Вы поедете на бал?

1 На остановке у детского садика было пусто – переполненный автобус, покачивая серыми, давно не мытыми, боками и пыхтя черным густым дымом, валившим из ржавой выхлопной трубы, натужно набирал скорость, увозя заждавшихся его пассажиров. Ноябрьский снег , вылетая из-под тяжелых колес, оставлял на проезжей части грязную унылую жижу. Тоня, опоздавшая совсем чуть-чуть, расстроенно вздохнула и поежилась в своей, не первой молодости, куртке под злыми порывам ленинградского ветра. Оставалось только надеяться, что ранним утром холодного вторника следующий автобус не заставит себя долго ждать, и это будет не допотопный экземпляр львовского автобусного завода, в котором Тоню укачивало, а солидный венгерский „Икарус“ жизнерадостного оранжевого цвета. Каждое утро, заканчивая смену в круглосуточном детском садике „Солнышко“, где Тоня работала ночной нянечкой, она по привычке загадывала: если придет „Икарус“, то день будет удачным, а если львовский, то...

Хотя это правило не всегда работало, и дни были чаще всего одинаково никакими. Тоня пожалела, что поторопилась убежать после смены, не дождавшись завтрака: сегодня в меню была пшеная каша с маслом, а мерзнуть на улице с полным желудком было бы гораздо веселее. Остановка быстро наполнялась людьми, нервно поглядывающими на часы и всматривающимися вдаль, откуда должен был появиться очередной питерский Ноев ковчег и развезти всех мерзнущих и тепло одетых, спешащих и не очень, опаздывающих и приходящих вовремя. Тоне повезло, и минут через двадцать ее бодрых подпрыгиваний к остановке подкатил большой, почти новенький, „Икарус“. Автобус был полным-преполным и напоминал дефицитную коробочку со шпротами, заботливо уложенными в ровные ряды руками добросовестных работниц латвийской фабрики Brīvais vilnis. Шпроты обычно напоминали о приближающемся празднике, а переполненный автобус о том, что рабочая неделя только началась и до выходных еще ой, как далеко. Перед тем, как нырнуть в однородную массу спресованных пассажиров, Тоня постаралась вдохнуть свежего воздуха полной грудью, чтобы как можно меньше «наслаждаться» запахами чужой жизни.

Продержаться надо было только три остановки, до станции метро «Петроградская», где большинство ее соседей по автобусу ринется в теплую духоту метрополитена, а веселая стайка громких студентов, у которых из прижатых к груди папок и портфелей виднелись белые халаты, поспешит в сторону Первого медицинского института. Института, который в июне сорок первого закончила Тонина бабушка, института, который ее мама, похоронив бабушку, оставшись без неверного мужа, вышедшего во двор покурить и исчезнувшего без адреса, номера телефона и алиментов, (как потом грустно шутила мама: «Пошел за спичками»), и родив Тоню в полном женском одиночестве, бросила на третьем курсе, превратившись в вечную медсестру с регулярными дежурствами в больнице и нерегулярной подработкой санитаркой. Института, куда поступала после школы Антонина, и куда обязательно поступила бы еще прошлым летом, если бы не смалодушничала и не забрала документы после тройки по химии на вступительных экзаменах. У метро «Икарус» радостно выплюнул пассажиров и легко покатил дальше по Большому проспекту Петроградской стороны. Тоня села на освободившееся место у окна и прислонилась к слегка запотевшему стеклу.

Как здорово, что ей никуда не надо торопиться - занятия на вечернем отделении факультета дошкольного воспитания в пединституте начинались в шесть вчера, потом к десяти на работу. В садике надо часов за пять перемыть все полы и посуду, оставшуюся на кухне после ужина, высадить по очереди на горшки полусонных малышей, снова уложить их в кроватки и можно отдохнуть самой, устроившись на маленькой детской раскладушке в большой комнате, служившей днем и столовой, и местом для игр и занятий, а ночью превращавшейся в спальню для тех малышей, кого отдавали в садик на шестидневку – с утра понедельника до вечера в субботу. Прислушиваясь к ночным всхлипам, еле слышному детскому дыханию и стучащему в большие окна дождю, Тоня чувствовала себя по-домашнему уютно и безмятежно. И эта работа ей нравилась. - Дурацкая работа, - не переставала повторять при встрече ее школьная подруга Мила. Она жила с Тоней в одном доме, и девушки часто сталкивались по утрам во дворе, когда свежая выспавшаяся Мила спешила на занятия в университет, а уставшая полусонная Тоня возвращалась со смены. – Ни людей посмотреть, ни себя показать.

Миле, конечно, всегда было, что показать, что она с удовольствием и делала: стройная, с длинными ногами, бойкими карими глазами в длинных ресницах и копной вьющихся каштановых волос. Даже обычная школьная форма, унылое коричневое платье, на десять сантиметров короче, чем у всех, и скучный черный передник с аккуратно отпоротой серединкой, чтобы две широкие лямки не мешали высокой недетской груди, сидели на ней не по-ученически кокетливо. А уж на школьных дискотеках, в узких джинсах Levi Strauss, привезенных из Германии папой, старшим помощником сухогруза „Генерал Карбышев“, и полупрозрачной блузке-боди, сидевшей на ней как вторая кожа, Мила каждым квадратным саниметром являла себя окружающему миру. „А здесь что показывать?“ – думала Тоня, глядя каждый раз в большое зеркало на свое отражение, которое ей самой активно не нравилось: рост маленький, волосы скучно-русые, строго прямые, невыразительные глаза бутылочного цвета, с редкими бесцветными ресницами, чуть вздернутый нос и невнятные губы. 2 В арке, ведущей во двор, Тоня догнала тетю Симу-почтальоншу. Пожилая женщина первой подошла к Тониной парадной, загородив пузатой черной сумкой входные двери.

Тоня попыталась незаметно проскользнуть к лифту за внушительной спиной тети Тани, чтобы не видеть, как она опускает в узкие щели почтовых ящиков конверты с письмами и открытки. После смерти бабушки, которую Тоня совсем не помнила, им никто не писал, а „Комсомолку“ приносили ближе к обеду: Тоня любила, хорошенько выспавшись, сбегать к ящику за любимой газетой и обстоятельно прочитать ее от заголовка до самых последних строчек, не пропуская ни одной, даже самой крошечной заметки, постепенно, оттягивая удовольствие, добираясь до большой статьи „в подвале“, которая всегда была самой ожидаемой и самой интересной.

- Куда? – остановила Тоню тетя Таня, слегка прижав ее тяжелой сумкой к холодной стене.

– Это ты - Рассказова из странной квартиры?

- Я, - кивнула Тоня, удивившись своей известности. - Тогда это тебе, - и тетя Таня сунула Тоне в руки плотный конверт цвета мороженого крем-брюле за 13 копеек. Необычный прямоугольник пах странной смесью духов с ярким цветочным запахом и свежей типографской краски. Войти в квартиру, где жила Тоня с мамой можно было только по черной лестнице, прятавшейся за лифтом в глубине бывшего доходного дома на Бармалеевой улице. Неуклюжую и неуютную, смешной площадью двадцать четыре квадратных метра, но зато отдельную, что уже было в их районе старых коммуналок большой редкостью и удачей, между собой соседи называли их квартиру „странной“. Она и на самом деле была странной, грубо отрезанной глухой стеной от большой квартиры, частью которой она была много лет. Поздней осенью сорок пятого года в дверь тогда еще неразделенной на две очень неравные части квартиры на втором этаже напротив лифта позвонила

Тонина бабушка, вернувшаяся из эвакуации из Челябинска. У ног ее стоял маленький чемоданчик, а в руках она держала сверток из серого солдатского одеяла, в котором копошилась и сопела Тонина мама, уставшая от голода, холода и длинной дороги. Тонина бабушка пришла к единственным людям, которых она знала в опустевшем от тысячи смертей за годы блокады Ленинграде. Дом, где она жила до войны, разбомбили еще в августе сорок первого вместе с ее родителями, братом Колей и кошкой Муркой. Саму ее эвакуировали вместе с тяжелораненными по первому, еще тонкому, льду Ладожского озера из хирургического стационара, расположенного во Дворце пионеров в Аничковом дворце. После долгих мытарств Тонина бабушка оказалась на Урале. Там, в челябинской городской больнице, она выходила главного инженера Кировского завода, эвакуированного из Ленинграда вместе с пятнадцатью тысячами работников и членами их семей, свалившегося от усталости, недоедания и двухстороннего воспаления легких. На счастье главный инженер был дома, и Тониной бабушке была немедленно выделена комната за кухней, с отдельным входом с черной лестницы. Все это произошло к плохо скрываемому неудовольствию жены главного инженера, которая все последующие годы подозрительно и не без оснований вглядывалась в худенькое личико маленькой Тониной мамы в поисках сходства с волевым лицом собственного мужа.

Возмущаться недоверчивой супруге приходилось далеко в глубине своей души, потому что муж ее, человек крутого нрава, громкого командного голоса и решительного характера, возражать себе не позволял никому, кроме болонки Тутси. Проверить свои догадки у жены не было никакой возможности, так как экспертизу ДНК еще не придумали, кофейная гуща не помогла, а все известные в городе гадалки искали пропавших без вести. Поход в партком тоже не сулил ничего хорошего: добившись сурового наказания в виде увольнения неверного мужа, супруга номенклатурного работника могла вмиг лишиться своего социального статуса и ленинградской прописки впридачу - в разрушенных войной западных областях страны было огромное количество фабрик и заводов, требовавших крепкой хозяйственной руки. Звездный час обиженной супруги настал через десять лет, когда главный инженер неожиданно скончался прямо в горячем цеху, принимая очередную комиссию из Москвы. Новоиспеченная вдова перестала стесняться в выражениях и поступках и, собрав все почетные грамоты и ордена покойного мужа, отправилась по инстанциям. В один прекрасный день, вернувшись с работы, Тонина бабушка обнаружила плачущую дочь, неровную глухую стену со свежей штукатуркой и остатки цемента на полу ее теперь отдельной квартиры без кухни, без ванной, слава богу, с туалетом и заколдованной площадью двадцать четыре квадратных метра, что никак не позволяло встать на очередь для получения другого жилья. Кроме того, Тонина бабушка умела лечить людей, стоять по десять часов в опреационной, дежурить по ночам, а вот скандалить не умела совсем. Взяв оставленный на столе ордер на свои хоромы, она отправилась в жилконтору, и вскоре в небольшой прихожей появилась газовая плита и допотопная чугунная ванная, которая в закрытом деревянной доской виде служила столом для посуды, кастрюль и сковородки. Надежда на изменения жилищных условий была только на капитальный ремонт, но в дореволюционной стране строили добротно и на века, поэтому в этой квартире выросла и Тонина мама, и сама Тоня.

3 В конверте было приглашение на свадьбу Милы и Славика. Тоня всегда знала, что ее школьная подруга выскочит замуж первой из их класса. Роман Милы и Славика из параллельного класса развивался на глазах всей школы по всем классическим канонам и бешено популярной среди школьников повести «Вам и не снилось» с той лишь разницей, что главными свидетелями этих отношений были не родители, которые обо всем узнали последними, а две классные руководительницы, молоденькая англичанка Славы и пожилая математичка Милы. Глядя из окна учительской на сладкую парочку, математичка озабоченно вздыхала, а англичанка шутливо крестилась: «Слава Богу, у меня мальчик!» На радость всему педагогическому коллективу ничего криминального не случилось и ленинградские Ромео и Джульетта дождались совершеннолетия, подали документы во Дворец бракосочетания на набережной Красного флота и принялись готовить бал, назначенный на двадцатое января, в начале студенческих каникул, в ресторане гостиницы „Октябрьская“. Ближе к вечеру, отдохнув и традиционно изучив „Комсомолку“, Тоня позвонила Миле. - Поздравляю, - искренне порадовалась за одноклассницу Тоня.

- Ой, Тонька, я так счастлива, - пропела в трубку Мила.

– Ты же точно придешь? - Это пятница, - вздохнула Тоня, проверив календарь на новый восемьдесят четвертый год.

– Я работаю.

- Ну, поменяйся, - обижено сказала Мила.

– Мы будем рады тебя видеть. Я из класса только тебя пригласила.

- Постараюсь, - пообещала Тоня, не желая огорчать подругу.

- Может быть, сразу в ресторан получится.

- А надеть тебе будет что? – осторожно поинтересовалась Мила и предложила, - можешь взять что-нибудь у меня. У мамы портниха есть – класс! Она и подкоротить может, и по фигуре подогнать.

- Будет! – резко ответила Тоня, почувствовав, как неудержимо краснеет. Этот вечный вопрос – что надеть? – портил ей настроение перед каждым праздником, перед каждым днем рождения, заставляя перебирать в сотый раз в шкафу свой небогатый гардероб. В младших классах было еще ничего – дни рождения одноклассники отмечали в основном сразу после уроков, и можно было спокойно прийти в школьной форме, но вот в старших классах Тоня чаще отказывалась от приглашений, предпочитая посидеть дома, чем заявиться в гости в который раз в своей синей юбке, сшитой на уроке домоводства, и маминой блузке. С маминой зарплатой медсестры особо не понаряжаешься. Каждый раз, слушая, как дочка в очередной раз отнекивается по телефону от приглашения, а потом тихо плачет, закрывшись в туалете, Тонина мама говорила:“Ничего, что-нибудь придумаем“. И этой фразы Тоня боялась больше, чем вечернего одиночества, когда одноклассники будут веселиться, а она - сидеть дома, уткнувшись в черно-белый экран телевизора. Однажды мама уже придумала... На торжественную линейку, посвященную последнему звонку для выпускников, четвертому «Б» было поручено придти в костюмах представителей разных профессий, напутствуя старшеклассников перед дорогой во взрослую жизнь. Правильные Тонины одноклассники быстро разбились на врачей, космонавтов, инженеров и строителей. А Тоня решила, что она будет принцессой. Ну и что, что такой профессии нет, просто Тоне очень хотелось побыть принцессой, хоть один разок, принцессой из детской игры «Вы поедете на бал?», в которую Тоня и летом, и зимой так любила играть с девочками во дворе.

- "Да“ и „нет“ не говорите, черное-белое не называйте!“

— Вы поедете на бал?

– Возможно.

— Вы поедете в карете?

-Скорее всего в карете.

— А какими будут лошади?

-Серые. В яблоках.

— Что вы оденете на бал?

- Красивое платье.

— Конечно, белое?

- Розовое с золотыми цветами, блестками и большим бантом сзади.

— Его сошьют специально для этого бала?

– Обязательно.

— И Вы будете на балу самой неотразимой?

- Непременно!

— Вы возьмете с собой жениха?

- Жениха я встречу на балу.

— Конечно же, он вас полюбит c первого взгляда?

- Да. Ой!

- Ничего, что-нибудь придумаем, - вздохнула Тонина мама и открыла платяной шкаф: ничего похожего на наряд принцессы в нем не было. Старые занавески темно-бордового цвета и выцветшее от времени покрывало на диване даже при помощи самого богатого воображения явно не тянули на платье для бала. В воскресенье утром, придя с ночного дежурства, Тонина мама достала из пакета тугой рулон медицинской марли. Отправив дочку на улицу погулять, она разложила на полу старые газеты и, вооружившись большими ножницами и тщательно сверяясь с инструкциями в книге «Кройка и шитье» за тысяча девятьсот пятьдесят четвертый год, попавшей в их квартиру еще до возведения разделительной стены, и фотографией Янины Жеймо в роли Золушки, начала строить выкройку. К вечеру наряд был готов. Чтобы замаскировать его происхождение, Тонина мама развела в тазу немного йода в воде и несколько раз окунуло в него готовое платье, которое приобрело кремовый оттенок. Затем в том же тазике она приготовила крахмальный раствор, и через три часа, высохнув, произведение домашнего портновского искусства превратилось в настоящий наряд принцессы с широкой юбкой, рукавами-фонариками и большим бантом сзади. Когда Тоня уснула, в коробке с елочными игрушками Тонина мама нашла треснувшего стеклянного Деда Мороза и большой шар, с нарисованным на нем Коньком-Горбунком. Она аккуратно завернула их в бумагу и, пройдя по ним несколько раз бутылкой из-под кефира, аккуратно приклеила блестящие осколки по всему платью, для верности побрызгав их лаком для волос «Прелесть»

Невинномысского завода бытовой химии. Несколько раз за ночь Тона просыпалась и с замиранием в сердце любовалась своим платьем, переливающимся в свете уличного фонаря, боясь, что это всего лишь сон, и эта красота исчезнет с первыми лучами солнца. -Красивое платье, - сказала мудрая Анна Константиновна, когда Тоня пришла в школу в своем марлевом великолепии.– Будем считать, что Тоня Рассказова будет актрисой. - Актрисой погорелого театра, - захихикал начитанный Славик, который сбежал из своего четвертого «А», чтобы лишний раз дернуть Милу за косички, за что тут же получил портфелем по голове от предмета своего тайного обожания. Все испортил дождь, который, по-ленинградски неожиданно, обрушился на всех, стоящих на улице на торжественной линейке, в тот момент, когда Мила, сидящая на плече рослого десятиклассника, затрясла заливистым колокольчиком. Все бросились к школьному крыльцу, спасаясь от потоков воды. Тоня замешкалась, подскользнувшись на ставшей вмиг скользкой траве, и вбежала в вестибюль последней, мокрой, как полевая мышь. Ее великолепное платье превратилось в тряпку, с которого текли бурые ручьи, а в воздухе нестерпимо запахло больницей. Принцесса превратилась в Золушку, над которой, не скрываясь, хохотала вся школа. Тоня разрыдалась и, размазывая по лицу желтые слезы, бросилась обратно под дождь. 4 Договорившись очень заранее с заведующей, что вместо ночной смены в день свадьбы подруги она отработает днем, Тоня начала свой поход по магазинам. Теперь, каждое утро после работы она доезжала до Невского проспекта и честно обходила ДЛТ, Пассаж и Гостиный двор. Все было дорого, некрасиво, не по размеру. В распоряжении Тони было целых тридцать рублей из кассы взаимопомощи, которые ей выделила председатель профкома, уступив свою очередь. Ну, можно было еще доложить десять-пятнадцать рублей с зарплаты. Дневная няня Тома посоветовала походить по комиссионкам, и Тоня наизусть выучила все отделы Апраксина двора. Платье не находилось. Тоня с мамой решили, что надо шить. Тоня взяла у Милы телефон портнихи-кудесницы и пошла по второму кругу, досконально исследуя универмаги и комиссионки в поисках ткани, которая должна была быть не очень светлой, чтобы не мешать сиять невесте, хотя затмить Милу и без свадебного наряда у Тони не получилось бы никогда в жизни, не маркой, чтобы можно было носить это платье и потом, не тонкой и не очень плотной, недорогой и очень нарядной. Но все было не то. - Вот, - сказалауставшая от безрезультатных поисков мама и выложила на стол отрез парашютного шелка.

– У Воронова с первого этажа выменяла. За поллитра спирта. Большой бутыль из-под болгарских маринованных помидоров и огурцов, наполненный чистым медицинским спиртом, который Тонина мама потихоньку приносила с работы в пузырьке, стоял у них в углу на кухне и служил универсальным средством оплаты трудов сантехника, водопроводчика и слесаря. Всего небольшая бутылка девяностошестиградусной жидкости, и у обитательниц « странной» квартиры переставал течь бачок в туалете, капать кран на кухне, на стене появлялась еще одна полочка для книг, а в дверях – новые замки по причине очередной потери Тоней ключей от квартиры.

- Мама, но он такой светлый! – расстроилась Тоня.

– На свадьбу так нельзя.

- Зато бесплатно, только портнихе заплатить, - возразила Тонина мама. – Встанешь на фотографии в сторонке, ты же не свидетельница. Не свидетельница. А Тоне так хотелось ей быть, но Мила, наверное, просто не захотела рисковать, ведь неизвестно, вдруг Тоня опять придет в юбке с уроков домоводства и в маминой блузке. Или в платье из крашеной марли. А кому хочется испортить парадную фотографию „бедной родственницей“? Ателье на девятой линии Василевского острова Тоня нашла с трудом. Заляпанные грязью ступеньки и выцветшая вывеска „Ателье мод“ прятались между «Ремонтом часов» и «Аптекой». Внутри было пусто, лишь молодая приемщица, спрятавшись за высокой стойкой, старательно выщипывала брови маленьким рейсфейдером.

- Мне к Татьяне Кузьминичне, - Тоня выложила на стойку газетный сверток с шелком.

- Примерка? Заказ? Готовое изделие? – не отрывая взгляда от маленького зеркальца, спросила приемщица.

- Заказ, - ответила Тоня.

- К Новому году не берем, - девушка продолжила ровнять кокетливый изгиб правой брови.

- Мне не надо к Новому году, мне к пятнадцатому января, - на всякий случай сократила срок Тоня.

- К пятнадцатому? – переспросила девушка и наконец-то оторвалась от своих важных дел.

– К пятнадцатому можно.

Она поковыряла пальчиком сверток с тканью, усмехнулась и крикнула куда-то в глубь помещения в сторону открытой двери:

- Татьяна Кузьминична, к Вам парашютистка!

- Пусть проходит в примерочную, заканчиваю, - донеслось в ответ. За дверью была маленькая комната с потертым диванчиком, часть которой была завешена тяжелой пыльной тканью на больших кольцах, как занавески на окнах. Тоня присела на стул, разглядывая висевший на стене плакат к Первому мая и стараясь не слушать разговор, доносившейся из примерочной.

- Какая все-таки это красота, - услышала Тоня голос Татьяны Кузьминичны.

– Вот ведь умеют там делать, даже резать –то страшно, а вдруг испорчу?

- Глупости, - раздался жизнерадостный женский смех.

– У Вас золотые ручки, Татьяна Кузьминична, весь город знает. Так я могу быть уверена, что Вы успеете до Нового года?

- Ну, конечно, - заверила Татьяна Кузьминична. – тут и делать ничего, ткань сама так играет, что ее любой фасон только испортит. Делаем, как договорились: режем на две части, сшиваем перед и зад, вырез – узкая щель, ширина и рукавчик – своя ширина ткани, внутри - резинка по бедрам, регулируем длину, на примерочке подошьем.

- А разрез сбоку? – капризно протянула заказчица.

– Мы приглашены на прием на самый верх. Я должна быть вне конкуренции!

- И разрез обязательно, слева до середины бедра, - подтвердила портниха. Тяжелая штора отъехала в сторону и, наполнив комнату резким цветочным запахом, невысокая дама в белой растегнутой дубленке, бежевом норковом берете и коричневых сапогах на высоком каблуке проследовала к выходу.

- Я сейчас, деточка, - кивнула Тоне Татьяна Кузьминична.

– Только в пошивочный заскочу. На маленьком круглом столике на целлофановом пакете с ярко-красной надписью «Берёзка» лежала ткань модной заказчицы. Это была не ткань, это было настоящее произведение искусства – легкая, воздушная, переливающаяся золотыми цветами, расцветающими на нежно-салатовом фоне, словно в диковинном саду где-то в жарких странах. Тоня невольно погладила шелковистую поверхность, и нежно-салатовый фон превратился в густо-зеленый, а золото цветов – в серебро. Это чудо вздохнуло, как живое существо, и соскользнуло на пол. Тоня осторожно подняла отрез и приложила к себе. Из зеркала на обшарпанной стене на нее смотрела принцесса. Тоня поняла, что ни за что не выпустит это волшебство из рук. Она быстро сложила ткань, сунула в сумку к газетному свертку с парашютным шелком и выбежала на улицу мимо равнодушной приемщицы, усердно красившей ногти. Проваливаясь в грязный снег, спотыкаясь и задыхаясь, Тоня бежала до станции метро, как будто за ней гнались.

Быстрее, быстрее, сквозь непослушный турникет станции „Василеостровская“, сунув в автомат пятачок замерзшими пальцами, бегом вниз по эскалатору, в распахнутый вагон. Дверь с шипением закрылась, и поезд провалился в темноту туннеля. Тоня отдышалась и нащупала в сумке ткань, еще не до конца веря, что она это сделала. Украла. Отрез был там, и Тоня опять погладила шелковое чудо: оно было скользким и холодным, но ей показалось, что она обожглась. Жгло руки, жгло в груди, жгли лицо глаза пассажиров. Они, смотрели на нее и знали: „Воровка“. Платье Тоня сшила точно так, как говорила Татьяна Кузьминична. Это оказалось совсем несложно: Тоня аккуратно разрезала ткань пополам и, оставив узкий разрез для головы, сшила снова руками аккуратным швом «иголкой назад», как учили на уроках домоводства в школе. Потом таже соединила бока, пришила внутри на уровне бедер кусок старой простыни и вдела широкую резинку. - Вот, - показала она вернувшейся с работы маме платье. И убедительно продолжила – Тома, дневная нянечка, на работе одолжила. Я с ней и сменами поменялась. 5 Пока малыши ее группы еще мирно спали в своих кроватках самым безмятежным утренним сном, Тоня начала готовиться к свадьбе: развела сахар в чуть теплой воде и старательно накрутила волосы на принесенные из дома бигуди. В белой косынке поверх головы, на которой позвякивали алюминивые цилиндрики, она стала похожа на инопланетянку, по ошибке залетевшую в детское дошкольное учреждение.

Весь день она проходила сомнабулой от бессоной ночи, проверяя сто раз пакет с платьем и единственными белыми босоножками, потертые каблуки которых она старательно замазала белой гуашью, решив, что под длинным платьем это будет не так и заметно. Тоня мужественно дотерпела до самого вечера, чтобы волосы высохли понадежнее. Она так же собиралась на школьный выпускной, но тогда сырая ленинградская ночь через пару часов превратила ее роскошные локоны в унылые сосульки. В этот раз Тоня щедро залила их лаком для волос, надела платье и уселась в подсобке красить ресницы.

- О, господи, - вздохнула пришедшая на смену Тома, увидев, как Тоня старательно плюет в черную бумажную коробочку с надписью «Ленинградская», а затем самозабвенно возит там пластмассовой щеточкой. Тома открыла свою сумку и достала золотистую капсулу с заграничной тушью. – На, держи, почувствуй себя человеком. Потом Тома придирчиво осмотрела Тонино лицо, прошлась по скулам розоватой пудрой, неяркой помадой по губам и подкрасила уголки глаз тенями в тон Тониным глазам.

- Вот теперь, да – удовлетворенно заметила Тома, любуясь своей работой и от души поливая Тоню духами из синей коробочки с надписью Climat. В подсобке запахло модницей из ателье.

- Ой, Тома, - восхищенно охнула Тоня, увидев себя в зеркале.

– И откуда ты это все берешь? - Откуда, откуда, - буркнула вечно недовольная повариха Рая, натягивая теплые рейтузы на свои пышные бедра. – Известно, откуда… Она хотела еще что-то добавить, но осеклась, наткнувшись на жесткий взгляд Тамары.

- На такси поеду, - решительно сказала Тоня – Гулять так гулять.

- Держи, только не потеряй, - сунула ей в руку перламутровый тюбик помады Тамара. Посреди банкетного зала гостиницы „Октябрьская“ напротив Московского вокзала Славик в бабочке и Мила в пене кружев и воланов принимали поздравления. Жених смущенно распихивал по карманам конверты, а невеста утопала в цветах. Время от времени к ним подходили торжественные родители и уносили очередную порцию букетов и подарков. Вдоль стен стояли еще девственно нетронутые столы, образовав собой солидную букву „П“. - Поздравляю, - крикнула Тоня, стараясь перекричать грохочущих из динамиков „Землян“. После новогодней „Песни года“ „Земля в иллюминаторе“ звучала из каждого утюга.

– Вот, - и Тоня, вздохнув с облегчением, сунула Славику в руки тяжеленную хрустальную вазу от бабушкиных благодарных пациентов.

Эту, почти семейную реликвию, Тоне выделила мама в качестве подарка молодым.

- Тонька, - восторженно захлопала глазами Мила.

– Ну, ты просто модель.

- Вот-вот, - поддакнул Славик.

– Надо было Рассказову свидетельницей делать, а не эту воблу. Славик кивнул на стоящую невдалеке однокурсницу Милы с трагическим лицом.

- Прикинь, - продолжил он.

– Она во Дворец приперлась расфуфыренная, а там еще две гостьи в таких же платьях. Так она после регистрации домой помчалась переодеваться, а тут опять облом. Видишь, сестра моя двоюродная, теперь в таком же платье. Вот анекдот!

– и Славик радостно заржал, заглушая „ траву у дома“.

- Ладно тебе, - одернула молодого мужа Мила.

– Ты иди садись, там у нас все места подписаны кто где. Тонино место оказалось почти у самого основания глухой согласной. Прямо напротив нее сидела Татьяна Кузьминична. Тоня почувствовала, как у нее заполыхало лицо, пересохло во рту и похолодела спина, она судорожно схватила со стола накрахмаленную салфетку, стараясь унять дрожь в руках. Ей стало страшно, так страшно, как никогда не бывало, даже, когда, проснувшись с мамой однажды утром, они обнаружили мертвую бабушку на полу в коридоре, когда в пионерском лагере она чуть не утонула, попав в тягучий водоворот на реке Долгой под Лугой. Если бы не Лешка Семенов из ее отряда, не быть бы ей на этом свете. Вода, вдруг ставшая нестерпимо холодной, закрутила ее, не давая закричать, лишая сил и надежды, и потащила в черную бездонную глубину. Тоня навсегда запомнила этот неизбежный ужас, который сковал ей руки и ноги, превратив в беспомощную куклу. Глядя в такие же бездонные глаза Татьяны Кузьминичны, Тоня почувствовала, что сейчас произойдет что-то очень страшное.

- Я сразу поняла, что это ты сделала, – Татьяна Кузьминична смотрела тяжелым взглядом немигающих глаз. Тоне захотелось сделать шагреневой кожей, съежиться до невероятно маленьких размеров и исчезнуть. – Даже готова была бежать вдогонку. И побежала бы, если бы сразу заметила пропажу, побежала бы искать невзрачную девочку в старой куртке и с парашютным шелком в руках, девочку без имени, без фамилии, без адреса.

- Простите меня, - почти беззвучно прошелестела Тоня побелевшими губами.

- Скандал был гро