День белой спины. (часть 1)

1.

«Потому что на десять девчонок по статистике девять ребят», — строчки из популярной песни автоматически пришли Лике на ум, когда она в очередной раз оглядела с самого верхнего ряда большую аудиторию, выстроенную как античный амфитеатр. Внизу в подавляющем большинстве сидели блондинки, брюнетки, шатенки плюс две рыженькие однокурсницы, а юношей можно было пересчитать по пальцам, хорошо хоть обеих рук. «Этим селянкам еще можно позавидовать», — подумала она. — «Стоят себе в сторонке со своими дурацкими платочками, и всего одного кавалера не хватает, а тут...» И она легко составила уравнение: результат получился невеселый, на каждую студентку приходилось ноль целых и семьдесят пять тысячных студента. Лика громко хихикнула, представив себе эти семьдесят пять тысячных.

Кому там смешно? — раздался откуда-то снизу голос преподавателя по страноведению США Марка Аркадьевича. — Туманова, это Вам весело, когда я рассказываю Вашим однокурсникам о тяжелой судьбе негров в Америке?
Ни в коем случае, Марк Аркадьевич, — прижала руки к груди для пущей убедительности Лика. — Мне их очень жалко, ей-богу!
Туманова, — театрально удивился преподаватель, будучи по совместительству секретарем парторганизации филологического факультета. — Вы призываете в свидетели того, кого нет? Или Вам известно больше, чем мне и кафедре научного атеизма?

В аудитории все дружно повернулись к Лике, предвкушая веселую перепалку на не очень веселой лекции, но Марк Аркадьевич посмотрел на часы и махнул рукой:

— Садитесь, Туманова, — благосклонно отпустил Лике ее грех специалист по загнивающему капитализму и известный факультетский донжуан. — И слушайте! Надеюсь в Вашей хорошенькой головке осталось достаточно свободного места для новых знаний.

Тебе хорошо, меня бы так Марк не простил, выгнал бы с занятий, — ныла толстая Зина, плетущаяся за Ликой после последней лекции в гардероб за курткой. Поступь у Зины была тяжелая, как у статуи командора, и паркет старинного университетского здания трещал под ее шагами в ботинках сорокового размера. — Тебя все любят — красивая, худая.
Жрать меньше надо, подруга, — парировала Лика. — Ты вот сейчас куда? В столовую? Макароны с сыром уминать, да еще с хлебом и сладким чаем?
Ну, так есть же хочется, в общежитии особо не поготовишь, — продолжала стенать Зина. — И потом, я хоть сено жевать буду, все равно не стану, как ты. Ты вон какая, такая... — и Зина обреченно умолкла.

Лика действительно была такая-высокая, стройная, с огромными, слегка раскосыми глазами прозрачного зеленого цвета, которые сияли на ее точеном лице с выдающимися скулами, с длинными золотисто-русыми волосами, летящими от малейшего дуновения ветра. Ни дать, ни взять — копия юной Марины Влади в нашумевшем фильме «Колдунья». Все мужское население Ленинграда и гости города сворачивали шеи, когда она легкой походкой шла по Невскому. Иностранцы останавливались и хватались за фотоаппараты, восхищенно цокая языками, ей предлагали сниматься в кино и на обложки журналов, грозились сделать лицом Аэрофлота, звали на работу в Дом Моды и угрожали положить к ее ногам всю Европу и ее окрестности. Горячие кавказцы хватали за руки, заглядывали в лицо и обещали золотые горы и жизнь во дворце. Но Лике не нужна была другая жизнь, она любила свою — с мамой и папой, бабушками и дедушками, родным университетом и верной Зиной.

Она уже родилась красавицей. «Ух, какая», — воскликнула акушерка, принимая маленький розовый комочек и показывая новорожденную уставшей от боли и ожиданий роженице. Все девять месяцев беременности Ликина мама не находила себе места: ей было уже под сорок, «старая» первородящая по всем нормам и стандартам, она днем и ночью боялась за своего будущего ребенка, страхи нагоняли и врач в районной женской консультации, и журнал «Здоровье», и Юлия Белянчикова, телеведущая популярной программы с тем же названием. Папа был тоже уже далеко не первой молодости и вместе с женой плакал от счастья, встречая с букетом у роддома жену с долгожданным розовым свертком на руках. Две пары дедушек и бабушек хлопотали рядом, дружно сплевывая в сторону от сглаза и греха подальше. Личико у крохи было просто ангельским, и назвали ее соответственно, не так как всех — Оля, Таня, Маша — а красиво и по-заграничному — Анжелика. Отчество у Анжелики, правда, слегка подкачало — папу звали Игнат, в честь его героического дедушки, воевавшего с немцами еще в первую мировую.

2.

Лика росла умной, послушной и очень красивой девочкой: она была вечной принцессой на любом празднике в детском саду, ее ставили в первый ряд на школьных утренниках и поручали вручать цветы ветеранам в старших классах, одноклассники посылали ее к учителям просить о переносе контрольной и к чужим родителям за разрешением пойти на три дня в поход или переночевать на даче у подруги. Глядя на ее искреннее красивенькое личико, ни у кого не поворачивался язык ей отказать. Родители, ошалевшие от такого подарка судьбы, обожали ее и гордились. А Лика гордилась своей красотой.

Она рано поняла, что несложная манипуляция, освоенная в театральном кружке во Дворце пионеров у Аничкова моста, — глазки в угол, на нос, на предмет и обратно, — валят с ног почти любого персонажа мужского пола. И пользовалась этим от души. При этом она хорошо училась и с удовольствием дружила.

В университете ее лучшей подругой стала Зина — толстая неуклюжая девушка из деревни Свирино в Ленинградской области. Ее одну не смущало соседство с такой красавицей. Зина появилась у них на курсе позже всех, уже в середине сентября. Как ее зачислили, было непонятно — Лика хорошо помнила, как Зина рыдала, провалившись на вступительном экзамене по русскому языку и литературе. В отличии от дочери именитого кинорежиссера, которую тоже в середине сентября лично привела и представила студентам декан факультета, связями и блатом Зина явно похвастаться не могла. Загадка с дочкой знаменитости прояснилась через год — на экраны вышел новый фильм маститого мастера, где небольшую роль в эпизоде сыграла дочка ректора, эдакий натуральный обмен в сфере культуры и высшего образования. Зина же, как оказалось, должна было улучшить статистические показатели факультета, она вписывалась в графу «студенты из Ленинградской области». Команда пришла свыше, и экзаменационной комиссии ничего не оставалась, как вызванивать с радостной новостью абитуриентку-неудачницу через сельсовет. Лика Зину жалела, той было трудно привыкнуть к жизни в большом городе и насмешкам однокурсников: их веселило ее жуткое произношение в английском языке, платья в цветочек, допотопные брошки и ботинки фабрики «Скороход» . Лика занималась с Зиной языком, вместе с ней готовилась к экзаменам и зачетам и ходила по магазинам в поисках одежды посовременнее. Зина платила ей абсолютной верностью, мистическим обожанием и домашними заготовками в виде маринованных помидоров, соленых огурцов и сухих грибов на веревочке. И занимала Лике место в аудитории, если та опаздывала.

Звездный час Зинаиды настал на третьем году обучения: весь курс отправили на картошку, и вот тут Зина дала стране угля! При дневной норме в сорок ящиков она собирала по восемьдесят. Колхозной закалке не мешали ни лишний вес, ни дождь, ни ледяной ветер: стоя в эротической позе прачки, она двигалась по борозде как картофелеуборочный комбайн ANNA из Польской Народной Республики, дефицит которых, видимо, и обеспечивал ежегодный симбиоз города и деревни. Лика и другие жертвы урбанизма, вздыхая, охая и всячески отлынивая от работы, могли, в самом лучшем случае, собрать два ящика. Ну, три, если очень постараться. Каждое утро на линейке имя Зинаиды звучало как героини предыдущего дня. Назначенный от совхоза смотритель за студенческим десантом предлагал Зине перебраться к ним в совхоз, предлагая жилье, работу и корову, а местные даже стали приглашать её на медленный танец на дискотеке, куда вечерами по субботам от нечего делать иногда захаживали городские барышни. По окончанию «хождения в народ» совхоз премировал Зину проигрывателем «Корвет 038» и набором пластинок с классической музыкой. Проигрыватель хозяйственная Зина продала, на вырученные день купила себе зимние сапоги, норковый воротник на пальто, а пластинки подарила Лике. Факультетское начальство тоже не забыло её трудовых подвигов. Через год её отправили на стажировку в английский университет в город Брэдфорд, откуда она вернулась, похудев на двадцать килограмм, привезла в женихах сына потомственного английского лорда и в очередной раз сдала на тройку экзамен по английскому языку.

После начала занятий на первой же общей лекции по возрастной психологии Лика обнаружила среди третьекурсников новенького: особи мужского пола на факультете, а тем более на курсе, были давно сосчитаны и оценены, и, по мнению Лики, напоминали осетрину второй свежести. Этот был другой — старше всех, восстановившейся в вузе после службы в армии, он собирал вокруг себя на черной лестнице, куда в перерывах высыпали все курящие, немногочисленный мужской коллектив, и из этого кружка часто раздавался смех, разгоняя белые облачка сигаретного дыма.

Ликино сердце екнуло впервые в жизни, но испытанный способ в угол-на нос-на предмет не сработал. Она попробовала еще пару раз, но Климов оставался спокойным, как майская ночь. Лика разозлилась и решила демонстративно не обращать на него внимание, даже когда они оказывались рядом, глядя сквозь него, словно перед дней была стеклянная дверь. Это был второй основной прием, освоенный ею в театральной студии. Казалось, что на непробиваемого Климова не действуют никакие девичьи уловки, поэтому Лика очень удивилась, когда после ноябрьских, возвращаясь вечером домой, обнаружила Климова, сидящего на подоконнике в ее парадном. И еще больше удивилась, когда он сказал, что ждет ее уже два часа, чтобы пригласить к себе на день рожденья. В душе у Лики зазвучали тихие победные трубы.

Теперь место на занятиях Лике занимал Климов: не обращая ни на кого внимания, она пробиралась к нему на виду у всех, победно поглядывая на менее удачливых соискательниц внимания заметного однокашника. После занятий они шли в мороженицу, в кино или просто бродили по городу. С Климовым было интересно и необычно, он прекрасно разбирался в современной музыке и обожал Beatles. Со слухом у него, как и у Лики, было не очень, но тексты песен он знал наизусть, и, отчаянно фальшивя, они распевали их дуэтом, гуляя вечерами по пустым улицам и пугая заблудившихся котов. Иногда они ехали к нему на Васильевский слушать музыку или заниматься. И целоваться — долго, самозабвенно и очень по-взрослому, прислушиваясь к каждому шороху и вздрагивая от любого звука. Родители у него были строгие, и Лике дома у Климова было не очень уютно. Мама Климова даже не пыталась запомнить ее имя, называя Лику безлико и безразлично — детка, а Лике хотелось чувствовать себя рядом с Климовым совсем не деткой. И это тоже было в ее жизни впервые.

На восьмое марта Климов приготовил Лике сюрприз: утром они сели на самолет Ленинград-Таллин, потом бродили целый день по узким улочкам старого города, ездили в Кадриорг и целовались на берегу Пирита. На обратном пути Климов горделиво поглядывал, как пассажиры в самолете сворачивали головы на его подругу, когда она плыла по проходу между креслами. «В кабину пилота не заходи, а то не долетим», — пошутил он, не скрывая ревнивых ноток в голосе. Зина дулась и обиженно пыхтела, Лика доставалась ей теперь только, если Климов не приходил в институт.

3.

Может, пойдем завтра куда-нибудь? Воскресенье же? — с надеждой спросила Зина, когда подруги вышли из здания факультета. — Погуляем?
Погуляем? — переспросила Лика, ежась от колючего мартовского ветра. — То есть завтра вдруг выглянет солнышко, зацветут подснежники, и мы с тобой, в белых одеждах пойдем гулять в Летний сад, — Лика злилась, что Климова не было в институте, хотя он ей не сказал, что собирается пропустить занятия. До армии он почти закончил третий курс, и многие предметы ему перезачли, поэтому он частенько позволял себе пропускать занятия.
Все-таки, завтра праздник, — продолжала упрашивать Зина.
Праздник, день дурака? — рассмеялась Лика. — Будем ходить и всем говорить: ой, у Вас вся спина белая. Нет, я завтра никуда.

Лика еще нежилась в постели, когда мама позвала ее к телефону.

Привет, Туманова, — услышала она голос Климова. — Какие планы? Есть предложение сходить в кино.
Не знаю, не знаю, — продолжала сердиться Лика. — Тебя вчера почему на занятиях не было?
Не дуйся, Туманова, тебе не идет, — рассмеялся Климов. — Ко мне друг армейский приехал, засиделись. Ну, так что, в кино идем?
А фильм какой? — вредничала Лика.
Сюрприз, не пожалеешь, — продолжал агитировать Климов. — И Зину свою можешь прихватить, я с другом буду. Через час у метро «Канал Грибоедова»?
Ладно, — сдалась Лика, решив, что пообижаться она успеет в другой раз, а так и подругу выгуляет заодно.

Лика позвонила в общежитие и обрадовала Зину, велев ей срочно сделать из себя красавицу, или хотя бы попытаться, потом вымыла голову и, спрятав под кокетливый беретик еще влажные волосы, отправилась на свидание. На улице был все так же противно, зима упорно не хотела уходит, и первоапрельский мокрый снег ничем не отличался от мартовского. Решившая помодничать, Лика мгновенно промочила новые замшевые сапожки и, хлюпая мокрыми ногами, пошла к метро. Зина уже нетерпеливо приплясывала под козырьком станции метро, а ребят еще не было. Девушки подождали минут пятнадцать, посмеиваясь, что роли поменялись, и теперь девочки ждут ребят. Еще через пятнадцать минут Лика начала нервничать, а еще через десять обо всем догадалась.

Аллееее, — услышала Лика в трубке телефона-автомата жизнерадостный голос Климова. — Вас внимательно слушают.
Ты где, Климов? — прошипела Лика как гремучая змея при виде аппетитного кролика. — Мы вас ждем уже сорок минут!
— Хахаха, — залился счастливым смехом Климов. — С первым апреля, дорогая!! С днем дурака!
Ты что, издеваешься, шутник недоделанный, — не веря своим ушам, взорвалась Лика. — Мы здесь, как две идиотки, промокли, замерзли, стоим ждем, у меня голова мокрая, немедленно приезжайте!
Туманова, ну не сердись, никак не получится, мы на хоккей идем, СКА играет, — начал оправдываться Климов. — Завтра, честное слово, завтра, пойдем хоть на край света, искуплю, отмолю, исправлюсь. Все, целую, мы уже выходим!

Лику затрясло от бешенства, никогда никто не позволял себе так унизить ее, сделать из нее откровенную дуру так легко и непринужденно, не испытывая при этом ни малейшего чувства вины. Она смотрела на свои мокрые сапоги, на несчастную Зину, уже попрощавшуюся с надеждой провести вечер в мужском обществе, и план мести за испорченный день и настроение, мгновенно созрел у нее в голове. Ответная «шутка» будет изыскана и элегантна, ибо не стоит будить в женщине зверя. И тем более, в красивой женщине.

— У тебя двушка есть? Давай, — она протянула руку и почти вырвала монетку из Зининых рук.
Может, не надо, — испуганно попросила Зина, глядя в непривычно белые от злости глаза Лики.
Надо, Зина, надо — жестко сказала Лика и снова набрала номер Климова.

В этот раз ответила Мария Михайловна, мама Климова. Лика её недолюбливала, и, похоже, чувство было взаимным. Женщина строгая, почти суровая, Мария Михайловна всегда встречала Лику насторожено, словно боялась, что в дом пробрался враг. Она обычно приветствовала Лику кивком головы и величественно удалялась к себе в комнату, не предложив ни кофе, ни чая. Климов сам бегал на кухню разогревать чайник или ставить на огонь турку. Голос Марии Михайловны по телефону звучал сухо и неприветливо.

— Добрый вечер, — прошелестела Лика, изменив свой голос до неузнаваемости. — Скажите, пожалуйста, а Толика можно к телефону?
— Его нет, — ответила Мария Михайловна, и, не дожидаясь следующего вопроса, добавила, — он ушел с приятелем на хоккЭй.
— Ой, как жалко, а я вот тут, вот мы тут приехали, — продолжала пищать в трубку Лика, — мы в гостинице остановились. Нам очень нужно Толика повидать, это очень важно для него.
— Вы кто, детка? — заинтересовалась Мария Михайловна. — И откуда вы приехали?
— С Караганды, — ответила Лика, морщась как от зубной боли от необходимости отойти от своей образцово-показательной питерской речи. — Меня Лида зовут. Мы всего на три дня приехали.
— Так позвоните позже, — скомандовала Мария Михайловна.
— Позже не могу, мне малыша укладывать, — радостно сообщила Лика, потому что ее ответ полностью укладывался в придуманный сценарий возмездия. — Я завтра позвоню, — и для правдоподобия немного запищала в трубку, изображая детский плач.

Лика повесила трубку и торжествующе улыбнулась.

— Что это было? — спросила в недоумении ошалевшая Зина.
— Идем, я тебе сейчас все расскажу, — ответила Лика и потащила подругу в кафе «Дружба» на противоположной стороне Невского проспекта.

Продолжение следует.