САМАЯ ПЬЯНАЯ ГАЗЕТА В МИРЕ (глава 59 — Время печали)

В семь утра у Илоны сработал будильник на мобильном. За окном угадывался блекло-серый рассвет.

— Эй, конэкон, тебе надо на работу?

Валяться, любоваться рассветом, Илоной — вот чего мне хотелось в тот момент. Но надо вставать, подниматься, тащиться на работу мечты.

— Что такое конэкон? — спросил я.

Я попытался обнять принцессу, но та очень ловко вывернулась из моих объятий, не задев ни одного из бесчисленной терракотовой армии Кинчевых.

— Это значит конь, — ответила Илона. — Я в душ. Если тебе что-то там надо, то лучше сходи сейчас.

Я нашёл на полу свои штаны, рубашку, отряхнул их от вцепившихся руками, гитарами, головами Константинов. Носки, ботинки — а, потом найду. Пошлёпал в санузел.

Меня уже привычно мучило похмелье. Но не такое ужасное, как вчера, и даже близко не такое чудовищное, как позавчера. Горькая водка похмелья была разбавлена счастьем любви. Этому бодуну не сопутствовало ощущение катастрофы и тьмы — очень светел и жизнерадостен был этот отходняк.

На кухне сидели и курили Борода с Пашей.

— Вот это нас вчера отключило, — бормотал Паша.

После того, как он проспался на кухонном уголке, его скрючило и прихватило поясницу. А Борода — не будь дурак, проспался на большой кровати, в спальне.

— Огурцом выглядишь, — недовольно проворчал скрюченный Паша.

— Это от счастья, старичок, — пояснил Борода. — Никакой обычной утренней хуйни нет. Так, новогоднее похмелье средней тяжести.

Эти счастливые люди что-то явно от меня скрывали. Впрочем, алкоголики — существа хоть и хитрые, но простые.

— У вас есть похмелиться, — догадался я, как кортасаровский пижон закурив «голуаз».

— Ну, есть, есть, — забормотал Паша. — А тебе — всё равно идти на работу.

— Да-да, — подтвердил Борода.

— Срочно надо, — сказал я. — Меня взъебут, если приду, не похмелившись.

— Да разве бывает такое? — удивился создатель Кинчевых.

— Бывает и не такое, — печально провозгласил Борода.

Из какого-то тайника Паша извлёк бутылку шампанского, деловито хлопнул пробкой.

— Ну, чтоб хуй стоял и деньги были, — произнёс Борода.

До весны оставалось три дня. Но она уже была во мне этим шампанским, этой особой сытостью вдоволь полюбленного ночью организма.

Появилась Илона — свежая, благоухающая, просканировала обстановку на столе. Всё поняла.

— Эй, Конэкон, ты идёшь? — спросила моя любовь.

Иду ли я? Ха! Я бегу!

— Илоночка, детка, на два слова, — вдруг сказал Борода.

Он повёл Илону куда-то в прихожую. Конечно, ревновать к нему смысла не было. Но самцовая психология — достаточно тупая. Если самец видит, что около его женщины увивается другой — он начинает злиться. Вот и я тоже разозлился. Впрочем, Борода довольно скоро вернулся в кухню. Мы как-то нерадостно попрощались с Пашей и Бородой.

Илона стояла в подъезде. И её трясло от злости.

Я её понимал — закончился такой прекрасный праздник. Наступили будни, надо ехать на работу.

***

Пока мы шли к остановке, меня распирало от восторга, я дурачился. Мне хотелось прыгать, я и стрекозлом скакал по стылым лужам и грязным ошмёткам снега. Я выглядел очень необычно для этого угрюмого микрорайона с его зловещими уличными распродажами.

Мысли мои были обычными розовыми пузырями влюблённого остолопа: «Какое счастье! Теперь мы будем вместе! А сеанс волшебства будем повторять каждую ночь! До полного изнеможения!» Весна ещё не наступила, но я обезумел авансом.

Счастье было хрупким, и суровый окружающий мир наносил по нему удары. Первый из них случился на остановке, откуда отправлялись маршрутки в сторону метро. Там, от столба до самого края остановочной площади, мрачной змеёй застыла очередь. Люди стояли обречённо, привычно и тупо. Как, наверное, и каждое утро. Подошла «газель», открыла входную дверь, туда устремились люди. Маршрутка надрывно хрюкнула и уехала, увозя с собой примерно четверть очереди. Мы продвинулись. За нами уже стояли.

— Ну, ты счастлива? — зачем-то спросил известный вам влюблённый остолоп.

— Я? — Илона словно бы удивилась и посмотрела на меня необъяснимо злым, колючим взглядом. — Ты серьёзно думаешь, что это счастье?

— А разве нет?

— А разве да? Представляешь, вот этот мой так называемый папочка — что сейчас сделал? Знаешь? Он манэт у меня просил.

— Денег? — перевёл я.

— Да. И вот это — нормально, по-твоему?

«А что такого?» — хотел сказать я, но благоразумно воздержался. Очередь продвинулась ещё на одну свою четверть.

— Я... ты представляешь... я вообще-то о нём мечтала. Всю свою, нахуй, жизнь. Мой папочка — красивый, думала я. А ещё он — сильный! Мудрый! Богатый! Его все уважают! И что я увидела, конэкон? Попрошайку! Неудачника! Ынпыначгын, который не приобрёл не то, что мудрости, но даже знания, как заработать манэт! Беспринципный пьяница! Ты думаешь, я мечтала — вот об этом? О, лучше бы я никого не находила!

Очередная маршрутка всосала в себя ещё людей. Мы должны были поехать на следующей.

Вот так, запросто, мой вчерашний подвиг оказался дезавуирован. Фиг поймёшь этих женщин!

— Но ты же вчера была счастлива? — сказал я.

— Я пыталась быть счастливой. Я убеждала себя, что вот оно — случилось! Но душа-то знала, что всё не так. Что это не счастье, а пиздец.

Подъехала маршрутка, мы втиснулись, и даже сели рядом. Илона не смотрела в мою сторону, упорно отворачивалась от меня. А я заметил, что принцесса плачет. Вот блин! Впрочем, Илона тоже заметила, что я заметил.

— Не обращай внимания, — сказала она. — Просто, когда рушится мечта, бывает больно. Иногда очень. Это пройдёт.

— Быстрее бы, — ляпнул я.

— Нет, — покачала головой Илона. — Мудрый о’равэтльан переживает боль до конца и сразу. Иначе получится, что страдал зря. Я перестрадаю, конэкон, и что-нибудь для себя пойму.

— А когда мы с тобой увидимся в следующий раз? — спросил я о том, что волновало.

— Не вижу смысла, — произнесла Илона совершенно немыслимые слова.

Я, конечно, не поверил ушам. Всё они врали, эти уши! Но к заговору присоединились и глаза — они тоже показывали мне — кого? Умопомрачительно красивую девушку, в прекрасных голубых глазах которой читалось безжалостное слово «насрать».

Как и подобает всякому отшиваемому влюблённому, я замямлил:

— Но как?.. Нам же было хорошо!.. Почему? Мы же... ну...

— Трахались? — громко, на всю маршрутку, произнесла Илона. — Секс ничего не значит. Это даже порой не повод для знакомства.

Мы сидели в самом центре тряской маршрутки. Очень неудобно сидели, у всех на виду. Центральные сиденья тянулись вдоль стенок, спинками к окнам. И вот мы чудом втиснулись вот на такие сиденья. И теперь на нас смотрели все — бабки, тётки, угрюмые дядьки, прыщавая молодёжь с задних кресел. Даже водитель — и тот явно на нас пялился в зеркальце заднего вида.

— Ты мне помог. Я тебя отблагодарила, конэкон. Мы квиты.

— Но я же, послушай, я тебя люблю!

«Давай, чувак, давай! Жми!» — читал я в глазах пассажиров. Многие болели за меня. Я чуть приободрился.

— А я тебя, надеюсь, нет.

— Но почему? — Небеса моей души разверзлись хлябями и я полетел всей тушкой в Преисподнюю.

Говорил ли я ей, что женат? Нет! Нет! Или да? В этом, в этом всё дело!

— Потому что ты похож на моего папочку, — объяснила Илона. — Говорят, что женщины ищут себе тех, кто похож на их отца. Я не хочу, конэкон, чтобы эта закономерность сработала в моём случае.

— Да ничем я на него не похож! Вон, бороды у меня нет, шляпы.

— Не в этом дело. Натура. Ты — такой же. Не удивлюсь, если песенки дурацкие сочиняешь.

Я ей точно про песенки не говорил.

— Ты, как и он — алкоголик, аракыльэн, — продолжала Илона. — Тебе ведь негде жить.

— Я живу у Кукурьева.

— Вот видишь. К тому же тебе нужна новая куртка, штаны. Выглядишь, как қорагынрэтыльын, из-за метели застрявший на дальнем пастбище. Ты — хороший парень. Но ты — это он. Я хочу, чтобы меня отвело от такой судьбы.

Принцесса снова сложила пальцы в странную конструкцию, как уже делала на концерте Мэрилин Мэнсона. Женщина с сиденья напротив промокнула глаза платочком.

— Правильно, девонька! Держись от алкашей подальше! — поддержала бабка в беретике. — Такая красивая, ты себе нормального найдёшь!

— Где ты его вообще взяла, с рожей набитой? — интересовало ещё одну тётку.

— Больно вы требовательные! — возмутился мужик с переднего ряда. — Это ещё мы должны посмотреть, что за сокровище целлюлитное себе берём!

Про нас тут же забыли. Женщины обрушились на мужика, оскорбились.

А на «Петровско-Разумовской» принцесса от меня сбежала. Нет, я не упускал её из виду. Просто она сказала:

— Я поеду одна. Не провожай.

Послала мне символический воздушный поцелуй и растворилась в огромной, жуткой толпе, напоминавшей бесконечный серый язык гигантского муравьеда.

А я... Ну, да, можно было бы проявить настойчивость и заиметь славу нудного, навязчивого типа. Наверное, расставаться лучше красиво. Поэтому я закурил и стоял, глядя на бесконечную толпу.

— Э, братан, не грусти! — Это кто-то обращался ко мне. Тот мужик из маршрутки.

— Да как тут не грустить? — пожал я плечами.

— Да очень просто. Мне поверь, опыту моему, — Мужик был лет на двадцать меня старше. — Если она сказала, что ты на папочку её похож — это всё, пиздец, судьба. Она тебя встретила. И влипла! Вот увидишь!

— А если нет? — угрюмо спросил я.

— Так другую найдёшь! — захохотал мужик. — Пошли, пивка ёбнем.

И мы пошли к ларьку пить пиво. Любовь в моём сердце встрепенулась, ожила, почуяла надежду.

***

На работе оказалось мрачно. Кукурьев сидел за столом, трагически уронив голову на руки. Головлёв тоже был мрачнее тучи. А все остальные — Проблеск, Лысый, Гыргылхыр — имели очень виноватый, притихший вид.

— Что случилось? — спросил я.

— Кукурьев уволился, — пояснил Проблеск. — Вот только что от Михалыча вышел.

— А выпить нечего! — поднял голову Кукурьев. — О, как я ненавижу вот эти последние часы перед получкой. Пусто, скудно! И ни капли, ни у кого выпить нет! Ни капли, ни у кого!

— Как так нет? — удивился я, доставая из-под куртки, сзади, бутылку водки. — А это вот что?!

Хорошо, что я вспомнил о том, чтобы забежать в ларёк.

В Кукурьева снова вселилась энергия жизни, словно электрический ток в гальванизированную лягушку. Он вскочил на ноги, схватил меня за плечи:

— Эдька, брат! Да что же ты творишь-то, красавчик! Не зря я тебе квартиру завещал!

— Какую квартиру?

— Свою... Ну, то есть, ту, где живу... жил... на Нагорной.

— А... — я покосился на Головлёва.

— Не, Димоха там жить не сможет. Сам понимаешь — Нагорная у него тяжёлые чувства вызывает.

Головлёв мрачно кивнул.

— Бабку я о тебе предупрежу. Телефон оставлю. Платить ей будешь 100 долларов в месяц.

— Это очень дёшево, — подтвердил Лысый.

«Похоже, что я уже не бомж», — понял я.

И мы стали пить водку.

Билет в Питер Кукурьев так и не купил. Точнее, купил, а потом сдал, потеряв в деньгах. Очень им с Головлёвым выпить хотелось.

— Но ничего! Сейчас расчёт. Долги раздам, и на поезд ещё останется! — Сто грамм пробурили в душе Кукурьева месторождение оптимизма. — И прямо сегодня на ночном и поеду.

День до получки, а также полдня до кассы в «Творческой интеллигенции» были временем печали. В эти дни даже Михалыч не ходил с кружкой проводить планёрки. Потому что с пониманием относился. Всё это мне рассказывал Проблеск в курилке.

К нам подошёл Головлёв, закурил и с подозрением посмотрел на меня.

— А отчего это ты сегодня такой богатый? — спросил он. — На выходные у тебя денег не было. И вдруг — водку приносишь. Халтуру, что ли, уже нашёл?

Вот что беспокоило моего нового босса. Правильно беспокоило. Стоило прояснить.

— Не халтуру, Дим, — успокоил я его. — Я же тут никого не знаю. Просто... э-э... человека-чебурека знакомого встретил.

— Кого?

Я рассказал про Юрушку. На Проблеска напал приступ смеха, а вот Головлёв оставался серьёзен, даже мрачен.

— А вчера куда пропал? Мы тебя на Нагорной ждали.

— Да ебался я, — честно признался я.

Головлёв насупился, помрачнел ещё больше.

— Но мы уже, похоже, расстались, — успокоил я несчастного влюблённого.

— Плохо старался? — предположил Проблеск.

— Да нет. На отца её, выяснилось, похож.

— Ну, понятно, — сказал Головлёв. — Пора тебе, Конь, начинать уже принимать участие в создании газеты. Поэтому вот тебе занятие. У нас есть рубрика «Блиц-опрос». Надо обзвонить пятерых знаменитостей — тут Вова тебе поможет.

Проблеск кивнул.

— И спросить у них ровно одну вещь. Запоминаешь?

— Конечно.

— Что лучше: американский фастфуд или наш, российский? Делается это быстро, сдать надо, — Головлёв посмотрел на часы на руке, — ну, скажем, через два часа.

Список знаменитостей представлял собой примерно десять грязных, заляпанных сомнительными пятнами, страниц, распечатанных на принтере.

— Ух ты! — сказал я. — Они все, что ли, тут?

— И близко не все, — успокоил меня Проблеск. — Некоторые номера — неактуальны. И — да — у нас есть правило. Если узнаёшь телефон какой-нибудь знаменитости — тоже сюда вносишь. Всё понятно? Держи.

Помимо имён, фамилий, телефонов база содержала рукописные пометки. Напротив фамилии одного телеведущего было написано «Пидарасище! Не звонить ни в коем случае!», напротив другого: «Очень хороший человек». У одного актёра было зачёркнуто имя-отчество, а вместо него вписано «Гондон Гондоныч». Весёлая база...

Естественно, я набрал «хорошего человека».

— Алё? — буркнул тот в трубку.

А на меня, как ночной злодей из-за угла, напало внезапное стеснение.

— Э-э... а-а...

Блин! Он такой знаменитый! А я-то кто? Чего я ему вообще звоню — мелкая, ничтожная личность? Как я смею его тревожить?

— А-а... э-э...

— Кто вы такой и что вам нужно?

Ну, вот, все они такие — зазнавшиеся морды, к которым не подъедешь! Не подумайте, vip-персон мне случалось встречать и раньше. Например, Киркорова. И тот только укрепил меня в таком мнении — куда, мол, тебе с твоим рылом лезть с вопросами к самому ему?!

— Ы-ы... тьфу ты... Газета «Творческая интеллигенция», — Звуки, наконец-то, стали собираться в слова.

— «Творческая интеллигенция», — с непонятной мне издёвкой повторил, как передразнил, этот знаменитый человек. — Скажите мне, творческая интеллигенция, по какому праву вы названиваете мне каждый, нахер, Божий день?! Почему вы всё время спрашиваете именно у меня какую-то дурь? У вас что — других спикеров нет?

— Чо? — удивился я.

Но знаменитость бросила трубку.

Вот тебе и «хороший человек». А как же себя, интересно, ведут плохие?

Я взял ручку и приписал к характеристике «Очень хороший человек» свои слова: «Но иногда бывает пидарасом».

Чтобы собраться с духом, я отправился на перекур. Но не собрался. Листал базу, тупо смотрел на телефон. Как? Как они это могут? Вот так запросто знаменитостям-то звонить? На меня косился Головлёв. И я решился.

Я звонил известному артисту, который играл в моём любимом детском фильме. Вот это — 100% хороший человек.

— Алё! — недовольно ответил артист.

— Газета «Творческая интеллигенция», Эдуард Конь. У нас к вам вопрос: что вкуснее...

Я произнёс вопрос до конца. С той стороны провода не доносилось ни звука.

— Э-э... Алё? — с сомнением произнёс я.

Где-то вдалеке шаркали тапочки, слышался ворчливый старческий голос артиста. Он явно был там. Но явно же его что-то отвлекло! Он же хороший! Не знаю, сколько времени прошло минут, наверное, десять. Иногда мне казалось, что актёр снова на проводе, и я неуверенно говорил: «Алё?» На меня косился Головлёв. Я же чувствовал себя кретином. Надо было что-то предпринимать. Или вешать трубку, или...

Я обвёл кабинет отчаянным взглядом и вдруг обнаружил, что у нас — гости.

На пороге кабинета стояла ведьма Алисия, невероятно эффектная, красивая. На высоченных каблуках, в шикарной шубе. Она смотрела на меня.