Лёнечка

Никто из нас, старшеклассников средней школы № 697 в «спальном» районе столицы не называл за глаза математика Леонидом Самойловичем. Только так: ласково и дружески — Лёнечка. Нет, были, конечно, отморозки, которые за спиной шептались: «жидок Бродский» и отпускали грязные антисемитские шуточки, но их в нашем классе не поддерживали, а ещё — всегда девчонки бросались на защиту любимого учителя, я — прежде всех.

Леонид Самойлович не был моей первой любовью, в ней должно присутствовать хоть что-то плотское, а я ставила этого человека на недосягаемую высоту, там он по праву и находился. «Луч света в тёмном царстве»? Да пожалуй, что в нашей школе именно так и было.

К старшим классам учиться в застойные восьмидесятые стало уже просто невыносимо. Мы, подростки, конечно, не понимали, что происходит вокруг, но задыхались ото лжи и прогнившей насквозь идеологии.

Были, были неплохие учителя, знавшие свой предмет, но диктат и прокачка мозгов напрочь отбивали желание посещать школу. Перед уроком английского надо снимать серёжки, потому что завуч, англичанка, считает: украшения — это недостойно советской девушки. Зато на НВП (начальную военную подготовку) лучше надеть прозрачную блузку, а под неё бюстгальтер-«анжелика», и замочек ненароком оставить расстёгнутым. Тогда есть шанс получить зачёт по признакам ядерного взрыва у отставного полковника Владимира Николаевича, в просторечии, полкана. Сильно пьющую биологичку лучше не раздражать, когда она с похмелья, а вот к директору и парторгу школы, двум природным казачкам и отменным стервам, нужно проявлять подчёркнутое уважение, иначе не видать аттестата зрелости с хорошими оценками и характеристики для поступления в вуз. Политинформации о коварных замыслах мирового империализма и сионизма... Замнём для ясности.

Потому что школу я несмотря ни на что любила. Сказать, что я училась хорошо — значит, ничего не сказать. Блестяще. Не для оценок, не для учителей — для самой себя, потому что нравилось, и всё! Вот интересно мне, хоть убей, почему же Пушкин, несмотря на дружбу с декабристами, не принял участие в Восстании 1825 года. Мне интересно — русичке Нине Ивановне удивительно, и по моим сочинениям она не только ребят к экзаменам готовит, а строит уроки, зачитывая их (сочинения) вслух. Нужно мне, в самом деле, докопаться, отчего Иван Грозный ненавидел Новгородское вече, и так ли уж оно угрожало целостности Московского царства. Историчка, милейшая Светлана Геннадьевна, вместе со мною, возможно, в первый раз в жизни задумывается над этой проблемой и ставит в дневник очередную пятёрку с плюсом. Но вот что мне плохо давалось, увы, так это точные науки. Нет, по ним у меня тоже были «пятёрки», но сути я не понимала, решая примеры и задачи по принципу подобия.

Пока в школу не пришёл новый учитель математики. Мужчина в советской школе всегда на виду. Весь педагогический коллектив обсуждает его возраст, внешний вид и семейное положение, подчас строит брачные планы. С Леонидом Самойловичем всё было глухо, как в танке. Он был молод, он был женат, и он был еврей. Незавидная партия. А ещё с первых же дней своего пребывания в школе Бродский заявил, что он отказывается от нагрузки классного руководителя, потому что пришёл в школу не собрания организовывать, а — учить детей.

И как же он учил своему предмету!.. Математика в исполнении невысокого лысого мужчины в крупных очках и мешковатом костюме — стала Царицей наук. Именно в исполнении, потому что преподавал Лёнечка артистично и эмоционально. Предмет не был для Бродского застывшей глыбой — но живой, занимательной, зажигательной вещью. Своим горением он заражал и тех из нас, кому было не всё равно, чем парабола отличается от гиперболы, где и как можно применить подобие треугольников, и зачем нужно экспоненциальное вычисление. Лёнечка динамично двигался возле доски, и обычно к концу урока на ней не оставалось ни одного чёрного пятна, а поверх белых разводов стёртого мела были наспех написаны новые формулы. Что за наслаждение было следить за ходом мысли этого человека! Ни одну теорему, ни один метод он не преподавал по учебнику. Если честно, мы учебники не раскрывали, а потом и вовсе перестали носить с собой на уроки. Любую теорему мы благодаря Лёнечке научились доказывать сами за три-четыре пункта, чертить графики стало любимейшим занятием, а уравнения превратились в увлекательный детектив по поиску коварных Неизвестных.

Но вот с дисциплиной на уроках Бродского было из рук вон плохо. Большей части ребят не нужно было это творчество, и они, не скрываясь, занимались своими делами, галдели и даже сновали по классу туда-сюда. Лёнечка не тратил своё время и нервы на нарушителей, он просто незлобиво кричал им «Бестолкошки!» и продолжал урок.

Администрацию такое положение вещей выводило из себя. Казачка-директриса, ханжа и антисемитка, ставила в сетке уроков часы Бродского на самое неудобное время, прекрасно зная, что ему далеко добираться на электричке из деревни Петушки до работы. Лёнечка всегда успевал, хотя не высыпался. Напускала на него комиссии из РОНО. Комиссии уезжали из школы в полном восторге от методик учителя и от умных учеников, одним из которых была я.

Я сразу полюбила математику и Леонида Самойловича беззаветно, как только может девичье сердце, наконец-то встретившееся с чем-то настоящим. Нет, увлечение взрослым мужчиной не мешало мне симпатизировать втрескавшемуся в меня однокласснику Андрюше, актёрам и героям книг. Но это было — другое. Глубокое уважение и преданность. Лёнечка заслуживал их не только как учитель, но и как человек высокой культуры. Он всегда открывал перед женщиной дверь, даже если это восьмиклассница. Прекрасно играл на флейте и танцевал бальные танцы, был отменный шахматист и вообще джентльмен. Однажды я пришла в районную поликлинику на приём к терапевту. Там же в очереди сидел Леонид Самойлович со своей женой, красивой молодой женщиной, тоже в очках, как и он. Увидев меня, Лёнечка, поднялся со стула, поздоровался и представил меня и жену друг другу. Впервые в жизни я испытала укол ревности, и одновременно — восхищения ими обоими.

Леонид Самойлович тоже относился ко мне очень тепло, уважая увлечённость предметом и ум, перед ребятами называл — аналитиком. Я краснела от удовольствия и не знала, чем ещё кроме отличных оценок отблагодарить.

Летние каникулы перед выпускным десятым классом тянулись невыносимо долго. Я скучала по школе, скучала по Лёнечке. В один из душных июльских дней сочинила новые слова на мелодию песни «Огней так много золотых» — про него, про Леонида Самойловича.

Десятый класс стал испытанием для нас обоих. В преддверии выпускных усилилось давление нечистоплотных учителей, которые хотели денег и подарков за хорошие оценки. Я шла на медаль. Серебряную мне просто не могли не дать, а вот золотую нужно было проплатить. Но мои родители были не такие, я не такая! Противно стало наблюдать, как ребята лебезят перед учителями в надежде выклянчить «пятёрку» для поступления в вуз, как учителя опускаются до взяток. Леонида Самойловичу в первый перестроечный, 1985 год, тоже пришлось нелегко. Ему припомнили и его «жидовство», и отказ от классного руководства, и низкую дисциплину на уроках.

Нам, комсомольцам, идеологи от педагогики придумали новое испытание — Ленинский зачёт, где мы должны были подтвердить свою преданность идеалам коммунизма. Леонида Самойловича заставили участвовать в этом фарсе, хотя он не был членом партии. Стоя перед комиссией, состоящей из классного руководителя-химички, завуча и своего любимого учителя, я внутренне молилась только об одном: не подвести, стать достойной его уважения. И вот два первых вопроса: по XXVI съезду КПСС и по колониальной политике Великобритании заданы, требуемые ответы от меня получены. Очередь Бродского:

— Вы читали Конституцию СССР?

— Конечно, читала, — отвечаю я, не моргнув глазом.

— А что вам больше всего понравилось в Конституции?

Понадобилось всего несколько мгновений, чтобы мозг выдал правильное решение, и я ответила:

— Её справедливость.

Мне почудилось, или в классной комнате и комиссии прозвучали аплодисменты? Да нет! Точно почудилось. Откуда аплодисменты на Ленинском зачёте? Это просто Леонид Самойлович улыбнулся своей бесконечно лучистой улыбкой, как будто солнце просияло, и сказал: «Молодец. Зачёт».

Выпускные экзамены. Уже ясно, что золотая медаль мне не светит: «четвёрки» по физкультуре и НВП. Немецкий, химия, физика, литература, русский устный сданы на «отлично». В сочинении по вольнолюбивой лирике Пушкина я допускаю стилистическую ошибку. Писала сразу два, себе и подруге, сидевшей сзади, и зазевалась: назвала человеческое качество чертой характера. Недопустимо, не правда ли? Вот самой богатенькой девице класса, которая конечно, заранее знала все темы, можно было в открытую списывать, ведь за дисциплиной следила прикормленная ею завучиха. А мне и подруге ставят «четыре» за содержание! Один момент: директор у нас в середине года сменился, и на место железной леди пришла женщина новой формации, которая, во-первых, сразу взяла под опеку Леонида Самойловича как лучшего учителя школы, а во-вторых, со вниманием отнеслась к гордости школы — ко мне. Людмила Ивановна сама поехала в РОНО отстаивать на комиссии моё сочинение, и за него-таки дали «отлично».

Последний экзамен. Алгебра. Легкотня! Я со спокойным сердцем щёлкаю простецкие примеры и строю красивые графики на миллиметровке. Да разве могут быть проблемы с типовыми задачами после Лёнечкиных уроков?

На следующий день неожиданный звонок по телефону. В трубке голос Леонида Самойловича: «Здравствуй, бестолкошка! Ты сделала ошибку в графике, спутала оси абсцисс и ординат. Приходи сегодня ровно в три часа и исправь, пока работа не ушла на проверку наверх». Милый, милый Лёнечка, он даже не добавил: «Никому не говори», а ведь как рисковал! В школе я встретила ещё нескольких ребят и девчонок, по звонку Бродского пришедших исправить ошибки в экзаменационных работах. Учителя не сдал никто. И все мы поступили в этом году в вузы, где математика была профилирующим предметом.

Но поступление в институт будет ещё нескоро, осенью, а пока — выпускной бал. Андрюшка неумело ведёт меня в вальсе, я пытаюсь не наступить ему на ногу, и это тем более трудно, что через его широкое плечо атлета всё время пытаюсь разглядеть невысокого Леонида Самойловича, непринуждённо кружащего в танце географичку-парторга. Она беззаботно смеётся, а у меня отчего-то по щекам катятся слёзы, на которые мой партнёр старается не обращать внимания.

Потом в столовке будет небольшой банкет, устроенный родителями для выпускников, и одна из мамаш-завистниц скажет моей маме: «А вы нам всем очень должны за серебряную медаль. Ящик шампанского, и кольцо вот сюда», — показывая на средний палец руки.

— Ни я, ни моя дочь здесь никому ничего не должны, — ответит моя обычно мягкая и тактичная мамочка. И вдруг подойдёт к стоящему у окна математику и тихонько скажет ему: «Большое спасибо Вам за дочь, Леонид Самойлович. Она Вас очень любит».

«Я тоже её очень люблю. Она маленькая звёздочка», — ответит учитель.

Спасибо Вам, Лёнечка, всю жизнь меня ведут Ваши слова. Рассказ писала Ваша ученица.

Конец.