Цукумогами

«Скотина! Я отдала тебе десять лет своей жизни! А теперь ты говоришь мне, что любишь свою жену и не можешь бросить её?! Подлец! Какой же ты подлец!» — кричала молодая блондинка мужчине средних лет, поочередно бросаясь то к нему на грудь, то на диван, с горой плюшевых подушечек в виде сердец.
— Тьфу, шалава, — буркнул ей в лицо Василич, и щёлкнул пультом.
«С 1 декабря повышаются тарифы на коммунальные услуги — второй раз в 2022 году…» — не дрогнув, изрекло каменное лицо дикторши.
— Ах тыж, мать какая! — не вставая с кресла, Василич потянулся, выставил вперёд ногу и принялся тыкать тапком в лицо ничего не подозревающей женщине.
«Сегодня я вкратце расскажу о таком явлении в японской мифологии, как цукумогами.
Цукумогами — это вещи, которые просуществовали очень долгое количество лет и превратились в существ, имеющих собственное сознание.
Считается, что абсолютно любая вещь может стать Цукумогами.
Порой они принимают довольно причудливую и даже смешную форму. Ниже я покажу вам некоторое количество наиболее известных Цукумогами, вместе с иллюстрациями к ним.©» — сообщил Василичу канал «Культура» приятным женским голосом.
— Хорошо бы было, — изрёк Василич, скосив глаза на бутылку, на дне которой было размазано грамм сто самогона. Мужчина мечтательно закатил глаза к потолку, представляя, как бутылка спрыгивает со стола, надевает шапку, тулуп, и бежит по заснеженной тропинке к дому Семёновны. Семёновна открывает дверь, недоуменно ахает, но впускает гостью. Сажает за стол, поит чаем, а затем, тщательно промыв её под рукомойником, отпускает восвояси — сверкающую, с литром чистейшего внутри. Бутылка возвращается: довольная, с морозной сединой на боках, и отряхнув с валенок снег, забирается на колени к Василичу, чтобы прижаться к его тёплой груди. Василич расстроенно вздохнул и опрокинул в себя последние сто грамм. Теперь и покурить можно.

На улице ещё тепло, солнце предательски катится в сторону загнившего Запада, да чёрти что брешут собаки, лениво перелаиваясь за старой, разрушенной капитализмом свинарней. Василич достал мятую трубочку пахучей Примы, сел на крыльцо и закурил. На запах табака из покосившейся будки выполз жирный пёс Колян. По привычке потыкался носом в свинячье корыто, предоставленное ему барской рукой Василича пяток лет назад, и ничего не найдя, бухнулся у ног хозяина. Василич потрепал псину за лоснящийся круп, и громко, сам не зная отчего, вздохнул…
Вдруг кто-то тоже очень тяжело и очень громко вздохнул. Прямо у уха Василича. Он повернул голову и увидел, что рядом с ним на крыльце, закинув ногу на ногу, сидит старый матрас. Василич вспомнил, что приквартировал его в сараюху ещё лет двадцать назад — на чёрный день. От мысли, что этот день наступил, Василич поёжился и вопросительно, с надеждой заглянул в глаза матраса. Но спросить ничего не успел: скрипнула дверь сарая, и оттуда вывалилось пьяное коромысло.
Пробурчав что-то невнятное, коромысло встало, отряхнулось, и пошатываясь, подошло к забору. Оперевшись на дряхлый штакетник, игриво откинуло с головы простреленные годами семейные трусы Василича, и спросило:
— Что делаете, мальчики?
Двое на крыльце охнули.
— Это всё ты виноват! Захламил сарай. Говорила тебе покойная наша Лид Иванна — выкинь хлам, выкинь! Вот женщина была! Как уляжется на меня бывало грудями своими пудовыми, аж вздохнуть мне и сил не было, от тяжести этой райской, — сказал матрас, распихивая обратно повылазившую по бокам серую вату.
— Вот тебе и на… — удивленно крякнул Василич, и двинул матрасу прямо в глаз расцветки «веселый ситчик».
Матрас тихо ёкнул, и завалившись на бок, скатился с крыльца. Мирно дремавший до этого у ног хозяина Колян вскочил, громко залаял и вцепился зубами в ватное туловище предателя.
— Мужчина, угостите даму мохито, — икнуло коромысло, покачиваясь, и держась тонкой щепкой за забор.
— Доска! Вот Лид Иванна та женщина была… — крикнул матрас, уворачиваясь от клыков терзавшего его Коляна.
— Но-но, я попрошу дам не оскорблять! — возмущенно крикнул Василич и со всей силы зарядил матрасу промеж нижних пуговиц.
Дверь сарая снова скрипнула. Все обернулись и вздрогнули. На пороге стояла старая мутоновая шуба Лидии Ивановны. Из карманов, осуждающе перешёптываясь, выглядывала колония моли.
— Что вы здесь устроили! Как вам не стыдно! — заголосила шуба, поддерживаемая овациями колониальных жителей, — Пьяные, деретесь! Сталина на вас нет!
— Вот так и живём, — грустно сказало свинячье корыто, и растирая по щекам остатки комбикорма, поползло в заросший буряком огород.
Матрас поднялся с земли, взял под руку шубу и под громкое улюлюканье моли увёл её обратно в сараюху.

Василич сел на крыльцо и громко вздохнул. Вслед за ним вздохнули навозная куча, закинутая за баню год назад, дырявое ведро, лопата без черенка и рваный резиновый тапок, объясняющийся в любви коромыслу.
Из окна бани грустно выглядывал банный тазик. Видавший еще битву при Ватерлоо, он тоже хотел вздохнуть, но не успел-его ржавые ручки отломились, и он с грохотом провалился в темноту предбанника.
Громко завыл Колян. Василич всхлипнул, утёр скупую слезу, и поглаживая дремлющую на его плече белку, пошёл в дом.