По Фрейду

 

Бабах!!! Грохнула полуденная  пушка на бастионе Нарышкина, и большая черная ворона, мирно пившая разлитое на террасе кафе пиво, нервно замахала крыльями и улетела в сторону зоопарка к своим сородичам за продолжением банкета.

Пушечный выстрел  всегда заставал Сашу врасплох, хотя она уже  десять лет работала в Петропавловской крепости экскурсоводом. Саша непроизвольно вздрогнула, Вава подпрыгнул на стуле и мохито  веселым зеленым фонтанчиком из его рта вернулся назад в бокал, благополучно минуя соломинку. И лишь Лида, не шелохнувшись, продолжала невозмутимо покуривать сигаретку Vogue, выпуская в летний питерский день аккуратные кольца дыма.  Пачка этих сигарет, украшенная изображением летящего шелка нежно-сиреневого цвета, кокетливо выглядывала из изящной сумочки, почти такой же нежно-сиреневой. Золотые буквы  Prada весело поблескивали на солнце, привлекая внимание  большей части посетительниц кафе. Лида вообще была сегодня вся такая воздушно-сиреневая, в легких шелковых брючках и прозрачной блузке в тон сумке и босоножкам на шпильке.

Картину вызывающего благополучия дополняли крупные бриллианты в ушах, солнечные очки Gucci и длинные ногти салатового цвета. Рядом с ней Саша, в голубых джинсах, белой футболке и парусиновых тапочках, выглядела бедной родственницей, приехавшей полюбоваться красотами северной столицы. Вава, как обычно летом, был весь в белом и свободном и походил со своими длинными кудрявыми волосами, заколотыми на затылке, на героиню романа Уилки Коллинз «Женщина в белом», хотя и имел на вид явные вторичные половые признаки взрослого мужика: ненавязчивую  небритость и низкий голос.  

- Саша,  нам надо поговорить,- выдохнула Лида очередную порцию ароматных колечек. – Ты слишком позволяешь  бессознательному управлять твоим поведением. Твое Эго нуждается в усилении, я должна с тобой поработать.

- Переведи, - сказал Вава, вылавливая листочки мяты из пустого бокала.

- У меня через час группа , - попыталась  увильнуть Саша.

-Твой роман с этим жлобом затянулся и не ведет ни к чему хорошему,  - строго сказала Лида.

-Он не жлоб, он, между прочим, кандидат наук, - не очень уверено возразила Саша.

-Можно подумать, жлоб не может быть кандидатом наук, - вставил Вава свое веское слово. – Вот у меня был один клиент – целый профессор, а так жлоб жлобом, ни разу на чай не оставил.

-Вавочка, в твоем салоне красоты такие цены, что вы там сами можете ежедневно пить не то, что чай, а шампанское ведрами, - съехидничала Саша.

-Красота требует жертв, финансовых тоже, - почти обиделся Вава.

-Еще раз повторяю, он жлоб, хоть и кандидат наук, - вернулась к теме обсуждения Лида, - Потому что только жлоб, имея жену и двоих детей, может столько лет морочить женщине голову. И мы  собрались сегодня здесь решить эту проблему раз и навсегда. Вопрос назрел.

-Еще один мохито, пожалуйста, - крикнул официанту Вава, понимая, что их  дружеские посиделки рискуют затянуться.

-Скажите, я не права? - и Лида вопросительно посмотрела на друзей в ожидании утвердительного ответа.

-Права, - дуэтом выдохнули Саша и Вава, и головы их поникли, как колокольчики в засохшем букете.

 

Лида вообще была права всегда, ровно с того самого момента, как ее семья переехала в большую коммунальную квартиру на девятой линии Васильевского острова.  Папа Лиды был военным инженером-кораблестроителем, и его перевели в Ленинград из Николаева. Прекрасная трехкомнатная квартира с видом на море и вишней под окнами была обменена на две смежно-раздельные комнаты в коммуналке без всякой надежды на индивидуальную ванну и туалет . Два грузчика сомнительного вида еще носили на третий этаж без лифта многочисленные коробки с надписями «посуда», « книги», « постельное белье», а Лида уже проводила смотр личного состава.  Внимательно изучив застывших перед ней Сашу и Вову, Лида сразу назначила себя главной. Ей было восемь лет, она уже ходила во второй класс и  знала таблицу умножение на шесть.  Вове тоже было восемь, но с таблицей умножения у него как-то не складывалось. Также не складывалось у него с чтением и письмом, но зато на физкультуре у него не было равных.  Он мог подтягиваться и отжиматься не хуже четвероклассников. Его папа, районный участковый, у которого милицейские погоны виднелись даже на застиранной майке, считал, что сын растет настоящим мужчиной и будущим стражем порядка. Впрочем, у Вовы не было другого выхода – родившейся двадцать второго апреля и названный в честь великого вождя, ему по жизни не оставалось ничего другого, как пойти по стопам отца. По крайней мере, сам товарищ капитан был в этом абсолютно уверен.  А пятилетняя Саша в принципе была Лиде не конкурентом.

   Все три семьи в пятикомнатной квартире с высокими потолками и большой кухней жили тихо и бесконфликтно, лишь иногда из милицейских комнат доносились споры на житейские темы.  Проблема была в том, что Вовина мама работала поваром в районной столовой, и, конечно, как любой повар в условиях развитого социализма не могла не пользоваться возможностью порадовать свою семью парной печеночкой или свежей говяжьей вырезкой, вызывая чувство легкой классовой зависти у остальных жильцов. Товарищ капитан был категорически против подобных благ, и неоднократно ссорился со своей супругой на почве явного конфликта интересов в отдельно взятой ячейке общества.

  Сашина мама работала в Статистическом управлении г. Ленинграда и Ленинградской области и знала все: количество надоев молока и процент его жирности,  размеры пенсий и зарплат, количество рожденных мальчиков и девочек, разводов и самоубийств. В любой момент она могла заменить диктора телевидения и рассказать без особого напряжения зрителям, в какой самодостаточной стране они живут.  Знания, переполнявшие ее, постоянно рвались наружу, и она охотно делилась ими со всеми желающими и не очень, и в первую очередь, со своим мужем, Сашиным папой. В какой-то момент, объем информации, обрушивающийся на него ежедневно, убил в нем желание жить с такой подкованной женщиной, и он ушел на служебную жилплощадь к трамвайной кондукторше, с которой познакомился во время поездок после работы по круговому маршруту, чтобы не возвращаться домой. Кондукторша знала названия остановок и цены на билет, и этого абсолютно хватило для счастья беглому супругу. Уходя, он сообщил жене, что у нее слишком много мусора в голове.   Расставание, впрочем, не стало для Сашиной мамы поводом для прекращения всяческого общения. Периодически она звонила бывшему мужу, не веря, что человек может быть счастлив, не будучи в курсе последних статистических данных города и области.

   Летом восемьдесят девятого года  в квартире произошло знаменательное событие: было решено сделать ремонт. Пока девятиклассники  были удачно пристроены к бабушкам – Лида в Николаев,  Вова в деревню Ерошки в Вологодской области, - а Саша сослана в пионерский лагерь, родители, объединив свои усилия, полностью обновили жилплощадь. Расчищая почти вековые завалы, в кладовке за кухней среди прочего хлама была обнаружена связка пожелтевших журналов  „Психотерапия“   за  1914 год, случайно переживших две революции и блокаду в отличие от паркета и бронзовых ручек на дверях.  Об эту внушительную связку и столкнулся приехавший после каникул Вова. Два месяца в деревне с аборигенами не прошли зря, и  возмужавший во всех смыслах Вова прокомментировал свою встречу с наукой познания человеческого сознания забористыми эпитетами, продемонстрировав все богатство великого и могучего языка в целом и своего резко обогатившегося словарного запаса в частности.

   На громкий поток ненормативной лексики из своей комнаты выскочила Лида, приехавшая днем раньше. Злой Вова хотел немедленно бросить в топку инквизиции, а именно в мусорный бак у парадного,  этот пережиток царизма, но любознательная Лида утащила журналы к себе. И пропала. Продираясь сквозь яти и твердые знаки, витиеватый стиль и мутные фотографии, она открыла для себя Зигмунда Фрейда. Естественно, шестнадцатилетняя девушка не могла вникнуть во все тонкости его учения, но некоторые постулаты основоположника психоанализа прочно засели в ее голове. И самые главные из них – все кроется в детстве, в сексе, снах и оговорках. Лида горела желанием продолжить свое самообразование, но оказалось, что учение Фрейда категорически несовместимо с марксистско-ленинской идеологией, а посему книги его давно и надежно спрятаны в недрах спецхранов. А ведь могли бы и сжечь, как в Германии.

  Первым пациентом Лиды стал товарищ милиционер. Во время очередного рейда по подворотням и чердакам у него прихватило поясницу  и, вызвав на подмогу супругу, он отправился домой. Вид, открывшийся ему на пороге собственной спальни, заставил все еще капитана забыть не только о своем ни на шутку разыгравшемся радикулите, но и фамилию своего непосредственного начальника. На широком супружеском ложе в самой недвусмысленной позе лежал его сын Вова, будущее питерской милиции, и еще кто-то в красных трусах. Если бы этот кто-то был смазливой  Вовиной одноклассницей Юлей, которая откровенно симпатизировала их сыну, то дело закончилась бы строгим внушением и звонком Юлиным родителям. Но рядом с Вовой лежал сосед по парадному Женя.  

    Вмиг превратившись в разъяренного быка с налитыми кровью глазами и естественной реакцией на красное, на ходу вытаскивая из брюк ремень с тяжелой офицерской бляхой, охранник закона и порядка,  рыча и матерясь,  бросился вдогонку за двумя убегающими любителями нетрадиционных сексуальных отношений, четко прописанных в статье 121  Уголовном кодексе РСФСР – до пяти лет, в случае насилия или принуждения – до восьми. У Вовиной мамы подкосились ноги, она села на пол и начала быстро и мелко креститься.

   Не догнав содомитов, отец малолетнего преступника вернулся в квартиру, достал из кухонного шкафа два граненых стакана и налил в них водки себе и валерьянки онемевшей жене. Они автоматически чокнулись и выпили. В эту мгновение вечный капитан милиции попрощался в душе с майорскими погонами и отдельной квартирой. Когда к родителям вернулся дар речи, Лида, ставшая невольной свидетельницей  грехопадения своего соседа, приступила к первому в своей жизни сеансу психоанализа. У захмелевшего в мгновение ока отца Вовы она попыталась выяснить все о перенесенных в детстве травмах бедного мальчика, о его снах и страхах и о сексуальных отношениях его родителей.  Капитан ничего не понял, но, на всякий случай, взял бутылку водки и налил Лиде тоже.

  Дождавшись, когда богатырский храп раздавленного свалившимся на них горем семейства зазвучит на всю квартиру, Лида и Саша тихонько провели в квартиру скулившего на улице у мусорного бака Вову. Переночевав все в той же кладовке среди ведер, веников и оставшейся после ремонта краски, Вова отправился в ПТУ народного хозяйства, готовившего парикмахеров. Это было единственное училище в городе, которое по случаю большого недобора предоставляло  общежитие учащимся с ленинградской пропиской. Там он окончательно превратился в Ваву, а после окончания учебы быстро стал одним из лучших стилистов города. Каждого нового клиента он встречал словами: « Иди ко мне, и я сделаю из твоей жопы лицо».

  Следующим пациентом Лиды стала Саша. В ночь после описанных событий ей приснился сон, в котором она стояла у доски, а желчный физик мучил ее перед всем классом: «Александра, мне кажется, что ты катишься по наклонной плоскости из точки А в точку Б. Прошу рассчитать скорость падения и время прибытия». Лида сказала, что у Саши наблюдается заниженная самооценка и завышенные ожидания. Завышенными ожиданиями, видимо, была четверка в четверти по этой самой физике.

    Летом следующего года их коммуналку расселили. Дом поставили на капитальный ремонт, и все получили отдельные квартиры. Лида переехала с родителями в новую  трехкомнатную квартиру на том же Васильевском с видом на Финский залив. Ее папа за время работы на заводе  запатентовал несколько изобретений, защитил кандидатскую диссертацию, и ему полагался отдельный кабинет. Милиционеру таки досталась вожделенная двушка в старом фонде, а Саша с мамой получили двухкомнатную с раздельными комнатами недалеко от Лиды.  Несмотря на переезд, молодежь часто встречалась, вспоминая детскую дружбу, скрепленную спрятанным неоднократно Вовиным дневником,  первыми тайными сигаретами Лиды и потерянными ключами Саши.

    После школы Лида ожидаемо поступила на психфак в Университет. Ей повезло, на развалинах погибающей страны повеяло свободой, и репрессированный Зигмунд Фрейд, автор  «буржуазных лжетеорий и  замаскированного научного хлама» по жесткой характеристике данной ему главным ученым своего времени Иосифом Виссарионовичем, был реабилитирован, но не прощен окончательно. Лиде приходилось неоднократно вступать в спор со своими преподавателями, сторонниками добротной советской психологии.

   Через три года к Лиде  присоединилась Саша. Она поступила на исторический факультет, после окончания которого начала работать экскурсоводом в Петропавловской крепости. Ей очень хотелось вырваться в мир, в котором не было надоев, планов и процентов. Ее зарплаты в бешеные девяностые хватило бы только на мыло и зубную пасту, если бы ни мама.

   Холодной январским вечером девяносто пятого года, когда Саша еще училась в университете, мама  подобрала на улице около их дома замерзающего бомжа в состоянии полной алкогольной невменяемости. Когда поутру его отогрели и отмыли, он оказался вполне приличным финским профессором-русистом, потерянным по дороге в гостиницу его коллегами-собутыльниками, приехавшими в Санкт-Петербург на научную конференцию « Русско-финские литературные связи второй половины  XIX века“ . За конференцией следовал обязательный банкет,  на котором прошли проверку  русско-финские связи конца ХХ века и после которого почти безвозвратно был утрачен господин Туссенен.  А в бомжа его превратили мелкие воришки, утащившие его бумажник и шикарную парку на меху, оставив взамен проспиртованный ватник. Сашина мама, помня наизусть статистику смертей от алкогольного опьянения в зимнее время года и безуспешно прождавшая два часа на морозе милицию, привела его к себе домой.

    Потрясенный благородством души простой русской женщины и глубиной ее познаний во всех областях жизни, оживший чухонец сделал ей предложение руки и сердца прямо на кухне, не выпуская из рук наполненную до краем душистым огуречным рассолом чашку  из кобальтового сервиза «Сетка»  Ломоносовского фарфорового завода.

   Дождавшись окончания Сашей Университета, мама переехала в Хельсинки, и начала регулярно посылать ей значительную денежную помощь в твердой валюте и ни на миг не отпуская своей руки с Сашиного пульса даже из своего заграничного далека.  Господин Туссенен оказался не жадным и благородным, что компенсировало его далеко не голливудскую внешность. Но даже своей подконтрольной свободой Саша распорядилась весьма неразумно – она влюбилась в женатого аспиранта с маленьким сыном. За время их долгоиграющего романа он успел защитить диссертацию и родить второго сына, а Саша на себе познала все прелести отношений с несвободным человеком: без праздников, без выходных, строго законспирированные звонки и редкие совместные поездки, когда Костя  организовывал себе командировки. Тема его диссертации была «Оптимизация качества производства карповых рыб», что позволяло ему регулярно выезжать в карповые хозяйства по всей стране, представляя Сашу как своего референта. В Костином телефоне Саша значилась как « Александр Карпы». Однажды Саше даже удалось съездить с ним в Хельсинки к маме. Поездке предшествовала основательная подготовка,  был придуман международный семинар, красиво оформленную программу которого вместе с индивидуальным приглашением участнику Саша состряпала сама и распечатала на работе на цветном принтере.  Она даже попросила господина Туссенена в его очередной приезд в Питер отправить конверт с бумагами из Финляндии для пущего правдоподобия. В силу особенностей национального характера аккуратный профессор выполнил все в срок и без лишних вопросов. Радости Костиной жены не было предела, она тщательно составила подробный список необходимого, и все три дня в столице бывшего российского  генерал-губернаторства Саша провела в беге по магазинам, отмечая крестиком каждую сделанную покупку. Этот список был торжественно передан Костей своей жене в качестве доказательства его хозяйственности и преданности семейному очагу. Сашина мама приняла Костю в качестве официального жениха, разрешила им спать в одной постели и начала с пугающей регулярностью интересоваться у дочери датой свадьбы. Саша неловко врала о внезапно заболевших бабушках, работой над докторской, сроках нереста карповых  и чувствовала себя ужасно. Врать она не умела и не любила, но о том, чтобы рассказать маме правду не могло быть и речи. Иногда ей казалось, что Костя не любит ни ее, ни свою жену, что он просто вообще не в состоянии любить. А мужчина, не способный на любовь к женщина, может полюбить все, что угодно: партию, правительство и даже карпов.

   На тропу войны с Сашиной нерешительностью и Костиным адюльтерам решила выступить Лида. Личной жизнь самой Лиды была давно обустроена, и обустроена очень удачно. Путь во взрослую женскую жизнь началась у нее на первом курсе университета. Все из тех же найденных в кладовке журналов Лина знала, что в свое время Зигмунда Фрейда исключили из Венского медицинского общества за утверждение о том, что в основе психических расстройств человека лежат проблемы, связанные с сексуальностью.  Лида не сомневалась в своем душевном здоровье, но разобраться с сексульностью решила на собственном опыте. В конце концов,  выпил же Макс фон Петтенхофер культуру холерных эмбрионов.  Лида купила в булочной торт „Сказка“ и пригласила к себе домой однокурсника посимпатичнее. Щуплый юноша из интеллигентной семьи решил предварить само действо разговорами на светские темы. Но едва он перешел к обсуждению недостатков и достоинств учебников по психологии Гальперина и Рубинштейна, как Лида сообщила ему, что у них на все про все два часа времени, так как сегодня пятница, и мама может вернуться домой раньше.

   Все происшедшее потом Лиде не понравилось от слова „совсем“. Возня и пыхтение  на разложенном диване не произвели на нее никакого впечатления, и, когда на следующий день горе-любовник, рассчитывая на продолжение банкета, предложил ей после занятий поехать к нему на дачу в Сестрорецк, Лида отрезала, что она пришла сюда учиться, а не глупостями заниматься.

   После окончания учебы Лида устроилась штатным психологом на большую фирму, связанную с  двумя главными союзниками  России – нефтью и газом. Это были удивительные годы рождения „новых русских“, которые могли себе позволить личные самолеты, завтраки в Париже, чернокожих привратников и штатных психологов. Лида не очень хорошо представляла себе, чем должен заниматься штатный психолог  в рабочее время, когда все сотрудники фирмы заняты своими делами. Она посмотрела все доступные американские сериалы, где ее заокеанские коллеги в основном преодолевали недопонимание в семье и утешали работодателей. Лида решила не пренебрегать опытом самой развитой страны мира, а так как своей семьи у нее еще не было, она решила начать с владельца компании. Ее личный „новый русский“ при ближайшем рассмотрении оказался старым евреем, что не помешала ему, вдовцу с многолетним стажем, жениться на своей молодой сотруднице. Саша так и не смогла понять, что в сыграло главную роль в устройстве личной жизни ее подруги – вовремя усвоенные постулаты Зигмунда Фрейда или четвертый размер Лидиной груди, что, в принципе, было одно и то же. Вековая мудрость еврейского народа, впитанная Лидиным мужем с молоком матери, вот уже много лет держала команию на хорошем плаву. Он руководил фирмой, а Лида руководила им. Сын, со всеми задатками вундеркинда,  с семи лет обучался в элитном учебном заведении  в Лондоне, куда Лида летала четыре раза в году выполнить свой материнский долг и обновить гардероб.

 

- Вот, - Лида выложила на столик в кафе фотографию среднестатистического мужчины со значительным лицом.

- Кто это? – спросила Саша, а Вава подвинул фотографию к себе поближе.

- Это твой друг по переписке из Германии, - объяснила Лида.

- Мой? – опешила Саша.

- Твой, твой, - продолжила Лида. - Я зарегистрировалась  на сайте «Выйти замуж в Германию» под твоим именем. Холост, финансово независим, детей нет, любит домашних животных, живет с какой-то Офелией, наверное, кошка или рыбка, ты же любишь рыбок, - сострила Лида. - Мечтает найти жену в России.

- Но я не хочу замуж, да еще, в Германию, - возмутилась Саша. – Тем более у меня есть…

- Что у тебя есть? – не дала ей закончить Лида. – Многолетний геморрой в виде жлоба, пардон, кандидата наук Кости и его семьи? И замуж ты хочешь, это заложено в твоем подсознании.

- У меня перерыв кончается, поговорим в другой раз, -  предприняла Саша попытку бегства.

- Сидеть, - голосом ефрейтора на утренней зарядке гаркнула Лида и хлопнула рукой по столу. Чашечка с давно остывшим кофе подпрыгнула и вернулась на место наполовину пустой.

- А он ничегооооо, - сложив губы бантиком, протянул Вава.

- Дай сюда, - Лида выдернула из рук Вавы фотографию. – Это для Саши. Ей уже почти сорок.

- Мне тридцать три, скоро будет, - возразила Саша.

- Вот я и говорю, почти сорок, - Лиду было не так уж и легко вышибить из седла.

- А «бундесу» сколько? – поинтересовался Вава.

- Ему тоже почти сорок. – ответила Лида, слегка замешкавшись.

- А точнее, - продолжал настаивать Вава.

- Сорок восемь, - сдалась Лида.- Но это не имеет никого значения. Ты должна вырваться из своего порочного круга, а для начала сменить обстановку. Съездить, например, в Германию, в прекрасный город Дюссельдорф. В конце концов, насиловать тебя никто не будет, а твоему многоженцу  даже полезно. Пусть поживет без твоего носового платочка. Привык бегать к тебе плакаться. И потом, я уже купила тебе билет, - и Лида положила рядом с фотографией фирменный белый конверт со эмблемой Аэрофлота.

- А что я скажу маме, - начала сдаваться Саша.

- Сашенька, - вкрадчиво сказала Лида, - пора уже перерезать пуповину, ты – большая девочка.

- И Золушку не с кем оставить, - продолжала упорствовать Саша. Золушкой звали пецилию, золотистую аквариумную рыбку, которую Костя подарил Саше на день рождения. Видимо, за отсутствием в зоомагазине карпов.

-  Золушку отдашь Косте, пусть зажарит и съест ее на ужин, - кровожадно усмехнулась Лида.

- Но я же не говорю по-немецки, у нас в школе был английский, - взмолилась Саша, пуская в ход последний аргумент.

- Не волнуйся, - ласково прощебетала Лида. – Он говорит по-русски. Это наш немец, хороший.

- Хороших немцев не бывает, - мрачно сообщил Вава, расстроившийся, что ему не достался импортный жених. – Мне дедушка так говорил.

 

   «Своего» немца Саша узнала сразу: мужчина  выше среднего роста со знакомым по фотографии лицом и розочкой в целлофане стоял прямо посредине зала прилета. Весь  вид его говорил о важности выполняемой им миссии. Он торжественно вручил Саше розочку, подхватил ее чемодан и проследовал с ней к машине. Саша не особо разбиралась в марках автомобилей, эта была не очень большой, чистой и вкусно пахнущей.

  Домой к Адику, как попросил себя называть Сашин проводник в светлое будущее, игнорируя полное имя Адольф, чтобы не вызывать у свой русской знакомой нездоровых ассоциаций, они приехали, когда уже поздно вечером. В небольшом домике на окраине Дюссельдорфа было тихо и темно. На первом этаже в полумраке Саша разглядела стоящий в углу большой аквариум, на которым светилась неяркая лампочка. Наверное, там и жила упомянутая Лидой Офелия.  Ну, хоть что-то общее было у Саши с этим чужеземцем. На втором этаже, куда по скрипучей деревянной лестнице поднялись Саша и Адик, была ее спальня с ванной и туалетом и кухня. Сам хозяин занимал третий этаж, но туда они не поднимались.

  Адик предложил Саше поужинать, а ей ничего не хотелось. В машине Саша съела яблоко и хотела только спать - дорога, усталость да и разница во времени. Адик был галантен, предупредителен и называл ее Schatz.  Это было первое выученное Сашей новое слово по-немецки после «хенде хох» и «Гитлер капут». Поворочавшись на широкой кровати, она еще раз мысленно обругала себя за то, что позволила Лиде втравить ее в эту авантюру, и уснула.

Адик ушел на работу, когда Саша еще спала. Проснувшись, она долго стояла под горячим душем, потом сделала себе бутерброд с сыром из холодильника, который был не то, что пуст, но, как бы, и не очень полон, и пошла проведывать Офелию. Подойдя ближе к большому стеклянному ящику, который она впотьмах приняла за аквариум, Саша почувствовала, как вчерашнее яблоко вместе с сегодняшним сыром поднимается к горлу и норовит выскочить наружу. На подстилке в розовую клеточку, в окружении травы, детских игрушек и засохших розочек дремал, переливаясь всеми цветами радуги, огромный  радужный удав.  «Офелия», - поняла Саша и впервые в жизни выругалась матом.

-Лида, проснись немедленно, - почти прокричала в трубку Саша, услышав сонный голос подруги.

- Что стряслось? - прошелестела Лида в самое ухо Саши.

- Адик оказался сексуальным маньяком и уже покушался на твою девичью честь?

- Он живет с удавом, - выпалила Саша.- Эта Офелия, о который ты говорила, это не кошка, не рыбка, и даже не морская свинка. Это удав! Он спит в террариуме.

-Офелия – это она, а удав – это он, - начала просыпаться Лида.

- Лида, мне не до твоих грамматических изысков, - разозлилась Саша. – Я  в доме с удавом, я боюсь.

- Адика или удава? – уточнила Лида, все еще зевая.

- Обоих, - Саша уточнила и захлюпала носом. – Что мне делать?

- Сначала успокоиться. Удавы не летают, из террариума ему не выбраться, - в голосе Лиды зазвучали профессиональные нотки. – И потом, что собственно случилось. У кого-то дома птички, у кого-то собачки, а у Адика – удав.  Экзотических животных любят натуры творческие с хорошим художественным вкусом, чаще всего, это художники, скульпторы, писатели. На худой конец, ветеринары.

- Лида, Адик окна алюминиевые делает, - безнадежно вздохнула Саша и повесила трубку.

 

 Вернувшийся с работы Адик застал Сашу, сидящей в своей комнате рядом с не распакованным чемоданом. Она тихо плакала и просила Адика отвезти ее в аэропорт. Любитель пресмыкающихся оказался довольно красноречивым, два часа он убеждал Сашу, что его совсем юная Офелия – натура тонкая и чувствительная, милая и незлая, и, ни в коем случае, не опасная. И не прожорливая. Она ест всего раз в неделю, и сейчас она, совершенно сытая и довольная, переваривает свой недельный паек, и если Саша очень боится, он сделает в террариуме пониже температуру, и Офелия будет спать все время, и вообще, чего дома сидеть, он приглашает Сашу погулять по городу и поужинать в итальянском ресторане. Город не произвел на Сашу особого впечатления,  а в ресторане итальянской кухни  « El Рomodoro», скользкие и длинные фетучини  напомнили ей оставленную в одиночестве Офелию.  По дороге Саша с удивлением обнаружила, что уже не с таким ужасом думает о своей неожиданной сожительнице.

Под утро ее разбудил Адик с весьма своевременным вопросом, умеет ли Саша вязать. Случилась беда – установленную в террариуме температуру в двадцать градусов типичный представитель фауны Панамы и Коста-Рики воспринял, как сибирские морозы, и заболел. Вернее, заболела. Поэтому надо было срочно связать теплый длинный чулок, и засунуть в него Офелию для сугрева. На работу Адик не пошел, скорей всего, взял больничный по уходу. Он съездил в город и привез Саше гору разноцветных ниток и крючок. Теперь Саше было, чем заняться: целый день она вязала свитер для полутораметровой модницы, с благодарностью вспоминая школьные уроки домоводства и покойную бабушку.

Вечером она вышла прогуляться, а когда вернулась, то увидела в гостиной картину из своих самых страшных снов: всем было известно, что больным надо хорошо питаться, поэтому Адик притащил откуда-то маленьких розовых мышат и теперь с нескрываемым удовольствием, почти вожделением, смотрел, как рептилия заглатывала маленьких пищащих зверушек почти целиком. Саша бросилась в свою спальню и закрылась на ключ, решив, что на следующий день она улетит домой первым же рейсом, даже, если ей придется идти в аэропорт пешком.

Уже начало светать, когда позвонила Лида.

- У тебя есть деньги на обратный билет? - спросила она серьезным голосом. – Я была не права. Пресмыкающихся чаще всего заводят люди, кому для счастья надо видеть страх и ужас других. Обычно это люди с глубокими психическими расстройствами, полученными в результате детских травм.

 

Саша поднялась на третий этаж и постучала в комнату Адика, все-таки она была очень воспитанным человеком и не привыкла уезжать из гостей, не попрощавшись. Она негромко постучала, а потом приоткрыла дверь: Адик крепко спал на неширокой кровати, а рядом с ним на подушке лежала Офелия. Услышав шум открываемой двери, она приподняла голову и, глядя Саше прямо в глаза, громко зашипела, высунув острый язык.