Лучшая подругa

 

1.
Утром Нину опять разбудили чайки. Каждый день две большие уверенные птицы, покружив и покричав над просыпающимся морем, устраивались на балконе гостиничного номера и начинали ворковать, трепетно ухаживая друг за другом. Перебирая цепкими лапками,  белоснежный красавец запускал  клюв в серые перышки своей подруги и нежно курлыкал.  Барышня  вздрагивала от удовольствия, победно поглядывая по сторонам,  гордясь таким обходительным кавалером и прижимаясь к нему покрепче.
     Глядя сквозь прозрачные занавески, волнующиеся на ласковым сентябрьском ветерке, на на эту трогательную парочку, Нина в очередной раз пожалела,  что не взяла с собой в Крым Туську. Строгая Нинина мама была категорически против того, чтобы внучка-второклассница пропускала начало учебного года. Она даже взяла отпуск, чтобы дочка с зятем могли поехать на отдых вдвоем. А как было бы здорово, если бы Туська еще пару недель могла понежиться на теплом песочке, покупаться в море вместо того,  чтобы спозаранку отправляться в школу под неизменным ленинградским дождиком.

     Нина посмотрела на сладко спящего мужа.

 

Вставайте, граф!  - прошептала она.
Рассвет уже полощется,
Из-за озерной выглянув воды.
И кстати, та вчерашняя молочница
Уже поднялась, полная беды.
(Ю.Визбор)
 
Откуда-то из-под подушки раздалось далеко не благородное мычание.
«Не буду будить», - подумала она. –«Пусть выспится».   Нина очень любила их неторопливые завтраки  на большой террасе, залитой утренним солнечным светом, когда можно было никуда не торопиться, предвкушая еще один счастливый отпускной день впереди, но ночь прошла очень неспокойно, и Нина решила дать мужу поспать подольше.
   Она выскользнула из-под легкого одеяла, быстро умылась, стараясь не шуметь, накинула свой любимый сарафан в больших красных маках на белом фоне, сунула ноги в шлепанцы и осторожно  прикрыла  за собой дверь в номер.

2.
 Голос свой лучшей университетской подруги Лильки Нина узнала бы  и среди тысячи других . Высокий, звонкий, настойчивый, как звонок  будильника в несусветную рань,  истеричный и очень уверенный, он словно рвался наружу из горла, заполняя  собой до самого потолка вестибюль ведомственного Дома отдыха Министерства обороны, устремляясь вверх по широкой мраморной лестнице, по которой спускалась Нина, не дождавшись по обыкновению лифта.
   Громкая дама солидных размеров и пышных форм позднего Рубенса, навалившись необъятной грудью на стойку регистрации, допрашивала хрупкую бледную девушку в белой блузке:

- Я спрашиваю Вас еще раз: почему мы не можем заселиться в наш  номер, в  котором мы всегда останавливаемся?  На каком основании Вы нам отказываете? Вас что, не предупредили?

 

Судя по всему, вопросы носили чисто риторический характер, потому что разъяренная дама ни то что не давала работнице Дома отдыха что-то ответить, а даже просто открыть  рот. Жидкие волосы с остатками химической завивки на голове Лильки воинственно торчали в разные стороны, словно успели встать дыбом от столь вопиющего безобразия.

    - Мы всегда, слышите, всегда занимаем именно этот номер, - звенел Лилькин голос, легко переходя в следующую октаву. – Мой Фимочка – очень болезненный мальчик, ему необходим морской воздух.
     - Но в другом номере тоже морской воздух, - удалось вставить пару слов девушке.
     - А вид! – возопила Лилька. – Вид на море действует на моего сына успокаивающе.  У Фимочки слабая нервная система.

     «Ну, это неудивительно», - подумала Нина, с трудом разглядев за внушительным задом бывшей однокурсницы заморенного мальчика лет пяти, безучастно сидевшего на раздувшемся кожаном чемодане. Фимочка сосредоточенно ковырял в носу  большим пальцем правой руки, не обращая никакого внимания на развернувшуюся вокруг битву за его здоровье.
   Лилька была, пожалуй, последним человеком на Земле, кого Нина хотела бы видеть. Разве что  еще  преподавательница по марксистско-ленинской философии, потребовавшая на государственном экзамене в Университете процитировать наизусть самые значимые места из работы Ленина «Материализм и эмпириокритицизм», вызывала у Нины похожие эмоции.  Не дождавшись  нужной цитаты,  ветеран партии с нескрываемым удовольствием вкатила Нине «удовлетворительно», испортив тем самым почти образцово-показательный диплом филолога Нины Губановой.
  Если бы она могла превратиться в человека-невидимку и проскользнуть бесплотным духом за спиной дальней родственницы древнегреческой богини мести по имени Мегера, продолжавшей ожесточенную схватку за справедливость в свою пользу, Нина бы обязательно так и сделала.

- Я не понимаю, почему  всего лишь какой-то капитан занимает мой номер? Так переселите его, в чем проблема? - продолжала Лилька наступательную операцию, обмахиваясь свежим номером газеты „Красная Звезда“.
- Но Ваш муж тоже капитан-лейтенант, - не сдавалось хрупкое создание, проявляя неожиданную твердость и знание офицерских регалий. – К тому же капитан – инвалид, после ранения.

- Да, - неожиданно быстро согласилась  с оппоннентом Мегера. – Мой муж – тоже капитан. Но вот его прадед, -  и Лилька торжественно ткнула толстым пальцем с ярко-красным маникюром в сторону Фимочки, который от ковыряния в носу перешел к ловле сонной мухи, - его прадед – адмирал флота Ефим Яснопольский!

„Значит, все-таки Алексей“, - подумала Нина,

3.
   С раннего детства Нина мечтала о лучшей подруге, о настоящей, задушевной, с которой можно делать секретики в укромном уголке двора, пряча в строгом порядке камешки замысловатой формы, фантики от леденцов, прикрывая все цветными стеклышками, прыгать на скакалке или играть в классики, толкая ногой по нарисованным мелом клеточкам пустую банку из-под монпансье, набитую для веса землей. А еще шептаться о своих  девичьих тайнах и меняться ленточками для волос. Ненадолго.  Или прятаться в кустах густой сирени в поисках счастливых цветочков с пятью лепестками,  чтобы потом съесть их, задумав заветное желание. О такой подруге, которая бы первой приходила на день рождения в нарядном платье с большим пакетом, а уходила бы последней, помогая Нине и ее маме относить на кухню чайные блюдечки с остатками разноцветного крема от пирожных. Которая бы ждала бы тебя в дворе, пока ты закончишь обедать или убираться в своей комнате.
  Но такой подруги у Нины никогда не было. Когда у тебя папа- военный, ты должна быть готова в любую минуту  распрощаться с привычным образом жизни, безжалостно обрывая едва начавшиеся привязанности,  и отправиться в неизведанное, где тебя ждала новая квартира, часто с казенной мебелью и окнами без занавесок, новые знакомые и новые дворы.
  Дворы Нининого детства… Сколько было их у девочки из офицерской семьи, привыкшей быстро, словно по команде, собирать свои игрушки и книжки, паковать ящики вместе с родителями и отправляться к очередному месту службы, меняя школы и соседей, получая в очередной раз необидное прозвище «капитанская дочка», не зная, что ждет тебя впереди и будучи уверенной лишь в одном – где-то рядом обязательно будет море.

   В школу Нина  пошла в Керчи. Губановы жили в «офицерском доме» прямо напротив железнодорожного вокзала. Ночью, когда затихала шумная жизнь нашего двора, Нина засыпала под протяжные гудки паровозов, слушая манящий в даль голос вокзального диспетчера: «Пассажирский поезд Керчь-Джанкой отправляется с третьего пути. Провожающих просьба покинуть вагоны». Нине казалось, что она тоже была  таким вечным провожающим на вокзальном перроне, мимо которого поезда уносились в Москву, Ленинград, Киев, туда, куда, в один прекрасный день, обязательно отправится и она. Там будут метро, кукольный театр и бабушка.

  В  трехэтажном «офицерском доме», отремонтированном и свежевыкрашенном, на три подъезда,  жили дружно, зная все друг про друга от болезней и рецептов салатов до симпатий и антипатий. Днем во дворе было тихо: немногочисленные пенсионеры занимались домашними делами, мужчины были на службе, женщины на работе, а дети в садиках или школах. Оживал двор вечерами или по выходным.
    Лавочки, сколоченные из прочной корабельной сосны и стоящие  перед подъездами,  занимали мамы и бабушки, которым всегда было о чем поговорить.
      К тому моменту, когда они расходились по домам, на земле вырастали аккуратные горки шелухи от семечек, на которую слетались воробьи и быстро наводили чистоту. За деревянным  столом в ажурной беседке сидели мужчины, играя в домино или обсуждая свои служебные дела. В большой песочнице возились дошколята.  Подростки постарше устраивались поближе к сараям, которые стояли прямо напротив дома. Там смеялись и пели, оттуда тянулся запретный сигаретный дымок. А октябрята-пионеры,  оккупировали большой круглый  стол посредине двора. Разложив на столе детские сокровища, они хвастались своими и завидовали чужим.

     Сараи были особенной гордостью каждого жителя дружного  дома: там хранились велосипеды и дрова (в доме не было центрального отопления и топить приходилось дровами в печке, которая стояла на кухне в каждой квартире), инструменты  и заготовки на зиму в больших стеклянных банках, которые иногда взрывались в самый неподходящий момент, пугая спящих среди ночи. У самых хозяйственных в сараях были выкопаны подвалы для картошки. Чаще всего копать подвалы привозили матросов-срочников. Закончив работу, они  долго мылись у колонки с холодной водой, не торопясь возвращаться на корабль.  У Губановых в сарае хранились чемоданы и коробки для переездов. Двери и замки в сараях были разные: массивные, на века, у тех, кто ждал выхода в запас или отставку, или временные, несерьезные у тех, кому еще предстояли годы службы и не один переезд.

      Еще в сараях жили куры. Они важно бродили по двору, превращая в деревенский вполне себе городской двор,  кудахтая и покачивая упитанными боками в разноцветных пятнах: зелеными у Митиных, розовыми у Лычагиных и чернильно-фиолетовыми у Терещуков. Чтобы не перепутать свое добро с чужим.

 
    За сараями росла шелковица. Там Нина научилась лазить по деревьям, охотясь за спелыми терпко-сладкими ягодами. Шелковица была ничья. А вот огромный сад с абрикосовыми деревьями был совхозный.  Рвать абрикосы  было строжайше запрещено. Впрочем, это никого не останавливало, и в июле весь двор покрывался ярко-оранжевыми коврами: это разрезанные пополам спелые фрукты, аккуратно разложенные на газетах, превращались в урюк под беспощадным крымским солнцем.
     Во дворе всегда чем-то пахло:  с апреля по октябрь благоухали розы на больших клумбах у подъездов, в мае-июне воздух наполняли волнующие ароматы сирени из Казённого сада неподалеку и свежего клубничного варенья,  зима дышала кислым запахом засоленных арбузов из бочек в сараях. Когда ветер дул со стороны фабрики подсолнечного масла, пахло жареными семечками.  Пахло борщами и котлетами из распахнутых окон. И всегда пахло морем.

 
     Главная во дворе была Галинка.  Вокруг нее строилась вся дворовая жизнь. От нее зависело, будут ли вечером играть  в прятки или вверх полетит красный мяч и все замрут под громкое «Штангер!». Или вся компания, включая мальчишек, будет старательно раскрашивать нарисованные платья и вырезать их большими ножницами для бумажных кукол. Галинка мирила поссорившихся и карала отступников, ее слово было непререкаемо. Нина сладко замирала, когда взгляд некоронованной королевы двора останавливался на ней, и Галинка великодушно произносила: «Сегодня водишь ты!»  О такой подруге Нина мечтала всю свою недлинную жизнь. А еще ей так нравилось смотреть, как Галинка играет на пианино, близоруко вглядываясь в ноты сквозь толстые стекла очков, что Нина даже упросила родителей купить  пианино, а потом долго притворялась у окулиста, что не видит букв на таблице, чтобы ей тоже выписали очки. Музыканта из Нины не получилось,  зато она чуть не  испортила себе зрение.

   Через три года Губановых перевели в Севастополь, еще через два – в Баку, а потом Нинин папа  поступил в Академию, и вся семья переехала в Ленинград. Нина только перешла в седьмой класс, но дворов детства у нее  больше не было: была школа с гуманитарным уклоном в самом центре города, были ТЮЗ и Кировский театр, Эрмитаж и Русский музей. А дворов больше не было.

4.
     В новом доме на улице Рубинштейна двора не было вообще. Вместо него был квадратный кусочек асфальта, окруженный со всех сторон серыми стенами домов без балконов.  Воздух в этом дворе, похожем на заброшенный и опустевший колодец, был таким густым и вязким, что его можно было потрогать рукой. А где-то высоко-высоко виднелся кусочек неба, причудливой формы и грустного серого цвета. Чаще всего оттуда сыпался мелкий колючий дождик, и лишь изредка, как неожиданный подарок от северной столицы,  пробивались тонкие лучи солнца.

      Знакомство с новой школой пришлось отложить на целых две недели: в последний день лета у Нины, не выдержавшей переезд из раскаленного от жары Баку в зябкий ленинградский август,  разболелось горло и поднялась температура.  Наглаженный белый передник так и остался висеть на спинке стула, а купленные астры в большой трехлитровой банке  зачахли, не порадовав  новую классную руководительницу.

      «Новенькая» - это прозвище закрепилось за Ниной  до самого выпускного вечера. В классе из девяти мальчиков и шестнадцати девочек, которые учились вместе с первого класса, все было давным-давно поделено и распределено. Клички, истории, дружбы, симпатии и антипатии, среди всего этого Нина чувствовала себя не просто новенькой, а откровенно чужой. Для ленинградских подростков, живущих в центре культурной столицы страны, были чужими ее мягкий южный выговор, наглаженный пионерский галстук и новенький школьный портфель. В подражание старшеклассникам в новом Нинином классе было принято прятать красный атласный треугольник в карман и носить учебники в модных папках на молнии.

 
    В первый школьный день, возвращаясь домой после уроков, Нина заблудилась и долго бродила между похожих друг на друга дворов-колодцев, глотая  слезы, которые быстро высыхали на холодном ветру, не успевая смешаться с каплями колючего дождя.

А на занятии литературного кружка, куда в обязательном порядке ходили все ее одноклассники, Нина окончательно поняла, что стать для них своей ей удастся нескоро.

По традиции на первом занятии после каникул все читали стихи своих любимых поэтов. На вопрос Аллы Георгиевны, учительницы русского языка и литературы,  о ее любимом поэте Нина честно ответила: «Пушкин».
     В классе раздался откровенный смех, когда после одноклассников, читавших Вознесенского и Евтушенко,  Ахмадуллину и даже Бродского, Нина продекламировала «Роняет лес багряный свой убор».
    Успокоив взмахом руки развеселившихся учеников, Алла Георгиевна снисходительно потрепала Нину по плечу и поинтересовалась, откуда та приехала, а затем понимающе улыбнулась и подтолкнула Нину к ее парте.
  Свое унижение Нина переживала целый год, проводя все свободное время в библиотеке, открывая для себя   мир русской поэзии. На следующий год, вызывающе глядя на притихших одноклассников, она с особым удовольствием прочитала:

 

Умный слушал терпеливо
Излиянья дурака:
«Не затем ли жизнь тосклива,
И бесцветна, и дика,
Что вокруг, в конце концов,
Слишком много дураков?»
Но, скрывая желчный смех,
Умный думал, свирепея:
«Он считает только тех,
Кто его еще глупее,—
«Слишком много» для него...
Ну, а мне-то каково?»
(Саша Черный «Вешалка дураков»)

      Пушкин так и остался ее любимым поэтом, как первая любовь, которая никуда не исчезает, а остается навсегда, глубоко спрятавшись в самых тайных уголках души.

Папа шутил, что любовь к Александру Сергеевичу досталась Нине по наследству от ее мамы. Если бы ни Пушкин да ни вечный ленинградский дождик, Нина могла и на свет не появиться. Когда курсант Губанов, не зная куда деть себя во время увольнительной, забежал в парадное музея-квартиры поэта на набережной Мойки, прячась от майского ливня и патрулей, то влюбился с первого взгляда в промокшую до костей студентку педучилища из Пскова, приехавшую в Ленинград на майские праздники.  Девушка переходила из комнаты в комнату, внимательно слушая экскурсовода и записывая что-то в школьную тетрадку, по-детски слюнявя  время от времени чернильный карандаш.  Совместная экскурсия по музею оказалась решающей, и через три месяца новоиспеченный лейтенант Губанов отбыл к первому месту службы с маленьким чемоданом и молодой женой.

   В школе Нину не обижали, ее просто не замечали. Где-то там, в самой глубине класса на последней парте, она жила своей жизнью, дожидаясь спасительного звонка с  уроков.

   Впрочем, вскоре Нинин авторитет слегка укрепился, особенно среди девочек.
   Единственным школьным мероприятием, на которое весь девичий коллектив седьмого «А» являлся в полном составе и без опозданий, была еженедельная политинформация.  Каждый понедельник наглаженные,  с ослепительно белыми воротничками и манжетами, ровно в половине девятого семиклассницы рассаживались за партами с принесенными из дома вырезками из газет. На самом деле их мало интересовала битва за урожай, добыча угля в тоннах или решения очередного съезда партии. Девочки приходили на свидание с Артемом Вершининым.

   Красавец- десятиклассник, отличник, спортсмен, комсомольский вождь и просто хороший парень  был предметом тайных страданий всех старшеклассниц и молоденьких учительниц начальных классов. Когда он шел по школьному коридору, вслед ему летел невидимый шлейф, сотканный из девичьих вздохов и разбитых сердец. Бледные щечки юных красоток вспыхивали алым румянцем, и даже предпенсионная физичка, переставая хромать и тереть поясницу, выпрямлялась и  мечтательно  тянула прокуренным басом: «Ааах, и где мои семнадцать лет…», а завуч не уставала ругаться, когда  на Доске с фотографиями лучших учеников школы над табличкой с надписью «Артем Вершинин»  в очередной раз зияла вызывающая пустота.

    Именно Артем Вершинин приходил по понедельникам в Нинин класс и проводил политинформацию. На первой парте, съедая его глазами и благоухая мамиными духами «Быть может», сидела Стелла, высокая семиклассница, чья недетская грудь давно рвалась на волю из тесного форменного платья, укороченного до невозможности и обморока все той же физички. Выставив в проход между партами стройные ноги в тонких колготках, Стелла всем своим видом демонстрировала готовность ради объекта своей мечты на такие подвиги, по сравнению с которыми добровольная ссылка княгини Волконской за своим мужем в Сибирь казалась легкой прогулкой выходного дня. Стелла была на целый год старше всех в классе, поэтому считала себя самой достойной  Артема, всячески подчеркивая свое превосходство над остальными соискательницами его внимания. На переменах она так  часто рассуждала, что два года, а именно на столько она была младше Артема, самая идеальная разница в возрасте, словно их совместное будущее было давно решенным делом.

       И вот с этим Артемом Нина жила в одном доме, в одном парадном и на одной лестничной клетке, что стало известно всему классу после очередной политинформации, когда, разглядев наконец-то на последней парте Нину, Артем, не называвший по имени ни одного человека в их классе, громко окликнул ее совсем по-свойски: « Привет, Мышка! Вечером, как обычно?»  Мышкой Нину называл по-домашнему только папа. И по-соседски Артем. Его вопрос подразумевал совсем не то, о чем мгновенно подумали все в классе: Артем занимался с Ниной английским языком, помогая догнать одноклассников. А после занятий часто вел долгие разговоры с Нининым папой.

     После этого случая Стелла  попыталась напроситься к Нине в гости, но Нина объяснила, что вещи у них еще не все распакованы, и им пока не до гостей. И вообще, у нее папа – военный, и ей нельзя водить домой посторонних. И времени у нее мало, ей надо много заниматься, чтобы догнать класс после болезни. И еще было миллион разных причин, по которым Нина ни за что бы не пустила Стеллу на пушечный выстрел к Артему.
    Через год, закончив школу с золотой медалью, Артем поступил на восточный факультет в Военный институт иностранных языков и уехал в Москву.

5.
Университетская поликлиника располагалась в старом флигеле сразу за дворцом Трезини, построенном для несчастного Петра II и отданного будущим филологам победившим пролетариатом. Вчерашние абитуриентки веселой стайкой дружно порхали из одного кабинета в другой, выполняя предписание деканата всем первокурсниками пройти медосмотр перед началом занятий. Нина послушно открывала рот, закрывала глаза, дышала-не дышала и честно приседала, ее медкарта заполнялась чернильными печатями с хитрыми закорючками врачебных подписей. Это было легко и весело, после вступительных экзаменов, волнений и переживаний, дрожи в коленках и маминой валерьянки. И лишь перед дверью с надписью «Гинеколог» Нина застыла как Сфинкс на набережной по соседству.  Из страшного кабинета выскочила последняя девочка,  на ходу поправляя юбку и гася вспыхнувшие щеки, а Нина все стояла, подперев спиной шершавую стену с обязательным плакатом «Тебе, девушка», и никакие силы не могли заставить ее открыть дверь с ужасной табличкой навстречу позору, который, без сомнения, ожидал ее после осмотра. Если бы ни Лилька, Нина так и осталась бы без недостающей печати медосмотра.

   Нина заметила Лильку еще на последнем экзамене по английскому языку. Они обе поступали на специальность «русский язык и литература», но экзамен по иностранному языку был, как говорят англичане,  last but not least,  что в переводе означало: получишь плохую оценку и можешь забирать документы. Лилька кидала по сторонам трагические взгляды утопающего, всем свои видом показывая, что тонет. Подсказывать было категорически запрещено, но Нина не выдержала. Улучив момент, когда экзаменатора заслонила спина очередного абитуриента, она пододвинула к себе Лилькин листочек и быстро расставила все пропущенные в тексте глаголы в нужные формы. Благодарная Лилька послала Нине воздушный поцелуй и облегченно расправила плечи.

- Ты чего стоишь? – спросила Лилька замершую Нину. – Иди, там уже никого нет.

- Не могу, - Нина покачала головой.- Боюсь.

- Боишься? – рассмеялась Лилька.- Там врач – женщина,  пять минут и печать virgo, девчонки рассказали.

- Я не врача боюсь, - выдавила Нина. – Боюсь, что узнают.

- Да что узнают? У тебя там секрет? -  снова хихикнула Лилька.

- Понимаешь, я… у меня… - Нина запнулась, не зная, как сказать, но Лилька уже догадалась. Округлив свои и без того круглые глаза, она придвинулась к Нине и страшным голосом прошептала:
- У тебя что?! Было??

   
6.
Сразу после выпускного вечера на город обрушилась жара. Опровергая все прогнозы и многолетнюю статистику, Ленинград плавился под июльским солнцем, доводя до обморока водителей автобусов и продавцов мороженого. Горожане кинулись к воде, украшая своими бледными телами узкую каменистую полоску земли у Петропавловской крепости и пляжи Сестрорецка. Нина тоже бы с большим удовольствием растянулась бы где-нибудь в тенечке на свежем воздухе , отдыхая от нервотрепки школьных экзаменов. Но вступительные в Университет были уже в  конце июля, и выспавшись хорошенько после проводов белых ночей и детства, она вновь засела за учебники.

   Днем в квартире было тихо, и ей никто не мешал в который раз перечитывать школьный учебник по истории или повторять  грамматику.
   Конкурс на филологический факультет был большой, но Нина почему-то  была абсолютно уверена, что поступит. Она приспособила под письменный стол широкий мраморный  подоконник в своей комнате, в такую жару было приятно прислоняться к белому камню, хранящему прохладу даже в самый жаркий день.

  Артема Нина узнала сразу, как только он появился во дворе.  Она не видела его три года, с того самого дня, как сразу после выпускного вечера он  уехал в Москву. Каждый год в июле Артем приезжал в отпуск к родителям, но Нины в это время не бывало в городе. В последний день учебного года родители торжественно вручали ей билет в плацкартный вагон поезда «Ленинград-Киев» и абсолютно счастливая Нина отправлялась на каникулы к любимой бабушке и любимому дедушке, на Днепр,  вареники с вишнями и пирожки с капустой. В августе приезжали родители и забирали Нину на море.

     Нина почувствовала, как у нее сильнее забилось сердце и вспыхнуло лицо. Она схватила полупустое мусорное ведро и выскочила на лестничную клетку, забыв надеть тапочки, но не забыв кинуть быстрый взгляд в зеркало в прихожей и пригладить взлохмаченные волосы.
- Нинаааа, - изумленно протянул Артем. – Просто красавица! А куда делась маленькая Мышка, с которой я занимался английским?
- Привет, - щеки у Нины заполыхали еще больше. – Ты в отпуск? Надолго?
- На целых две недели, - Артем довольно показал два пальца. А потом с  ребятами в Старый Крым.

- Здорово! В дом отдыха? – поинтересовалась Нина.

- На дом отдыха пока не заработал, - улыбнулся Артем. – Дикарями, с палатками и гитарами. А ты зубришь? Куда поступаешь?

- В университет на филфак, русский язык и литература, - вздохнула Нина. – Там вступительные уже в июле.

- Поступишь,  - уверенно сказал Артем. – Если что, заходи, помогу, даже красавицам не помешает знать разницу между Past Indefinite и Present Perfect.
   
   Следующие две недели Нина ловила каждый звук из соседней квартиры: в открытое окно ее комнаты было слышно, как закипал на кухне у соседей чайник, это Артем садился завтракать, как играл магнитофон, приглашая в путешествие  «По волне моей памяти», песни, переписанной сто раз с самой новой пластинки Тухманова, которую передавали из рук в руки на один вечер, как самую большую драгоценность.  Многократно склеенная   лента магнитофона заедала, повторяя вновь и вновь верленовские «Я шел, печаль свою сопровождая, над озером, средь ив плакучих тая».

   К Артему часто приходили гости. Пошумев немного за стенкой, молодежь отправлялась гулять в  июльскую ночь, наполняя напоследок  коробку двора запахом духов и беззаботной жизни.
  За день до отъезда Артема Нина решилась. Родители уехали в отпуск, который в этом году Нининому отцу дали раньше, чем обычно. Погрозив  напоследок пальцем, папа велел ей  «учиться, учиться и учиться, как завещал великий Ленин», пообещав вернуться к экзаменам,  а мама пошутила:
- Замуж тут не выйди без нас.

- Буду только мусор выносить выходить, - пообещала Нина.
  Услышав, как у соседней двери зазвенели ключи, Нина выглянула на лестничнуюклетку.
- Артем, ты не мог бы мне сегодня помочь? – спросила Нина.
- Твои любимые  Past Indefinite или Present Perfect? – засмеялся Артем.
- Ну, да, – кивнула Нина. – Выручай.

  Артем пришел через час. На улице уже стемнело. Жаркий день сменился душным вечером, в воздухе пахло грозой, и где-то далеко  гремел гром.  На подоконник  открытого окна  лег неведомо откуда принесенный ветром зеленый листок. Нина смотрела на заблудившийся листочек,  слушала Артема и думала, что завтра он опять исчезнет из ее жизни.
   Громыхнуло ближе,  еще через несколько минут во дворе полыхнула молния, а сверху с тяжелым шумом на город обрушились тонны дождя, который заглушили новые раскаты грома. Распахнутое окно  заскрипело старой рамой и захлопнулось, словно выстрелило. Нина вздрогнула.
- Боишься, -  Артем приобнял Нину за плечи .

- Не боюсь. Ни капельки не боюсь, - ответила Нина и, встав на цыпочки, поцеловала Артема.

     Когда Нина проснулась, Артема уже не было.  « Старый Крым,  с палатками и гитарами», - вспомнила Нина, и в  глазах у нее защипало. На полу лежал учебник английского и раскрытая тетрадь. На чистом листе печатными буквами было написано: « Я вернусь, Мышка».

7.
Дома у Нины Лилька по-хозяйски прошла на кухню, достала из холодильника яйцо и сварила его вкрутую в маленькой кастрюльке. Не дожидаясь, пока оно остынет, она очистила скорлупу и, высушив полотенцем, плотно прижала к печати в своей медкарте. Подержав секунд двадцать, Лилька ловко припечатала его на свободное место в карточке Нины. Когда она убрала этот продукт птицефермы  совхоза Шушары, на Нининой страничке красовалась веселая чернильная печать с нужным словом по латыни и подписью гинекологини.

  
- Ну вот, -  довольно произнесла Лилька, гордо глядя на дело рук своих  и импортного инкубатора. - Теперь я – твоя лучшая подруга.

   В сентябре  зарядили дожди, словно извиняясь за летнюю жару. Нина приходила домой уставшая, но очень счастливая: ей нравились длинные гулкие