Принц (Крым 2)

Ты когда-нибудь делал это? — спрашивает Мишка и улыбается, как большой мартовский кот, будто спрашивая меня о чем-то не очень приличном.

— Конечно — улыбаюсь я в ответ. — И не раз. Я частый гость этих Палестин. Пятнадцать лет назад — отдыхал здесь в пионерлагере «Дельфин», но на канатку нас не пускали, а вот с сестрой и мамой мы катались на ней, когда были в Крыму в 1984 и кажется еще в 1987 году.

*

Городская канатная дорога расположена в самом центре Ялты, у шикарного когда-то отеля «Таврида». Уютные двухместные кабинки самой веселой расцветки возносят вас на небеса за умеренную плату и обещание, что вы точно не сброситесь вниз. Мы сказали, что этого не обещаем. А бойкая старушка в большой белой панаме и полосатом платье до пят, похожем на восточный халат, выдавшая нам билеты, лишь покрутила пальцем у виска, как будто возжелала застрелиться от этой глупой демонстрации юношеского максимализма.

И вот мы вознеслись на высоту, воспарив над градом и морем, отправившись в сторону обзорной площадки, расположенной на живописном холме Дарсан. В детстве, когда я еще увлекался творчеством шведской писательницы Астрид Линдгрен, я часто задумывался о том, как чувствует себя мужчина в самом рассвете сил, летая над крышами чужих домов, и теперь, я это кажется, понял. Быть Карлсоном, даже не имея за спиной заветного моторчика и большой красной кнопки, оказалось упоительно и прекрасно. Сердце периодически сжималось и замирало от обыкновенного мальчишечьего восторга, который способны вызвать, кажется, самые простые вещи, или истинное виденье мира, на уровне чувственно восприятия данного лишь детям, и потерянного большинством из нас при взрослении, как некий атавизм.

*

Мишка ехал в синей кабинке вместе с братом Кириллом, а я в изумрудно- зеленой — один. Все мы плыли по воздуху, зацепившись за стальной трос, а вокруг были горы, красивейшая панорама моря, и южный город под нами. Вот я вижу старинную башню с часами, подаренными городу неким бароном Врангелем, они идут сами по себе вторую сотню лет, и не думают встать. Дома старой постройки, с кривыми узкими улочками, запутанные и загадочные. Чудесная Армянская церковь, отсвечивающие золотом купола собора Александра Невского, высокая колокольня церкви Иоанна Златоуста, похожая на стрелу пронзающую небеса своими крестами. На западе — поднимается гора Могаби, на склонах ее притаился невидимый отсюда Ливадийский дворец.

А мы — летим или плывем, теперь уже над кипарисовой аллеей, и ветер доносит до нас теплый, дымный древесный аромат с земляными нотками и привкусом горькой янтарной смолы на самом кончике языка.

А морские бореи, со вкусом соленой воды и забродивших водорослей, с криками чаек и съеденной ими рыбы.

Порывы ветра с окраин, это — запахи нагретого жарким солнцем камня и сладкой серой пыли с дальних горных дорог.

Я замираю, стараясь забыть о Дороге, когда мое сердце пронзает «Игла», мне кажется, что когда-то мы вместе с Виктором Цоем катались на этом самом фуникулёре под песню БГ про Золотой город, расположенный где-то в благословенных краях над голубым небом, тогда пальмы стояли в снегу.

Катарсис, больше похожий на опустошение, вот что я тогда почувствовал, а когда опустел, то полетел несомый ветром, как прошлогодний лист или чайка, над южным морем эти птицы летают чаше чем осенние листья, осенние листья приметы совершенно другого моего города, того в который мне, куда бы, не шел, всегда суждено вернуться — назад. 

— Улетай! — кричу я. И они улетают, глупые, мысли.

*

Дерекойку и Учан-Су с ее знаменитым водопадом, две небольшие реки, которые делят вершину холма Дарсан пополам. Одна из половинок именуется холмом Славы, потому что на ней расположен мемориальный комплекс и Вечный огонь в память погибших в двух войнах солдат. Вторая половина холма заросла дикими абрикосовыми деревьями и алычой, которую мы срываем прямо с ветвей.

На смотровой площадке — застыл двойник древнегреческого Пантеона с огромной фигурой, сидящего на троне Зевса. Говорят, что когда-то здесь снимали кино «Боги Олимпа». После съемок остался Храм воздуха — античное здание с лесом величественных колоннад в дорическом стиле.

Но вот, проснувшись однажды утром, жители города увидели на Дарсане только остатки колонн, а вскоре исчезли и они. Старались наемники «Весты» одного западного концерна, который так решил начать осваивать крымские курортные территории под застройку элитных гостиниц, но потом охладел отчего-то к крымской земле.

Это все случилось несколько лет назад до того как наша веселая компания заявилась в этот город у моря.

Так, что все это — морок. Мы бродим меж развалин декораций, которые кажутся развалинами реального древнего храма, и меня не отпускает холодное чувство, что мы топчем историю. Мы у подножья Кронос, горы, где когда-то, много веков назад, поражая взоры, стояла невероятная статуя громовержца, на месте святилища мифического Девкалиона, праотца греческого народа, вокруг целый лес из колонн белого мрамора, их сто четыре.

Древние греки считали несчастными тех, кто ни разу не видел эту статую Зевса. Рассказывают, что когда Калигула пожелал перенести статую Зевса к себе в Рим, то статуя расхохоталась, и рабочие в ужасе разбежались. Но ялтинский Зевс промолчал.

*

Назад мы решаем вернуться пешком. Я предлагаю братьям Кириллу и Мишке посмотреть на Армянский храм, потому что никогда там не был. Мы топаем к центральным воротам, туда, где большая парадная лестница, оказавшаяся ложным ходом. Но мы не сдаемся. И ищем. Настоящий вход оказывается с западной стороны храма. Внутри необычная благолепь, тончайшая голубая роспись, похожая на восточную вязь парит в искрах живого света над куполами. Как в католической кирхе в здании храма ряды деревянных скамеек со спинками, на них можно присесть, гудящие от усталости ноги хотят отдохнуть, к тому же внутри довольно прохладно. На возвышении — небольшой орган и по вечерам здесь проводят камерные концерты, только кто-то сорвал афишу, на оставшемся от нее обрывке отсутствуют даты и время.

— Наверное, нужно идти, — произносит тезка Кирилл.

Мы с Мишкой дружно киваем и оставляем эту тихую обитель навсегда где-то в самых укромных уголках своей памяти, откуда если вдруг станет так нужно, ее можно достать и снова сесть — отдохнуть на скамью в прохладе чужого храма, с тончайшей голубой росписью, похожей на восточную вязь, которая парит в искрах живого света над куполами.

*

Мы сидим в баре «Летучая мышь» и цедим местный кисляк, в такую жару сухое вино слаще, чем жгучий ром. Потом на набережной смотрим на огромные круизные лайнеры с названиями на иностранных языках, с них сходят матросы в беретах с черными помпонами, матросы в белых пилотках и фуражках с золотым кантом. Мимо нас фланируют дамы в вечерних шляпах, мужчины в мятых блейзерах из отбеленного льна, смеющиеся дети, и сотни разных других.

— Может домой? — спрашиваю я у Мишки, имея в виду наш новый дом, старый хостел.

— Ага, — соглашается Мишка. И мы идем по стремительно темнеющим улочкам этого курортного города в направлении места, которое еще несколько дней будем звать своим домом.

*

У мусорных баков в закутке рядом со зданием хостела рыдает тонкая тень, совершенно не похожая на типичного бомжа.

— Ты чего? — подойдя к тени ближе, спрашиваю я, кладя ей руку на правое плечико, которое тут же пытается освободиться от моего участия. Это наша соседка со второго этажа — Алла. Грациозная словно кошка блондинка двадцати трех лет, с большими голубыми глазами и собственным бюстом не менее третьего номера. Личность, не смотря на то, что заселилась в столь непритязательное жилище — претензионная и совершенно независимая от нашего внимания. По крайней мере, так было раньше.

— Я-я-я, — плачет она.

— Ну что, ты? — подходит к нам ближе Мишка.

— У меня там..., — рыдает Алла.

— Что у тебя там? — спрашивает Аллу мой тезка Кирилл.

— Брильянты! — истерично выкрикивает Алла и показывает на грязный контейнер, примерно до уровня моей груди засыпанный хорошенько утрамбованным мусором. Кстати довольно дурственно пахнущим.

Мы смеемся, я и два брата.

А Алла, все продолжает рыдать.

— Рассказывай, — предлагает рассудительный тезка.

И Аллочка все рассказала....

У нее действительно были сережки с большими брильянтами, подарок богатенькой тети, имеющей сеть собственных салонов красоты. И эта дуреха, наша Алла, взяла сережки с собой в отпуск в Ялту, видимо для того, чтобы подцепить соответствующего ее женским запросам кавалера — тобишь будущего жениха, считайте, что принца. Вчера с одним таким они всю ночь катались на яхте, а утром вернувшись в хостел, она зачем-то сняла свое сокровище, вынув их из ушей, завернула в кусочек туалетной бумаги и оставила на прикроватной тумбочке, позабыв о них, когда снова отправилась на променад в гордом одиночестве. А когда вернулась, узнала, что уборщица не зная, что это не мусор выкинула сережки с брильянтами, вместе с огрызками яблок, лежащими на тумбочке Аллы, сначала в мусорное ведро, а затем в контейнер для мусора что стоит во дворе.

Мы ржали втроем, а Алла продолжила плакать.

Мишка задумчиво посмотрел на ее грудь и обратился к нам с тезкой:

Поможем?

Нефига! — ответили мы дружно.

— Ну, я так и думал, — вздохнул Михаил, закатывая рукава. Он попросил у брата его зажигалку, обзавелся большой палкой, найденной в соседних кустах, и приступил к делу. Мы сначала смотрели, а потом, отправились спать, итак было ясно, что Мишке не нужно мешать, и спать в наш номер он сегодня, навряд ли вернется. Словно в сказке, в эту ночь, по мановению волшебства, он станет принцем, для глупой, красивой девочки по имени Алла.