Уныние. Зеркало (из цикла «Семь смертных грехов»)

....только никаких, снов, Господи, умоляю, пожалуйста!...

Звонок будильника прервал привычный кошмар Анны. Шаркая стоптанными тапками, она поволокла непослушное тело в туалет. Выпустила струю резко пахнущей утренней мочи в давно немытый унитаз. Подошла к умывальнику. Горячей воды не было, а холодная была не просто холодной, а обжигающе ледяной, сводящей судорогой узловатые, с разбухшими суставами пальцы. Она поёжилась и закрыла кран, так и не умывшись. В зеркале отражалось помятое, сероватое лицо с крупным пористым носом и скошенным, практически отсутствующим подбородком. Вокруг глаз чернели следы не смытого с вечера макияжа. Намочив слюной уголок полотенца, она «привела себя в порядок», подтерев осыпавшуюся тушь и размазанные тени. Наспех подкрасилась, зачесала назад короткие блёклые волосы. Туалет окончен, пора на работу.

В полшестого утра на автобусной остановке было страшновато, холодно и темно. Фонарь не горел уже вторую неделю, и каждое утро Анна волновалась, что водитель автобуса не заметит её и проедет мимо. Из густой темноты в сторону остановки двигалась какая-то фигура и в первый момент она испугалась. К ней приближалась одежда — джинсы, куртка, шапка, но между курткой и шапкой не было ничего, кроме черноты. Негр подошел ближе, чернота прорезалась белозубым ртом, с сильным акцентом произнесшим: «Добрая утра, атобуса еще нет?»

Стылый, почти пустой утренний автобус дребезжал по непроснувшемуся городу. Анна заметила забавную закономерность: чем больше народу набивается в автобус, тем меньше он дребезжит, будто людские тела, заполнив его полое нутро, гасят колебания. Она села у окна, уткнувшись взглядом в предутреннюю мглу за стеклом, и привычно попросила: «Господи, пусть никто не усядется рядом со мной». Она часто обращалась к Господу, но эти просьбы носили скорее машинальный характер и не имели под собой основы настоящей веры. Сорок минут езды. Анна ушла скитаться по пустым и холодным измерениям, которые Бог ради собственной забавы придумал специально для таких людей. Она фантазировала. Нет, в её фантазиях она не выигрывала миллионы в лотерею, в неё не влюблялись Брэд Питт или Аль Пачино. В своих грёзах она просто представляла себя другим человеком, кем угодно, но не Анной. Из транса её грубо выдернуло капризное детское хныканье. Напротив сидела молодая хмурая женщина с сыном лет пяти. Мальчик нудно, на одной ноте канючил:
— Мам, не хочу в садик, ну пожалуйста! Не хочу, не хочуууу!!!
— Заткнись! — раздражённо отгавкивалась мамаша.

Анна любила наблюдать за такими «просвещёнными» родителями. Это лишний раз укрепляло её в убеждении, что человечество деградирует и вполне достойно вымирания. К тому же она получала еще одно оправдание своему решению не заводить детей. Анна не любила людей. Людям не было никакого дела до Анны.
Автобус проезжал через блошиный рынок. Там можно было найти всё: от антикварной мебели и раритетных грампластинок до подержанных электротоваров и старомодных портьер. Здесь пахло плесенью, нафталином и старостью. Старьевщики уже начали выставлять свой товар: потертые стулья с вычурными ножками, обогреватели с проржавевшей решёткой, рулоны побитых молью ковров. И тут из окна автобуса она увидела зеркало. Пыльное, в массивной витой раме овальное зеркало стояло прислонённым к стене у входа в одну из лавок. Лучи утреннего солнца не отражались в нём солнечными зайчиками, а будто поглощались, вязли в его поверхности, как в трясине. Сердце пропустило несколько ударов, горло пересохло и язык казался куском наждачки, руки же, наоборот, вспотели и сжались в кулаки, выдавливая на ладонях полумесяцы от ногтей. Она и сама не могла понять, что произвело на неё такое впечатление. Ей нестерпимо, остро, каждой молекулой своего существа захотелось обладать этим зеркалом. Будто оно её позвало...

Автобус увозил Анну на работу, но она осталась там... с зеркалом. На автомате вышла на своей остановке, показала пропуск охраннику и вошла на территорию порта. Серый трёхэтажный куб вмещал в себя всех бюрократов порта: начальство разных рангов, бухгалтерия, секретариат, отдел контроля над грузами и прочие важные и не очень рано лысеющие мужчины в галстуках и надменные женщины в элегантных очках. Её рабочее место представляло собой крошечную каморку на первом этаже. Большую часть комнатки занимала огромная кофе-машина, рядом буфет с посудой, пакетиками сахара и чая. Напротив маленький холодильник с напитками и небольшой столик с телефоном. Анна включила машину и прослушала автоответчик, записывая в блокнот заказы.
«В 10.30 во второй зал заседаний на третьем этаже 2 минералки, 1 диетическую колу, 2 чая — один с мятой, второй с лимоном, 3 эспрессо, 1 капучино и 1 латте»
«В бухгалтерию в 10.30 4 чашки зеленого чая, 3 нескафе на молоке и 3 капучино»
«В 11.00 в кабинет зам. начальника порта 2 кофе по-турецки и 2 минералки»
Зазвонил телефон. Анна уже знала, что это Стелла, секретарша начальника таможенного отдела. Не поздоровавшись, холодным тоном та отчеканила:
— Анна, в приемную чашку чая с лимоном, черный кофе и бутылку минералки. И быстро, — потом голос потеплел на пару градусов, — И для меня латте, как ты умеешь, чтоб с пенкой и тремя слоями, только не забудь заменитель сахара.

Рабочий день начался. В пропахшей кофе каморке было одно достоинство — огромное окно почти от пола до потолка. Оно выходило на причал, у которого швартовался шикарный круизный теплоход. В редкие минуты затишья она сидела, уставившись в окно, и представляла себя кем-то из беззаботных пассажиров. Но сегодня, глядя в окно, Анна видела зеркало, так поразившее её воображение утром. Бегая по кабинетам с подносами, уставленными напитками, она с нетерпением ждала окончания рабочего дня, предвкушая покупку. Ближе к пяти часам нетерпение переросло в одержимость, а в переполненном предвечернем автобусе появились нотки паники. Мысли напоминали испуганных, всхрапывающих коней: «А вдруг кто-то уже купил зеркало... или его случайно задели и оно разбилось... вдруг оно вообще не на продажу». Доведённая этими мыслями до внутренней истерики, она выскочила на нужной остановке и побежала к лавке старьевщика. Зеркало было на месте. Оно дождалось Анну.
Купила не торгуясь, поймала такси, опасаясь везти вожделенную покупку на автобусе и, только оказавшись дома, смогла перевести дух и разглядеть приобретение. Вычурная витая оправа при ближайшем рассмотрении оказалась удивительно точной имитацией паучьих лапок, затейливо переплетавшихся с какими-то червями и колючками. Стекло было загажено мухами и покрыто пылью, в завитках рамы висели клочки паутины. Весь вечер она посвятила отмыванию странного зеркала, тщательно протирала каждый миллиметр стекла, терпеливо выковыривала паутину и полировала каждую завитушку оправы. В отмытом до блеска зеркале обнаружился небольшой дефект. Прямо в центре отколупнулась крошечная чешуйка амальгамы и в стороны расходилась сеть тончайших трещинок. Это слегка расстроило, она до ночи просидела перед зеркалом, вглядываясь в этот глазок, и не заметила, как уснула. И в эту ночь спала без сновидений.
На следующее утро, проезжая через припортовую барахолку, Анна вдруг опять увидела зеркало у входа в лавку. Её зеркало! Она выскочила на ближайшей остановке, опрометью кинулась к лавке, на бегу повторяя, как мантру: «Этого не может быть! Этого не может быть!» Зеркала не было. Как не было и самой лавки. На том самом месте оказался склад подержанных холодильников. Она кинулась опрашивать торговцев, но все отрицательно качали головой. Она опоздала на работу. Впервые за несколько лет. Молча, с непроницаемым лицом выслушала нотации от Стеллы о том, что просто недопустимо, чтоб её начальник и она сама вовремя не получили свой утренний кофе. В течение дня Анне пришлось выслушать еще несколько жалоб на остывший кофе, не тот сорт чая и т. п. Она молча кивала, глядя сквозь человека, и шла готовить новый напиток взамен забракованного. День тянулся, как жвачка. После работы она побежала в хозяйственный магазин.
— Понимаете, мне в наследство досталось старинное зеркало, — она и сама не понимала, зачем лжёт, — На нем есть маленькая царапина, видимо от старости амальгама потрескалась и отшелушился кусочек краски. Мне нужен баллончик с серебряной краской.
— Вы уверена, что это амальгама? Дело в том, что она не трескается и практически невозможно повредить слой настоящей серебряной амальгамы. Как и невозможно исправить дефект краской, все равно будет видно. Я бы посоветовал вам заказать в мастерской новое зеркало нужного размера и переставить его в старую раму.
— Нет, ни в коем случае. Мне нужно именно это зеркало.
— Есть еще вариант, обратитесь к специалисту по пескоструйной гравировке. Можно сделать рисунок на зеркале, чтоб замаскировать царапины.
— Об этом не может быть и речи! Просто дайте мне баллончик с серебряной краской!
Она вспылила, этот короткий диалог заставил краснеть, заикаться и мучительно прятать глаза. Продавец недоуменно пожал плечами и выложил на прилавок краску.
— Просто я должен вас предупредить, что это не поможет, царапины будут видны.
— Спасибо, — буркнула она под нос и дрожащей рукой запихала баллончик в сумку.
Домой летела, будто боясь опоздать на важную встречу. Как и предупреждал продавец, краске не удалось полностью замаскировать дефект, но Анна чувствовала себя довольной и спокойной. Остаток вечера она провела, не шелохнувшись, уставившись пустыми глазами в зеркало. Словно в каком-то трансе. Давно стемнело, но она так и не зажгла свет и в этой темноте уловила едва слышный звук. Тихое царапанье, будто сухая ветка от ветра скребётся в окно. Она включила свет и краем глаза успела уловить движение в зеркале. Чей-то ноготь изнутри соскрёбывал свежую краску. Глаза Анны закатились, она тяжело опустилась на кровать и отключилась. Наутро она ничего не помнила. Сновидений опять не было и это радовало.
На работе она была рассеяна и небрежна, опоздала вовремя подать кофе к заседанию у начальника порта. Около полудня позвонил босс.
— Анна, добрый день, что случилось? За последние два дня поступило больше жалоб, чем за все пять лет работы. Вас всегда хвалили, а ваш трехцветный латте уже стал настоящим брэндом. Как могло случиться, что сегодня вы не подали вовремя напитки высшему начальству?
— Я просто не успела, у меня на 10.00 помимо заседания у босса, были заказы и из бухгалтерии и из таможенного отдела.
— Анна, ну Вы же не маленькая, должны понимать, что существует определенная иерархия. В первую очередь обслуживаются те, кто выше рангом. Неужели я должен это объяснять? И вообще, в последние дни что-то неладное с Вами творится. Только Стелла за двое суток уже трижды жаловалась. Может, Вы плохо себя чувствуете или проблемы в семье? Могу ли я чем-то помочь? Вы давно не брали отпуск, может стоит отдохнуть? Мы могли бы найти кого-то на замену на недельку-другую.
— Нет, спасибо, у меня всё в порядке, я постараюсь быть внимательнее.
— Ну, смотрите сами. Только больше никаких жалоб, нашей фирме важен контракт с портом, обслуживание должно быть безупречным. Если что-то понадобится — обращайтесь.
Анна с ненавистью смотрела на телефон и так шваркнула трубкой, что та треснула. В автобусе по дороге домой она задумалась об отпуске, но представив себе пару недель наедине сама с собой, она в страхе отбросила эту мысль. Она ненавидела свою работу, ненавидела необходимость улыбаться и угождать. Но страх быть предоставленной самой себе был неизмеримо больше. От этого надо было убежать. В работу. В самогипноз перед зеркалом.
В этот вечер Анна заметила, что свежая краска исчезла и на зеркале появился тот же «глазок» с теми же очертаниями. Хотя ейпоказалось, что он стал чуть больше. До рези в глазах и боли в затёкшей от неподвижности шее она вглядывалась в эту трещинку, так как ей чудилось там, в темной глубине, какое-то хаотическое движение. Не выдержав напряжения, в какой-то момент она зажмурилась на минуту-две и не заметила, как в это время к «глазку» с той стороны зеркала прильнул чей-то глаз. Он смотрел на неё в упор, во взгляде выражалась целая гамма чувств, но основным был страх. Даже не страх, а дикий, панический ужас, смешивающийся с жалостью, отчаянием и безысходностью. Он был полон слёз. Почувствовав взгляд, Анна распахнула веки и увидела плачущий глаз, в котором отражался ад. У неё мелькнула мысль разбить зеркало. И в ту же секунду словно тысячи маленьких сверл вгрызлись ей в виски. Глаза заволокло багровой мутью, и сквозь этот туман она увидела, как серебряное покрытие зеркала плавится, заворачиваются обугленные края и оттуда, из глубины к ней жадно тянутся скрюченные пальцы чего-то невыразимо ужасного. И провалилась в глубокий обморок.
Выходной. Уже за полдень разбудил звонок телефона. Звонила мать. Обычно Анна ездила по выходным дням навестить её в частном доме престарелых. Для дочери было пыткой общение с матерью и её подружками: морщинистыми гарпиями с цепкими, как пиявки, взглядами из-под очков. И не менее цепкими отманикюренными птичьими лапками в старческих пятнах и громоздких золотых кольцах. Этими лапками они намертво вцеплялись в руку, резиново улыбались тонкими губами с неизменной розовой помадой, растекшейся в морщины у рта с неестественно ровными, белыми зубами и жадно выпытывали. Выпытывали и наставляли: «Анна, дорогая, вам пора подумать о личной жизни, уже не девочка ведь, за тридцать. Вы должны брать пример с вашей матери, троих мужей пережила, следит за собой. Ну нельзя же так распускаться, могу посоветовать вам отличного стилиста, правда он гей, бедная его мать так и не дождётся внуков...». Анна молча кивала, сжав зубы, и старалась скорее завершить визит. Голос матери с настойчивой визгливостью бензопилы ворвался в сознание.
— Ну, где ты? Почему не приехала, я же жду!
— Мама, я не смогла, приболела.
— Что случилось? Опять простыла? А я тебе говорила носить шапку и шарф и принимать витамины, но ты ж вечно не слушаешь мать.
— Нет, я ошпарила руку на работе, — Анна зачем-то соврала и непроизвольно сунула руку в карман халата.
— Аккуратнее надо быть. Могла бы и предупредить, я же ждала. Не забудь, что в следующую субботу у меня юбилей. Надеюсь, что хотя бы ради меня сходишь в парикмахерскую и к косметологу. Будет сын Нинель, разведённый. Правда, ему уже сорок восемь, но...
— Мам, извини, мне нужно уходить.
— Куда? У тебя появился кто-то?
— Я потом тебе всё расскажу, спешу.
— Но...
Она не дослушала, выдернула шнур телефона из розетки, обмотала его вокруг аппарата и сунула в тумбочку. Села перед зеркалом. День плавно перетёк в вечер. Так и не умывшись и не поев, Анна просидела в одной позе, чуть заметно покачиваясь из стороны в сторону. Голова была слегка наклонена набок, будто она к чему-то прислушивалась. В зеркале угадывалось какое-то движение, по нему периодически пробегали волны ряби, словно оно дышало. Паучьи лапки на оправе подергивались, хватая извивающихся червей. Потусторонний глаз смотрел на неё с глубокой печалью и обречённостью. Слёзы текли по зеркалу, выжигая новые извилистые трещины, капали на пол, собираясь в чёрную, как нефть, лужицу. В эту ночь Анне приснился сон, впервые за долгое время не о работе. Во сне она шла по темному, мрачному лабиринту, из закоулков которого её кто-то окликал, но никого не было видно, только мелькание теней. Тихое, но с ощутимой издёвкой в голосе «Анна» раздалось прямо за спиной. Она резко обернулась, поперхнулась вдохом и проснулась.
Наутро она обнаружила прядь абсолютно седых волос на виске. С некоторым сумасшедшим азартом подумалось: «Интересно, чем это закончится?»
Сегодня в автобусе ей не пришлось просить Бога о привычном «Пусть никто не сядет рядом со мной». Вокруг было пусто, люди избегали даже смотреть в её сторону. Некоторые мысли, эмоции обладают неким, весьма ощутимым резонансом. Как молоко в открытой таре в холодильнике перенимает запахи других продуктов. От Анны исходило нечто чужеродное, отталкивающее людей. Даже капризный мальчик через три сиденья от неё не нудил, как обычно, а сидел притихший, с испугом поглядывая на странную тётю.
В своей каморке она включила кофе-машину и в оцепенении уставилась в окно. Круизный лайнер сегодня выходил в недельное плаванье. Он сверкал чистотой и четкостью линий в лучах утреннего солнца. Легкий ветерок теребил разноцветные флажки, которыми были украшены палубы и поручни. Анна не сразу услышала надрывающийся телефон. Стелла.
— Да сколько можно звонить, почему ты не берешь трубку?!
— Простите, Стелла, я выходила с заказом. Что для вас, записываю.
— Для босса черный кофе и бутылку минералки, для меня, как обычно, твой фирменный триколор с пенкой и корицей. И поторопись, у меня куча дел.
Анна внесла в приемную поднос. Черный кофе расплескался, заляпав блюдце. Латте в высоком бокале было бурого цвета, на поверхности плавали комки корицы. Тонко выщипанные брови Стеллы приподнялись над элегантной оправой от Cartier. Идеально подкрашенные губы скривились в брезгливой гримасе.
— Это что такое?!!!
Анна молча поставила поднос на стол, взяла чашку с обжигающе горячей бурдой и вылила на безупречно уложенную прическу Стеллы. Быстро вышла из кабинета. В спину ей нёсся визг ошпаренной кошки. Войдя в свою каморку, она заперла дверь на ключ, отключила разрывающийся телефон и подошла к кофе-машине.
Струя горячего пара под давлением била в подставленную ковшиком ладонь. Рука покраснела, кожа на сгибах пальцев и вокруг ногтей полопалась и завернулась, как шкурка разваренных сосисок. Анна пустым взглядом посмотрела на трещавшую под ударами дверь. С размаху разбив об угол машины бокал, она острым осколком вырезала кусок скальпа. Тот самый, с седой прядью. Выключила машину и подошла к окну. Задвижка не сразу поддалась. Обваренной рукой, не чувствуя боли, она дергала шпингалет. От усилий ногти отстали от мяса и с тихим стуком соскальзывали на подоконник, с кончиков пальцев тянулись тяжи розоватой слизи. Наконец ей удалось распахнуть окно. Анна перелезла через низкий подоконник, спрыгнула на бетон и, пошатываясь, с сияющей, счастливой, почти детской улыбкой направилась к причалу, приветственно помахивая липкой от крови прядью волос с куском кожи. Началась посадка на круиз.
В это же самое время в её комнате с тихим шелестом, похожим на жалобный шепот, осыпалась с зеркала амальгама. В его чёрной, как космос, глубине угадывалась скрюченная женская фигура. Анна в зеркале подняла голову. Рот некрасиво раззявился в беззвучном вопле.