Похоть. Флэшбек. (из цикла «Семь смертных грехов»)

... они приходят ко мне каждую ночь. По чётным числам — Марта, по нечётным — Майя. Хотя на самом деле я не знаю день это или ночь, какое число и как их зовут. Здесь нет часов и окон, свет солнца и луны заменяет тусклая лампочка, горящая круглые сутки. Я жду их со страхом и нетерпением. Остатки моего разума разорваны на две части. Одна половина захлёбывается от первобытного ужаса, вторая — ждёт. Ждёт и жаждет... И я не знаю о чём молить — о том, чтоб это закончилось, или чтоб не прекращалось никогда...

Шёл дождь и наш рейс задерживался. В зале ожидания из группы туристов, летящих в Бангкок, я сразу выделил её. Миниатюрная рыжеволосая девушка-хиппи с тёплыми карими глазами и нежным ртом беспокойно шарила взглядом по кучке пассажиров, состоящей из нескольких семей с шумными детьми и одиноких солидных господ с бегающими глазками. Наконец, её взгляд остановился на мне, кукольные губки неуверенно улыбнулись, бровь вопросительно выгнулась. Через несколько минут мы пили кофе и непринуждённо болтали. Я рассказал о выигрыше в лото, который позволил мне воплотить мечту — путешествия налегке по всему миру. Облазив часть Европы с одним рюкзаком, я соскучился по солнцу и решил рвануть в Таиланд. Мара изучала искусство и архитектуру в Сорбонне, часть каникул провела у родителей, те в качестве поощрения за отличную учёбу оплатили ей тур по Азии.

Выпили по паре коктейлей за знакомство. Я сделал несколько кадров смеющегося лица в облаке рыжих локонов и мы почти составили программу совместного отдыха в Тае.
— Хочешь курнуть? — Мара заговорщически подмигнула и показала глазами в сторону строительных заграждений в дальнем конце зала. Здание перестраивалось. Сонные и медлительные, как осенние мухи, эстонские служащие аэропорта не обращали на нас внимание. Мы перелезли через заграждения, отыскали полутёмное помещение с кучей строительного мусора на полу и пустым оконным проемом, в который тёплый летний ветер нёс запахи дизельного топлива и дождя. Мара вынула из портсигара папиросу, протянула мне.
— Взрывай.
— Ты везёшь с собой? Не боишься? — я затянулся и передал косяк ей.
— Нет, ты что, не дай Бог там спалят! У меня с собой только один, летать боюсь, перед посадкой хотела дунуть. Больше нет, — Мара перегнулась через подоконник, выпуская дым в дождливую ночь. Я испугался, что она вывалится из окна, и обхватил её за талию. Девушка медленно выпрямилась, повернулась ко мне лицом, глубоко затянулась и приблизила губы, выпуская дым мне в рот. Через секунду мы самозабвенно целовались и шарили руками под одеждой друг друга. Она сорвала с себя футболку, смущённо хихикнув и, мило покраснев, расстегнула лифчик. Смешная женская уловка — бюстгальтер с пухлыми поролоновыми прокладками прикрывал крошечные, почти детские грудки. И тут мы услышали чьи-то шаги. Мара мгновенно влезла в футболку и запихала лифчик в мой рюкзак.

— Потом отдашь, в Тае, это залог, что не сбежишь там от меня, — её шёпот шевельнул волосы у моего уха, посылая мурашки по всему телу. Одурманенный травой и обещаниями в её голосе, я подхватил рюкзак и мы, крадучись, вернулись в зал ожидания. Вскоре объявили посадку. Я летел эконом-классом, а Мара — первым. В полёте я фантазировал о приятном отдыхе с нежным рыжим ангелом и спал, продолжая фантазировать во сне.

Бангкок встретил липкой жарой, экзотическими ароматами и солнцем, слепящим, как фары дальнего света в ночи. Змея очереди на таможенный досмотр ползла невыносимо медленно. Я видел, что Мара уже прошла и ждёт меня за заборчиком. Бледная, лицо напряжено, губы сжаты, а глаза беспокойно блестят. Я списал это на стресс от полёта. Вдоль очереди медленно шёл таец в форме с собакой на поводке. Внезапно псина вздыбила шерсть на загривке, оскалила зубы и залаяла на мой рюкзак. Дальнейшее воспринималось отстраненно, будто мой мозг окутал плотный слой ваты. Подбежавшие полицейские орали что-то на тайском, заломили мне руки за спину, щёлкнули наручники, что-то ударило под колени и, через долю секунды моя щека была плотно прижата к приятно прохладному полу. Но за миг до этого я успел увидеть лицо Мары, прочитал по побелевшим губам «Прости...» и вот она уже несётся к выходу, рыжие волосы вспыхнули и исчезли в толпе.

Подушечки в бюстгальтере Мары оказались наполнены не поролоном, а героином высокой степени очистки. Разумеется, мои детские выкрики: «Это не моё, меня подставили!» вызвали только смех. Быстрый суд на тайском языке, переводчика мне не дали, я отказался что либо подписывать и требовал консула. Адвокат взял деньги, пообещал связаться с посольством, а во время суда с многозначительным видом перебирал бумажки и невнятно мычал в ответ на вопросы судьи. Я понял, что не видать мне ни консула, ни денег, ни свободы. Так я оказался в Бангкванге. Большой Тигр проглотил меня заживо.

Нужно обладать особым цинизмом, чтоб назвать эту тюрьму Бангкок-Хилтон. В камере размером шесть на четыре метра нас было восемнадцать человек. Сознание по-прежнему было туго обёрнуто толстым слоем ваты, и через эту защиту моя психика достаточно отстранённо воспринимала действительность. В камере спали, болели, блевали, дрались, испражнялись и совокуплялись на глазах у всех восемнадцать мужчин. Белые были изгоями, нам отвели место у большого чана, заменяющего туалет. Нормальной канализации в тюрьме нет. Вонь, липкая духота и полчища насекомых. Кормили подгнившим рисом и овощной баландой. Рис я есть не мог, он выглядел и пах, как осклизлая, старая, вонючая кухонная тряпка. Впрочем, аппетита всё равно не было, я довольствовался баландой и водой. Нам выдавали в день по два литра воды. Хочешь — пей, хочешь — мойся. Всего два литра, распоряжайся ими как угодно, но больше не дадут. Ни капли.

Прошло чуть больше недели, и моя спасительная вата сползла, а из-под неё вырвался раненный, насмерть перепуганный зверь, нашедший выход в дикой ярости и насилии. С первых же дней ко мне приставал местная проститутка — то ли сумасшедший, то ли постоянно обдолбанный какой-то дрянью ледибой. Он клянчил сигареты, предлагая расплату ртом или задницей, в зависимости от количества сигарет. Я давал закурить и жестами просил оставить меня в покое. В тот день это существо подошло сзади, когда я мочился, и попытался схватить меня за член. Всё моё, долго сдерживаемое, напряжение, все мои страхи, паника, отчаяние и злоба обрушились на тщедушного сумасшедшего педика. Я схватил его за волосы и с размаху впечатал лицом в край чана с испражнениями. Сладкой музыкой отозвались во мне хруст костей, липкое чавканье крови и вой боли. Вата в мозгу растаяла, её место занял кровавый туман. Я бил и бил, вкладывая в каждый удар всю душу, все свои нереализованные надежды, всю несостоявшуюся жизнь и всё будущее, которого у меня уже не было. Не знаю, убил ли его, да и мне это безразлично. Прибежала охрана, меня оттащили от неподвижного тела, избили и отволокли в карцер.