Правильная Анечка (Мимо жизни)

С раннего детства Анечка Павелецкая считала себя очень правильной девочкой. Она правильно ела, медленно пережевывая еду и вытирая салфеткой подбородок, правильно и тщательно одевалась, следя за тем, чтобы складки плиссированной юбочки ложились четкими рядами, создавая симметричный рисунок, а на кофточке не было бы ни одной морщинки или пятнышка. Она правильно укладывалась спать, укрываясь теплым одеялом, повернувшись на правый бочок и подложив под пухлую щечку две аккуратно сложенные ладошки. Анечка даже в куклы играла правильно. Она рассаживала их на диване строго по росту и по степени изношенности. Старые куклы со стертыми личиками и растрепанными волосами непременно отправлялись в самый дальний угол, а на переднем плане красовались новые и нарядные, подаренные Анечке родителями на день рождения и Новый год.

Быть правильной девочкой Анечку научила Амалия Францевна, соседка Анечкиной семьи по коммунальной квартире. Квартира в добротном красивом доме с высокими потолками и парадными без лифта была небольшая, всего две комнаты, большая кухня и ванная, совмещенная с туалетом. Такие дома в Ленинграде называли «сталинскими». Они появились в городе после войны. Занятые на строительстве пленные немцы трудились добросовестно, возводя на месте разрушенных довоенных построек благоустроенные дома с водопроводом, канализацией и центральным отоплением. Анечкин дом недалеко от Московского проспекта был последним в ряду послевоенных новостроек. Ее дом называли еще «директорским», потому что находился он недалеко от завода «Электросила», бывшего филиала берлинского завода «Сименс-Шукерт», и предназначался для администрации и руководства завода.

Анечкина квартира была единственной коммунальной в парадном, все остальные были отдельными и принадлежали заводским рангом повыше. Анечкин папа тоже мог бы претендовать на отдельную жилплощадь, если бы на момент сдачи дома был женат. Строить дом закончили в пятьдесят шестом году, когда Сталин уже умер, и главной задачей было объявлено массовое строительство и отказ от излишеств в архитектуре, что привело к появлению большого количества типовых «хрущевок» вокруг монументального Анечкиного красавца в стиле «сталинский ампир». Коробки из дешевых бетонных плит росли быстро и быстро заселялись в основном семьями рабочих с той же «Электросилы». Эти дома напоминали маленьких серых гномиков, которые собрались рядом с большим великаном. Все Анечкины одноклассники жили в таких домах, и это было правильно. Ведь только папа ходил на работу в костюме и галстуке к восьми утра и уже шесть был дома, а не так, как другие папы, работающие по сменам. Они возвращались домой в любое время суток с уставшими лицами, черными руками и в промасленных спецовках. А иногда даже и в ватниках. Анечкин папа был ведущий инженер завода, а мама работала врачом на скорой помощи. Они познакомились в декабре шестидесятого года на веселом новогоднем празднике. Скорую помощь пришлось вызывать директору завода, который пустился в веселый пляс, забыв про возраст, вес и гипертонию.

Родители были очень занятыми людьми, поэтому Анечкино воспитание было доверено Амалии Францевне. Амалия Францевна не работала никем. Вернее, она была на пенсии и получила комнату в «директорском» доме за заслуги своего покойного мужа. До войны он был главным инженером завода, производящего генераторы для электростанций. Он бесконечно мотался по командировкам, проверяя оборудование на Волховской, Днепровской и Рыбинской ГЭС. В одной из таких командировок осенью тридцать четвертого года он сильно простудился и, вернувшись в Ленинград, буквально сгорел за две недели, чем, скорей всего, спас жизнь своей жене. Человек такого уровня вряд ли бы вышел живым из трагедий предвоенных чисток. Амалия Францевна отделалась лишь высылкой в Сибирь в рамках операции НКВД «Лишние люди». Весной тридцать пятого года из Ленинграда были высланы почти сорок тысяч жителей из «бывших» - бывших дворян, царских чиновников, членов их семей и их челяди, бывших жандармов и полицейских. Амалия Францевна была настоящим лишним человеком – ее отец до революции служил при Министерстве иностранных дел у самого министра Бориса Штюрмера. Отец Амалии Францевны умер еще в семнадцатом году, чем отодвинул расплату за свои деяния, которые настигли его дочь почти двадцать лет спустя. Впрочем, и эта ссылка оказалась спасением, неизвестно, пережила бы она даже первую блокадную зиму. Амалия Францевна, побыв почти двадцать лет Алевтиной Федоровной, как ее поспешил записать сердобольный директор деревенской школы, в которой она преподавала немецкий язык, вернулась из Сибири в пятьдесят шестом году. После смерти мужа замуж она не вышла, детей у нее не было, поэтому всю нерастраченную материнскую энергию и педагогический опыт она обрушила на Анечку. Свою главную задачу она видела в том, чтобы вырасти правильную девочку. Амалия Францевна читала ей правильные детские книжки, дополняя собственными комментариями, водила на правильные, по ее разумению, спектакли в кукольный театр и ТЮЗ. Обсуждения не допускались. После очередного спектакля Амалия Францевна поучительным тоном сообщала Анечке главный вывод, которая девочка должна была сделать из увиденного. Было даже удивительно, как Амалия Францевна с ее происхождением и судьбой могла так гармонично усвоить все постулаты воспитания правильного советского человека. В садик Анечку не отдали. Вернее отдали, но приобщение к коллективу продлилось ровно одну неделю. В первое же воскресенье Амалия Францевна, собираясь на традиционную прогулку в Летний сад и причесывая белокурые Анечкины волосы, заметила на голове двух омерзительных насекомых, знакомство с которыми она свела еще в далекие годы Гражданской войны. Именно благодаря им она лишилась в свое время роскошной косы до пояса.

Не дожидаясь возвращения Анечкиной мамы с дежурства, она густо намазала плачущую девочку керосином, обеспечив ожог второй степени нежной Анечкиной шейки и навсегда избавив ее от мерзких тварей и детского садика. Второй раз приобщение к коллективной жизни состоялось у Анечки в семь лет. Первого сентября вместе со своим ровесниками из бетонных «хрущовок» Анечка пошла в первый класс в обычную школу по своему микрорайону, хотя совсем рядом, в соседнем дворе находилась замечательная и совершенно особая школа с усиленным преподаванием английского языка. Дома Анечка слышала, как эту тему обсуждали ее родители с Амалией Францевной, которая требовала на кого-то нажать и кому-то занести. Но папа включился в борьбу за исключительное среднее образование своей дочери поздно, и единственное, что ему пообещала директриса заветной школы, это принять Анечку во второй класс. Изучение языка начиналось только со второго года, поэтому девочка ничего не теряла. Надо было просто год потерпеть и хорошо закончить первый класс. Еще стоя на торжественной линейке, с новеньким портфелем в одной руке и огромным, размером с ее саму, букетом гладиолусов, она почувствовала, что ее первый школьный день складывается не совсем так, как ей бы хотелось, то есть неправильно. Во-первых, не ей доверили читать стихи в микрофон и трясти голосистым колокольчиком, давая первый звонок, уютно усевшись на плече рослого старшеклассника.

Вместо нее это делала Маринка из дома напротив, одетая в совершенно неправильные гольфы. Вместо белоснежных, с завязанными бантиком помпончиками, которые папа привез из поездки в ГДР, на противной Маринке были гольфы бледно-голубого цвета. Но торжественную линейку репетировали в детском садике, куда Анечка никогда не ходила и не могла предъявить свои права на главную роль в этот важный школьный день. Во-вторых, ее поставили в пару с самым главным хулиганом их двора по имени Венчик. Венчик все время шмыгал простуженным носом, вытирал сопли ладонью, а потом норовил этой же рукой взять за руку Анечку. И в-третьих, ее не посадили на первую парту прямо перед учительским столом, откуда она могла бы блистать своим умением читать, писать и считать до ста, а также петь на немецком языке детские песенки. Блистать всеми науками, которыми она овладела под чутким руководством Амалии Францевны. Вместо этого, ее и гадкого Веничку посадили на вторую парту в крайнем ряду у окна. И то, лишь благодаря ее ловкости, ей удалось пропихнуть вперед к окну своего спутника, а самой сесть с краю, максимально приблизив себя к середине класса. Уже на первой перемене она подошла к учительнице Нине Сергеевне и громким голосом сообщила, что та неправильно обращается с цветами. Цветы надо рассортировать по сортам и расставить в отдельные вазы, а не бросить их все на учительский стол одной большой кучей или запихнуть их все вместе в новенькое мусорное ведро, удачно добытое Ниной Сергеевной в конкурентной борьбе с коллегами. И еще неправильно доверять такое важное дело, как первый звонок Маринке в голубых гольфах, а ее сажать с краю с таким недостойным мальчиком, как Венчик. У Нины Сергеевны был большой педагогический стаж. Она начинала работать в школе, когда еще мальчики и девочки учились раздельно. Но эта правильная девочка, с ее чистеньким умытым личиком и твердо глядящими на нее уверенными в своей правоте голубыми глазками внезапно ее напугала. Ей почему-то вспомнилось комсомольское собрание в далеких тридцатых, когда ее соседку по парте исключали из комсомола как дочь врага народа. Вот такая же уверенная чистенькая девочка, комсорг ее класса, вышла к доске и твердым голосом сообщила, что неправильно, если дети предателей и шпионов будут носить комсомольский значок наравне с детьми честных и преданных Советской власти родителей. Соседку по парте исключили из комсомола, потом отчислили из школы, и одна из лучших учениц школы пропала в водовороте истории. Нина Сергеевна облегченно вздохнула, когда ровно через год не обнаружила в своем классе эту правильную девочку. В английской школе было гораздо больше правильных детей. Школа подчинялась непосредственно ГОРОНО, поэтому набирали в нее детей со всего города по конкурсу.

Анечке пришлось даже побороться за свое право быть самой правильной, ведь остальные ученики за первый год учебы уже сумели показать себя. Но уже очень скоро на родительских собраниях гордая Анечкина мама стала из класса в класс выслушивать комплименты прекрасному воспитанию своей дочери, ее успехам в учебе и общественной работе. Правда, Анечка ни с кем не дружила, кроме тихой Оли, но это было не страшно, жизнь долгая, подруги еще будут. Когда Анечка училась в седьмом классе, в ее жизни произошли три неправильных события. Все они были так ужасны, что Анечка даже растерялась, не зная, какое из них причислить к самым ужасным. Перед самым началом учебного года умерла Амалия Францевна. Просто не проснулась утром. Был воскресный день, и все Павелецкие решили не беспокоить ее и дать выспаться после хлопотной недели. Когда вечером, обеспокоившись отсутствием Амалии Францевны целый день, мама Анечки зашла к ней в комнату, то тело старушки уже остыло. Она лежала на высоких подушках, в белом чепце поверх седых волос, аккуратно вытянув руки в накрахмаленной ночной рубашке поверх пухового одеяла. Это было очень неправильно. Анечке надо было учиться в школе еще четыре года, и она с трудом представляла, как будет справляться с учебой, кружками и общественной работой без помощи соседки. Хотя неожиданно обнаружился и плюс. Анечка стала хозяйкой собственной комнаты. В освободившуюся комнату не стали никого подселять, а отдали ее Анечкиному папе. Все эти годы ее папе, ставшему уже главным инженером завода, предлагали отдельную квартиру, но все где-то далеко, в новостройках, в «хрущовках», а Анечка ни за что не хотела уезжать из такого дома, да и родителям было спокойнее за дочь под постоянным присмотром Амалии Францевны. Стоя на кладбище и глядя на заплаканную маму и печального отца, Анечка прикидывала, как поставит мебель в своей комнате, и как она с тихой Олей будет отмечать новоселье. Не дождавшись окончания поминок, на которые пришли немногочисленные работники завода, которые помнили еще мужа Амалии Францевны, Анечка убежала в опустевшую комнату, прикидывая, какие из вещей Амалии Францевны ей могут пригодиться. Нельзя сказать, что она совсем не переживала смерть своей верной спутницы жизни. Она, конечно, расстроилась, что той больше нет, но не собиралась же Амалия Францевна жить вечно. Это же неправильно, чтобы люди жили всегда. Они тогда просто не поместятся все на земном шаре. Вторым неправильным событием в ее жизни стал новый сосед по парте. Так удачно избавившись шесть лет назад от Венчика, Анечка все эти годы просидела за одной партой с тихой Олей. Тихая Оля была очень удобной соседкой и по совместительству подругой, никогда ни в чем Анечке не возражала, всегда поддакивала и преданно заглядывала Анечке в глаза, считая ту абсолютным образцом, достойным подражания. Оле надо было ехать до дома две трамвайных остановки, но она мужественно в любую погоду сначала провожала до парадного Анечку, часто неся два портфеля, пока Анечка, вдохновенно жестикулируя руками, рассказывала что-то своей верной подруге, а потом возвращалась на свою остановку. И вот Олю пересадили на две парты назад, а рядом с Анечкой плюхнулся долговязый второгодник. Веремеев, так еще целых две четверти про себя называла его Анечка, лишь к зимним каникулам узнав, что его зовут Иван, умудрился прогулять почти целую четверть, получить в седьмом классе две двойки в году по русскому и по английскому и был назидательно оставлен на второй год. Вообще-то, в их школе второгодничество не практиковалась, если это не происходило по причине болезни ученика.

Двоечников обычно с треском выгоняли продолжать обучение в школу по месту жительства. Но Веремеев-старший, военный в больших чинах, посверкал погонами, выдрал неуча, пригнал стройбат на ремонт физкультурного зала и Веремеев-младший продолжил обучение в престижной школе. Анечке новое соседство откровенно не понравилось. Не помогла даже проникновенная речь классной руководительницы о том, что на ней теперь лежит ответственная задача по перевоспитанию Веремеева, то есть превращение его в достойного члена коллектива. И хотя тихая Олечка по-прежнему преданно сопровождала ее на переменках и домой после уроков, Анечка чувствовала себя очень неуютно. Веремеев сидел тихо и особенно не докучал. На математике и физике, которые давались ему хорошо, он откровенно скучал, без труда зарабатывая свои четверки и даже пятерки. Решив быстрее всех какое-либо задание, он старательно разрисовывал учебник по геометрии, придумывая целые истории с лирическим героем по имени Яван. Яван боролся с дикими зверями, покорял моря и океаны, спасал длинноволосую красавицу Ая и преодолевал препятствия, в которые под ловким карандашом Веремеева превращались скучные трапеции и параллелепипеды. После того, как тонкий учебник оказывался зарисованным от корки до корки, Веремеев стирал резинкой все нарисованное и начинал свое творчество сначала. Неожиданно для Анечки это было, конечно, неправильно, но очень привлекательно. Стараясь не показать свой интерес, Анечка косила глаза вбок, пытаясь разглядеть новые приключения неуловимого Явана и его длинноволосой спутницы Ая, которая с годами становилась все более похожей на саму Анечку. Но самой ужасной оказалась трагедия в самой семье Павелецких. Вернувшись с демонстрации по случаю очередной годовщины Октябрьской революции, Анечка обнаружила на кухне плачущую маму. Папа ушел к другой женщине. У него любовь. Еще утром они были полной семьей, пили вместе чай, обсуждали Анечкины оценки за первую четверть, а потом Анечка убежала на демонстрацию со школой, а папа собрал вещи и ушел к медсестре из заводской медсанчасти. Это было совсем неправильно. Особенно Анечку задело, что папа ушел от такого хорошего врача как мама к какой-то медсестре. Этого просто не могло быть.

У них семья, хорошая отдельная квартира, мама с высшим образованием и Анечка с отличными оценками, а тут какая-то медсестра и какая-то любовь. И Анечка твердо решила положить конец такому безобразию. Она не собиралась жаловаться на папу в партком или профком, как она видела в некоторых фильмах, она решила пойти другим путем. В первый после праздников рабочий день она отправилась к папе на работу. Анечка пришла к заводской проходной на всякий случай за час до конца рабочего времени. Было темно и уже очень холодно. Стоя в свете тусклого фонаря и приплясывая от холода, Анечка вглядывалась в двери проходной, боясь пропустить отца. Ровно в пять тридцать пошел снег, и на улице появился ее отец. Под руку его держала девушка в серой беличьей шубке и белом вязаном беретике. На ногах у нее были надеты черные сапожки на тонком каблучке, и она крепко держалась за папину руку, боясь поскользнуться. Они пошли в сторону метро, и Анечка пошла за ними. Она не слышала, о чем они разговаривали, но, видимо, о чем-то веселом, потому что девушка часто останавливалась и громко смеялась, закидывая назад свою голову в беретике и прикрывая рот рукой в такой же вязаной белой варежке. Она так смеялась, что от смеха из глаз брызнули слезы и, не успев скатиться, превратились в маленькие ледяные шарики и повисли на темных кудряшках, которые выбивались из-под беретика. Это было уже чересчур. Анечка обогнала веселую парочку и решительно перегородила им дорогу у самого входа в метро. -Папа, – тоном, не подразумевающим никаких возражений, сказала Анечка, - Ты должен сегодня же вернуться домой. Павелецкий растерянно замер. -Анечка, познакомься, это Тамара. – И он сделал жест в сторону спутницы. Анечка даже не повернула головы, а громко повторила твердым голосом – Ты понял? Ты должен сегодня же вернуться домой. Я тебя жду. Тамара, вмиг превратившаяся из веселой хохотушки в живую иллюстрацию к детской игре «морская фигура, замри», молчала. От теплого воздуха, идущего из дверей станции метро, задорные ледяные шарики на волосах растаяли, и мокрые прядки прилипли к щекам девушки. Павелецкий пришел в себя и снова попытался познакомить дочь с Тамарой. -Анечка, это моя…- но закончить он не успел.

Анечка строго направила на него указательный палец правой руки и, повышая голос, не обращая внимания на идущих мимо людей, почти прокричала – Иначе, я тебя вычеркиваю! И зашагала прочь. Теперь Анечка жила вдвоем с мамой. Отец не вернулся. Раз в месяц он приносил конверт с деньгами Анечкиной маме, каждый раз стараясь выбрать время, когда дочери точно не будет дома. Первого сентября десятого выпускного класса Анечка не обнаружила на школьной линейке тихую Олю. Это было странно. Напрасно прождав появление подруги весь учебный день, после уроков Анечка отправилась в подруге домой. Она долго звонила, прежде чем ей открыли. Строго глядя в глаза появившейся на пороге Оле, она потребовала объяснений. Оля была другая, опухшее лицо в темных пятнах, немытая голова, затравленный взгляд. Продолжая возмущаться, Анечка попыталась войти в прихожую, но натолкнулась на какое-то препятствие. Анечка опустила глаза вниз и увидела большой, твердый, надутый как шар Олин живот. Тихая Оля была беременна. Анечке показалось, что она сейчас упадет в обморок. Это было неправильно, это было так чудовищно неправильно, что у нее от ярости и негодования перехватило горло. Тихая Оля несколько секунд смотрела на Анечку, а потом закрыла дверь. Всю дорогу домой Анечка не могла прийти в себя. Ее тихая, безропотная, бессловесная подруга имела свою, тайную, неправильную жизнь, о которой Анечка ничего не знала. Где-то, за пределами ее контроля, Оля жила в другом измерении, не подвластном Анечке. И не просто жила, а завершала поступки, которые были для Анечки верхом неправильности. Добравшись до дома, она твердо решила вычеркнуть и Олю. А вскоре пришлось вычеркивать и маму. В ту зиму в Ленинграде стояли сильные морозы, и в классах было очень холодно. После третьего урока их отпустили домой, потому что температура в помещении упала ниже положенного уровня. В прихожей Анечка с удивлением заметила большие мужские ботинки, а на вешалке военную шинель с погонами, на которых были две красные полоски и эмблема со змеей, как на окне в ближайшей аптеке. В маминой комнате послышался шум, и оттуда вышла мама, раскрасневшаяся, с растрепанными волосами, в халатике на голое тело, которое она безуспешно пыталась прикрыть. Анечка была большая девочка и сразу догадалась, что происходило в маминой комнате, пока она прилежно записывала на уроке список литературы, которые следовало прочитать на зимних каникулах. Не снимая обуви, оставляя за собой маленькие грязные лужицы от растаявшего снега, что, конечно, было очень нехорошо, Анечка молча проследовала на кухню. Маминого знакомого звали Андрей Владимирович, он был военным врачом, приехал в Ленинград в Военно-медицинскую академию на курсы повышения квалификации. Курсы скоро заканчивались, Андрей Владимирович получил назначение в военный госпиталь в Ташкент и сделал маме предложение. Удивительно, но это уже не стало для Анечки таким большим ударом, как уход отца или беременность тихой Оли. Она словно уже ждала очередного удара судьбы от таких неправильных людей, с которыми сводила ее жизнь. Она благосклонно сказала маме, что та вольна ехать, куда угодно, она прекрасно проживет сама, окончит школу, сдаст выпускные экзамены, поступит в институт, ведь она очень организованная, ответственная и знает, как надо правильно жить. После этого Анечка разделась, прошла в свою комнату, легла на диван с книжкой и вычеркнула маму. Второе полугодие десятого класса пролетело как один день. Анечка училась, готовилась к выпускным экзаменам, прекрасно справляясь с домашними делами. Два раза в месяц она получала на почте денежные переводы: каждое первое число от папы и каждое пятнадцатое от мамы. С родителями связи она не поддерживала, но считала абсолютно правильным и справедливым получать от них деньги, это был их долг -заботиться о своей дочери. В конце июня состоялся выпускной вечер

. Сначала было все, как положено – актовый зал, торжественное вручение аттестатов, взволнованные учителя, гордые родители, счастливые выпускники. В своих поздравлениях преподаватели давали жизненные напутствия и особо поздравляли любимых учеников. Анечка окончила школу очень хорошо, в аттестате у нее были только две четверки – по алгебре и по химии, а все остальные пятерки, примерное поведение и несколько грамот за особые успехи в английском, истории и литературе. Но ее почему-то никто из учителей отдельно не упомянул. Потом были танцы в физкультурном зале, где были накрыты столы с пирожными, фруктами и лимонадом. Играл настоящий военный ансамбль, который обеспечил Веремеев-старший. Девочки, нарядные и очень красивый, громко щебетали, а мальчики часто выходили на улицу и возвращались со стойким табачным ароматом и запахом еще чего-то, явно покрепче, чем стоящий на столах «Буратино». Анечка почти не танцевала – быстрые танцы ей не нравились, ей было неприятно смотреть, как дергаются, заламывая руки и извиваясь в нелепых позах, ее одноклассники. А на редкие медленные танцы ее приглашал только Веремеев. Он еще больше вытянулся и возмужал, и из безалаберного второгодника превратился в сильного и привлекательного молодого человека. Ее вечный товарищ по школьной парте притягивал взгляды многих одноклассниц, но девочки его мало интересовали. Он хорошо учился, много занимался спортом и, радуя своего отца-генерала, собирался в Рязань поступать в десантное училище. Анечка выбрала финансово-экономический институт. После танцев, едва на город опустилась невнятный сумрак июньской ночи, все погрузились в поданные автобусы и поехали на проводы белых ночей. Гуляли всю ночь, до первого поезда метро, то резвясь и бегая, словно расшалившаяся малышня, почувствовавшая сладкий воздух свободы, то неожиданно замолкая, погрустнев, как будто и вправду в эту волшебную ночь навсегда уходило их детство. Знакомые с детства силуэты разведенных мостов над Невой, бирюза Зимнего дворца и парящие кони Клодта на Аничковом мосту у Дворца пионеров были торжественными и многозначительными. Анечка старательно участвовала во всеобщем праздновании, понимая, что нельзя отрываться от коллектива даже в последний школьный день. Домой Анечку провожал Веремеев. В парадном горела тусклая лампочка и, подымаясь наверх, Анечка споткнулась несколько раз, уставшие ноги в новых выпускных лодочках плохо ее слушались, но Веремеев каждый раз успевал подхватить ее за локоть, чтобы она не упала.

В какой-то момент у Анечки даже мелькнула мысль, что он готов подхватить ее на руки как ребенка. Он зашел в прихожую вместе с Анечкой и, не давая ей опомниться, не зажигая свет, обнял ее своими сильными руками и стал целовать. Анечка задыхалась от страха и от неведомого ей чувства невесомости. Медленно и верно они приближались к Анечкиному дивану. Должно было произойти что-то новое и пугающее. -Нет,- мысленно произнесла Анечка, когда до места ее грехопадения осталось меньше шага. - Нет, - прошептала Анечка, когда почувствовала, как мужские руки расстегивают молнию на ее спине. Воздушное платье легким облачком скользнуло к ее ногам, обнажив худенькую девичью грудь. Анечка крепко зажмурилась и перед глазами встала тихая Оля, неуклюжая, в бурых пятнах и с большим животом, такой, какой она видела ее в последний раз, испуганная мама с растрепанными волосами, пытающаяся прикрыть свою наготу полами халатика, сопливый Венчик и соседка со второго этажа с вечно орущим младенцем. - Нет, нет, нет, - закричала Анечка, и начала бить Веремеева своими маленькими крепкими кулачками в грудь, по лицу, по голове, отталкивая его от себя. Удары были сильными и чувствительными. Девушка продолжала иступлено кричать, у нее брызнули злые слезы, которые потекли по лицу, смешавшись с тушью, некрасивыми черными ручейками. У нее началась истерика, и она уже не могла остановиться. Опешивший Веремеев отпустил ее, развернулся и ушел, громко хлопнув дверью. После зимней сессии, которую Анечка без труда сдала на все пятерки, вместе со всей группой она отправилась в Кавголово кататься на лыжах. Сказочная ленинградская зима, еще день назад радовавшая замечательной лыжной погодой, за ночь совсем расклеилась. Лыжня быстро превратилась в грязную мокрую жижу, и Анечка несколько раз проваливалась в мокрые и грязные сугробы. Домой она вернулась поздно вечером, промокшая, уставшая и совершенно больная. Все три недели каникул она пролежала дома, принимая таблетки на свое усмотрение и вспоминая методы домашнего лечения Амалии Францевны.

Совсем не было аппетита, болели кости и суставы, иногда из носа шла кровь. Когда ей стал лучше, борясь со слабостью и головокружением, она добрела до поликлиники и получила в руки дежурное направление на анализ крови. Результаты совсем не обрадовали ее участкового врача, которая тут же вызвала скорую. В больнице ей диагностировали острый лейкоз, в просторечии рак крови. Эпилог Стоял обычный нежаркий ленинградский июнь. Белые ночи уже пошли на убыль, но темнело по-прежнему поздно. Кладбищенский сторож медленно брел к воротам, опытным взглядом окидывая могилы в поисках полезных для себя вещей. Где-то стояла забытая лейка и начатая поллитровка. У красивого памятника из белого мрамора стоял молодой человек в офицерской форме и голубом берете. На груди у него был орден Красной звезды, а левая рука висела на черной повязке. Шел шестой год войны в Афганистане, и сторож уже привык, что на кладбище появляются могилы ребят, вернувшихся после выполнения интернационального долга в цинковых гробах. Но этот офицер стоял не у могилы своего сослуживца. Сторож работал на кладбище двадцать лет и хорошо знал всех своих «жильцов». Это была могила совсем юной девушки Анечки Павелецкой.

В здоровой руке Веремеев держал старый школьный учебник по геометрии. За спиной у старшего лейтенанта Веремеева были учеба в десантном училище, год в Афганистане, ранение и почти полгода в военном госпитале в Ташкенте, где он встретил Анечкину маму. Приехав в отпуск в родной город, Веремеев пришел к своей первой школьной любви. Могила была чисто убрана, а в одинаковых стеклянных баночках, врытых в землю, стояли букетики искусственных цветов. Анечкина мама рассказала, что за могилой ухаживает Анечкин папа и его жена Тамара. Они часто приходят на кладбище вместе с маленьким сыном. Было тихо, очень тихо, как бывает только на кладбище, когда никуда не надо торопиться ни тем, кто лежит здесь, ни тем, кто пришел их навестить. Веремеев нагнулся и положил рядом с цветами учебник по геометрии, где на последней странице смелый Яван пытался схватить улетающую к небесам в своем корабле-параллелепипеде длинноволосую красавицу Ая. Потом, не оглядываясь и еле сдерживая слезы, он пошел к выходу. Вслед ему с фотографии на белом мраморе уверенно смотрела очень правильная девочка.