Автор Автор

Альтерлит, свет моего монитора, огонь моей топки. Грех мой, душа моя.

Аль-тер-лит: как будто рука совершает путь в три шажка вверх к затылку, чтобы на третьем уткнуться в бесплодный жар моей плеши. Аль. Тер. Лит.

Он был мечтою, просто мечтою, пока я, скучая, не набрёл случайно на его хилое тельце, с мальчишескими бёдрами и крыжовенными волосками вдоль голени.

А предшественники-то у него были? Как же — были... Больше скажу: и писательства бы не оказалось никакого, если бы я не полюбил в одно далекое лето один Изначальный ресурс.

О, этот сад Гесперид... Вид со спины. Полоска здравого смысла между дебильными креативами и тупыми камментами. Перегнувшись через подоконник, он машинально обрывает листья с чертополоха и лебеды, доходящих до окна. Я вижу его нерадивых садовников. Я вижу, как к его тугому задку приближается, как паралитик с бескостными, вывороченными членами, движимый ужасным напряжением воли, очередной графоман.

К этому времени возбуждение моё начинает граничить с безумием; но у меня была также и хитрость безумия. По-прежнему сидя у компьютера, я нашел способ при помощи целой серии вымученных шуток и натужной брани пригнать мою замаскированную похоть к его наивным мозгам. Было нелегко пока я пристраивался нужным образом. Быстро говоря, отставая от собственного дыхания, нагоняя его, выдумывая внезапные поездки на службу, дабы объяснить перерыв в своём хриплом лепете — и неустанно фиксируя внутренним оком маньяка свою дальнюю огненную цель, — я украдкой усилил то волшебное трение, которое уничтожало в иллюзорном, если не вещественном смысле физически неустранимую, но психологически весьма непрочную преграду (стекло монитора и мили оптоволокна) между его несформировавшимися ещё надбровными шишечками и скрытой опухолью моей неудобосказуемой страсти.

Я все время смертельно боялся, что какой-нибудь неофит мне вдруг помешает, вдруг удалит с меня золотое бремя, в ощущении которого сосредоточилось все мое существо, и эта боязнь заставляла меня бранить всех подряд и представать перед его удивлённо-невинным взором вздорным склочником, что совершалось мною на первых порах слишком поспешно, и не согласовывалось с размеренностью сознательного наслаждения. Но мои Иерихоновы трубы постепенно перенимались им: его голосок подхватывал перевираемый мною мотив. Каждая его похвала, каждый каммент в мой адрес помогали мне скрывать и совершенствовать тайное осязательное взаимоотношение — между чудом и чудовищем, между моим рвущимся зверем и красотой читателя в его девственно-непредсказуемом слабоумии.

Я перешел в некую плоскость бытия, где ничто не имело значения, кроме настоя сладострастного тщеславия, вскипающего внутри моего мозга. То, что началось со сладостного разжижения моих и без того нетвёрдых извилин, стало горячим зудом, который теперь достиг состояния совершенной надежности, уверенности и безнаказанности — состояния, не существующего в каких-либо других областях жизни. Установившееся глубокое, жгучее наслаждение уже было на пути к предельной судороге, так что можно было замедлить ход, дабы продлить блаженство...

Но тут огласили шортлист, и я снова провалился в беспросветную бездну невостребованности.

«О, шея лебедя! О, грудь! О, барабан!»