семью! У нормального мужика семья бы не сидела вот так, голодная. Что молчишь? Мы тут без денег сидим, а этот всё на водку профукивает. Что? Не так?

Мой мозг превратился в болезненную язву, которую терзали дрелями, перфораторами, бормашинами.

— Папа говорит, чтобы ты охранником устроился, — продолжала жена. — Хороший вариант, сам подумай. Днём на работу ходишь. Ночью стройку (или мойку) сторожишь. На жизнь себе оставляешь, а нам — остальное высылаешь. Во-первых, две зарплаты, а во-вторых, квартиру не надо снимать. На работе и поспишь. Вообще, полистай газету бесплатных объявлений. Там наверняка будет подходящее... Папа говорит, что надо поторопиться, пока таджики все блатные места не расхватали.

Я не выдержал. Поезд моего терпения снесло с рельсов и понесло под гору.

— Твой папа случайно не выражал желания дать тебе хоть немного денег? — спросил я, сам шалея от своей смелости. — Может, дадите человеку хоть немного обустроиться на новом месте, а потом начнёте доить? Мне нечего вам дать, кроме долгов.

— Как у тебя язык не отсох такое говорить?! — Те децибелы, которые сейчас выдавала жена, давали понять, что предыдущие крики были шёпотом.

Илона встала с постели и, обнажённая, пошла на кухню, села на табуретку, вытянула из пачки сигарету, закурила.

— Ты мой муж, понял? Представь, что моего папы нет!

— Но он же есть?

— Для тебя — нет. Делай, что сказали, понял? Быстро побежал за газетой! Быстро, я сказала! Хватит рассиживаться!

Я был, конечно же, совершенно не прав, но я бросил трубку и выдернул телефон из розетки.

Илона курила и смотрела на меня. Я рухнул в кресло и тоже потянулся за сигаретой.

— Не знал, что ты куришь, — сказал я, чувствуя себя измочаленным на ринге рестлером.

— А ты почти ничего обо мне не знаешь, бедный кэймилютэкэй.

Я чувствовал себя грязью, по которой проехала автоколонна. Наверное, надо было открыть вино. Смыть с души внезапную пакость.

— Она тебя не любит, — сказала Илона, когда я разлил вино по пластиковым стаканчикам.

— Не знаю, — пожал я плечами. — Вообще, не хочу об этом говорить.

— Ты что-то должен её семье? Почему они обращаются с тобой, как с должником?

— Ну, я же муж и всё такое...

— Извини, я всё слышала. Она говорит с тобой, как бандит, который выбивает из бедняка ачын. Никакой любви в её словах нет. Её папа очень богат?

— Очень.

— Бедный кэймилютэкэй. А твоя семья нет?

— Совсем нет.

— В таком случае всё логично. По понятиям твоего тестя, ты — лох. Ты должен ему платить. А если он станет давать деньги тебе, он потеряет авторитет. Что это будет такое? Такой богатый, уважаемый человек, а платит лоху? Этого никогда не будет. Они заездят тебя, и ты пойдёшь в бомжующие охранники, чтобы платить ему.

— А что делать? — простонал я.

Мне было неспокойно. Я уже поднял бунт. Я бросил трубку и выключил телефон. Наверное, я перешёл красную линию.

— Я не могу тебе советовать, — пожала плечами Илона. — Зависит от тебя самого. Если ты лох, ты будешь и дальше слушать окрики.

Мы сидели голые, пили вино. На второй бутылке уже начали смеяться. Проблемы ослабили свою хватку. Хотя, как знал я в глубине души, удавка только затягивается. Родственники поняли, что я взбунтовался. И теперь примут меры.

А я понял, от чего на самом деле сбежал в Москву, спасаясь от какой напасти мёрз, бомжевал, литрами пил тлетворную дрянь. Вот от них я спасался. И наивно надеялся, что сбегу.

— Я стану твоей временной нэвъэн, — сказала Илона, приняв, как мне показалось, какое-то решение. — Ты — вовсе не мужчина моей мечты. Я просто пересижу у тебя трудные времена. Я уйду из твоей жизни, когда ты скажешь.

— Я не хочу, чтобы ты уходила.

— Я всё равно уйду.

Счастье тем вечером больше не возвращалось. На смену ему пришли гости менее приятные — тревога, смутное ощущение угрозы, обречённость. А ещё я чувствовал себя преступником. Моя московская любовь была абсолютно незаконна и аморальна. Я не имел на неё никакого права.

«Потому что ты лох, парень, — говорил я сам себе. — Лох не имеет права любить. А быть не лохом — страшно и, наверное, больно».