Школа дураков

Митька вышел из прогретого автобуса в морозную снежную ночь, махнул на прощание рукой водителю и, поправив замызганный рюкзак на плече, огляделся.
«Ну, здорово, родина», — весело подумал он и, натянув старые шерстяные перчатки, пошагал к школе.

Коррекционная школа-интернат или школа дураков, как зло и метко окрестили ее местные, занимала два старых кирпичных здания в два этажа каждое. В одном жили сироты и иногородние, в другом проводились занятия. Так как в коррекционку попадали, в основном, умственно отсталые ребята, обучение им подбирали по способностям. Чтение, письмо, счёт и — ремесло. Девочки готовили, шили, вязали; мальчики учились столярному делу. Главной задачей школы было выпустить пусть не сильно грамотных, но приспособленных к жизни людей.

Митька и сам эту школу закончил. Попал туда поздно, лет десяти. До этого жил в деревне с мамкой, которая сгулялась и спилась, или, как у них говорили, скурвилась. Отца, конечно, и не знал никогда. В обычную начальную школу мальчишка попал, как и положено, в семь лет, но учеба ему не давалась. Да и не хотелось сильно стараться — скука ж! Ну, и бросил ходить. Мамка не особо и ругалась — «Дак чо, у ей своя жизнь, она молодая», — как позже по-доброму объяснял это сам Митька, явно повторяя чьи-то слова.
Послонялся несколько лет, помогая по мелочи мужикам, работающим в колхозе, а потом приехала из районного центра опека. Посмотрели, как Митька живёт, да и забрали его с собой — сначала на комиссию, где определили, что Митька по развитию — идиот, а потом — в школу-интернат.
В интернате Митьке понравилось. Ребят-ровесников было много. Девчонок — тоже. Митька в первый же день к ним знакомиться полез. Боялся, как дурак, мялся, лыбился. Пытался произвести впечатление. Схватил у одной девчонки духи «Сирень», открутил крышку и напоказ сделал глоток. Потом, задыхаясь от вони, хвастал, что с мужиками часто одеколон пил. Хотя и не пил, если честно. А откуда взял это — уже и не вспомнить.

Митька остановился, вдыхая морозный воздух. Тоненько вслух захихикал, вспоминая веселые школьные времена.

Эээх, в школе сейчас спать ложатся! Ну, ничего, вот он сюрприз-то им сделает! Наверняка ночная воспитательница и пожрать ему найдет. А потом Митька умоется, переоденется — какую-никакую пижаму справят же ему, ну? И в родную кровать как завалится! Хотя его-то место, поди, занято. Ну, да и неважно, главное, что дома наконец-то! Найдут, где ему лечь!

Митька шел по заснеженным улочкам города.
Всё как будто изменилось — и как будто нет! Дома вроде те же, а как будто ещё ниже стали! Или это он, Митька, вырос?
Парень опять засмеялся: «Дак конечно, вырос! Уж, получается, двадцать пять лет! Мужик! Жених!»
Очень ему нравилось думать о себе, как о взрослом.
Интересно, в школе кто-то из прежних ребят остался? Ну, наверно, только те, которые совсем малышами тогда были! Может, Валька ещё — малыха — там. Ей, когда Митька ушел, лет девять было. Рустик наверняка — тоже маленький совсем был.
Сильно захотелось есть, и Митька ускорился. «Сегодня отосплюсь, завтра погуляю! А в пятницу — в баню пойдем городскую, ох, намоюсь!» — мечтал он по дороге.

Окна спальни интерната были плотно занавешены. Через шторы пробивался слабый-слабый свет.
«Ночник горит», — умилился Митька.
Что бы такое сделать?
Парень наклонился, поставил рюкзак на землю, взял снег в руки и слепил комок. Шмяк — мягко стукнулся ком об оконное стекло. Прошло несколько секунд. По спальне заметались тени. Дрогнула занавеска. Митька встал руки в боки.
— А самолёт летит, колеса стерлися,
А вы не ждали нас, а мы приперлися!
Дурным голосом заорал он.
Дверь в холл изнутри отперли, открыли. Высунулся чей-то нос.
— Что вам нужно? — встревоженно спросил заспанный женский голос.
— Здрасьте — забор покрасьте, — продолжал дурачиться Митька. — А не пустите ли гостя дорогого — обогреться да переночевать?
Он с раскрытыми объятьями направился к двери. Та тотчас захлопнулась.
— Уходите отсюда, молодой человек, — сухо сказали из-за двери.
Понятно, новенькая какая-то воспитательша, Митьку не узнали! Ну, это мы уладим!
— Да вас как хоть звать-величать, -заорал он опять. — Я Митька Ганичев! Свой я, тётенька! Живу тут, в интернате!
— У нас все на месте. Не кричите тут. Детей перебудите. Я полицию вызову сейчас.
— Да вы чего сразу полицию-то, — удивился Митька. — Вы меня пустите, я ведь всё ж человек! Есть хочу, спать. А завтра Иваныч вам придет, все за меня объяснит!
— Вы не понимаете, тут не гостиница. Ну, допустим, жили вы тут. Но школу же вы окончили? Окончили. Вот и идите своей дорогой.
Женщина, сказав эти слова, отошла от двери, оставив растерянного Митьку на улице.

«И куда ж я теперь?»- задумался он, надевая опять рюкзак на плечо. Признаться, он никак не ожидал, что в родной интернат, где он прожил половину своей жизни, его попросту не пустят!
Ведь и возвращается он сюда не в первый раз. Сразу после окончания школы он поехал жить к мамке в деревню. Но у матери оказался новый мужик и маленькая дочка. И лишение родительских прав на него, Митьку. Парню не особо оказались рады, и он вернулся в интернат. Учителя и персонал пошушукались-пошушукались, да Митьку и оставили. Он тогда два года ещё просто так на казённых харчах прожил, помогая Иванычу по хозяйственной части и занимаясь с малышней. Даже в загородный лагерь его со всеми летом отправили! Ох, и весело было.

Митька понял, что опять ушел с головой в грёзы и совсем забыл о своем бедственном положении, а между тем рождественский морозец стал хорошенько его пробирать. Ну, куда теперь? До утра бы перекантоваться где, а там уж Иваныч в школу придет и Митьку запустит.
В церковь, может, пойти? Там ночью служба ж наверняка — Рождество! И поп Владимир поди-ка все ещё работает. Он добрый дядька, может, вспомнит Митьку да возьмёт к себе ночевать. А нет — ну просто в церкви до утра погреться можно.
И Митька отправился к храму.

Шел и вспоминал теперь, как смешно было, когда их первый раз в церковь с интернатскими привели. Шустя, Митькин друг, тогда по приколу от свечки сигарету закурил, и его училка выгнала. Вот смеялись! А дядька поп — ничего. Улыбнулся и сказал, мол, надо терпимее быть, потому как — дети. Да ещё какие — брошеные, главой скорбные. Не ругался, а всем вафли дал и стал в гости приходить, разговаривать с ребятами.
Всё говорил, что богу молиться надо. Мол, он всех защищает: семейных, и интернатовских; умных и — как Митька — не очень. Креститься научил. Митька из вежливости выучился, чтобы попа не огорчать, а так-то, конечно, сказки это всё.

Церковь горела праздничными огнями. Люди стояли во дворе, тихо переговариваясь. Женщины перед входом в церковь надевали платочки, мужики расстёгивали куртки. Неспеша крестились и заходили. Митька тоже неловко перекрестился и — внутрь.
Народу! Весь город тут поди-ка! А теперь — надо в оба смотреть. Скоро поп выйдет. Тогда помахать ему что ли, чтобы увидел Митьку? А может, и вообще кого другого знакомого встретить получится?
На клиросе тётеньки тонко запели:
«Рождество твое...»
Слов было не разобрать, но Митька искренне прислушивался, как все, смиренно склонив голову.

Вдруг за рукав его тихонько потянули:
— Митя, ты? — позвала его какая-то пожилая женщина в цветастом платке. Парень обернулся. Так это ж Дмитревна! Завучем работала, когда Митька ещё только в интернат приехал! Помним-помним, какая цаца была! Высокая, беловолосая, голубоглазая. Старая уже тогда была, а все блузки-шарфики! Митьку учила, что нельзя брать чужие вещи и по одному отчеству учителей называть. Вот так встреча — добрый вечер!
— Здрасьте, Нина Дмитриевна, заулыбался Митька. — С праздничком!
— Спасибо, Митя, и тебя! Ты как тут оказался? В городе, имею в виду? Или навестить кого приехал?
На Нину Дмитриевну и Митьку заоборачивались: не дело в церкви болтать!
— Пойдем выйдем, — спохватилась бывшая завуч.
Они, пробираясь сквозь толпу, двинулись к выходу.
— Ну, рассказывай, — приветливо сказала Нина Дмитриевна, когда они вышли. — Как твое житьё-бытьё? Как взрослая жизнь складывается? Вспоминаешь ли школу?
— Дааа как складывается, Нина Дмитриевна, — замялся Митька. — Живу вот! Видите, какой вырос уже? Каланча, — добавил он горделиво.
— Вижу, Митя, вижу, ты и правда совсем возмужал, — сдержанно похвалила женщина Митьку.
— А где ты живешь-то? Помнится, квартиру тебе дали в селе, да? — от ее цепкого взгляда не укрылась тонкая, не по сезону, курточка паренька, старые перчатки и кроссовки.
— Да, дали, — Митька сделал паузу, как будто собираясь с духом и, наконец, выпалил.
— Я, Дмитревна, решил вернуться в школу жить. Это мой дом, я другого не хочу!
— Как в школу? — натурально испугалась Нина Дмитриевна, проигнорировав фамильярное обращение бывшего воспитанника. — Мить, так кто ж тебя пустит? Это интернат для тех, кто учится ещё. А ты взрослый уже. Закончил. Государство тебе квартиру выделило, понимая положение... Все, Митенька, детство прошло!
Митька слушал ее, опустив голову. Странно тоже, конечно, Дмитревна рассуждает! Он в интернате сколько прожил-то? С тем возвращением из мамкиного дома десять лет получается! И что — он теперь туда и прийти права не имеет? Как-то непонятно это всё.
— Митька, а с квартирой-то твоей что? — встревоженно спросила Нина Дмитриевна.
— Дак а чо с квартирой, — нехотя пробубнил Митка. — Мне она и не нужна была особо. Есть кому и нужнее...
Бывшая завуч скорбно молчала, с тревогой всматриваясь в лицо бывшего воспитанника, веселье и уверенность которого стремительно учетучивались.
— Квартиру я, получается, сестрёнке оставил. — выдавил он наконец. — Мамка ж сестрёнку родила, как я в интернат учиться уехал. А потом Светка подросла, номер мой нашла, позвонила. Мол, так и так, с матерью жить невозможно, пусти к себе, вместе жить будем. А мне что — Дмитревна! Я ж только рад! Я понимаю, матери тоже вон тяжело — никак все хорошего мужа не встретит. А сестрёнка — она ж родная мне! Приехала. В магазин устроилась работать кассиром. Я сам-то там охранником был, — хвастливо добавил Митька. — Стал к ней ходить один парень — мы с ним крепко подружились. Ну, у них там дела их взрослые. Он, как она смену закрывать, за ней в магазин. Потом гулять идут. Ну, и ребёночка стала ждать. Я тогда на кухне жил — ей комнату отдал. Девка все же, ей нужнее. Ну, и Вовка этот к нам подселился. А вместе что — хорошо одной-то семьёй!
Митька замолчал, как будто не желая продолжать.
— А потом? — тихо спросила женщина.
— Потом неприятность у нас маленькая вышла. Вовка-от, оказывается, работу потерял, а Светку-сестренку мою — кормить надо. И племянничка моего нерожденного. Ну, он решил по-своему, как уж получилось у него... — Митька опять замялся. — В общем, научил он ее выносить алкоголь из магазина. Дорогой. Я же ведь не следил за ним — он же брат мой... А он продавал его и денежку Светке давал.
Нина Дмитриевна ахнула и поднесла руку к губам.
— Дмитревна, — начал втолковывать ей Митька, видя в ее глазах осуждение. — Он нормальный парень. Он просто как смог — так ей помог. Он же для семьи это всё...
— Ну-ну, Митя, дальше.
— Так а что дальше? Начальники приехали, заметили, что недостача у нас. Все на меня, на Светку да на напарницу ее вешают. Там вынесено-то было — на огромные тыщи! Ну, судом стали грозить. Тюрьмой. Вовка начал, мол, пойду сдамся. А я так, Дмитревна, решил: куда ему сдаваться? У него семья, Светка, ребенок щас будет. Пусть живут себе, ну! Напарница вообще не при делах — ревёт. Решил я все на себя взять. Тоже, признаться, и сам немного на те деньги пожрал, я ж не знал сразу, откуда они.
— И сел? — горько подытожила Нина Дмитриевна.
— Сел, — глухо ответил Митька. — Ну, там Светка, конечно, сначала ревела, не пускала. Все в полиции отрицала, время тянула. Переживала, что с квартирой будет, когда я сяду. Боялась, что отберут ее, и она на улице с дитем останется. Ну, я ее повел, дарственную оформил, а потом в полиции все на себя и взял... Три года дали, вот, выпустили вчера.
Женщина задумчиво молчала.
— Домой-то заезжал, калина красная? — наконец, тихо спросила она.
— Заехал, да! — не обратив внимания на странное обращение, ответил Митька. — ПлемяшкУ машинку завёз. Светка стол накрыла. Так а чо мне делать там, Дмитревна? У них семья, Сашок подрастает — уже что хошь говорить умеет. Ну, я понял всё да поехал сюда... А тут в школу ночевать не пустили, так я думаю, может, к попу Владимиру попрошусь до завтра? Пустит ведь?
Нина Дмитриевна неопределенно покачала головой.
— Вернулся, значит, — задумчиво сказала она. — Что ж Митя, ночевать я тебя пущу. А завтра посмотрим, куда мы тебя пристроить можем. Работать-то хочешь?
— Конечно, Нина Дмитриевна, я работу знаете как люблю! — словно и не было тяжёлого разговора, расцвел Митька.
— Я все же и в школу завтра пойду. Да меня пустят! Просто Иваныч там скажет им. Он там завхозом наверняка до сих пор.

Нина Дмитриевна и Митька шли по узкой улочке городка к дому. Парень трещал без умолку, рассказывая, как хорошо он работал, какой замечательный племянник у него родился, как в тюрьме он выучился делать нарды и шахматы. Ничто, кажется, не могло огорчить этого большого ребенка, вернувшегося в место, которое он назначил своим домом.

Глубокой ночью, обожравшись домашних блинов, наспех испечённых Ниной Дмитриевной, Митька сладко засыпал на матрасе, уложенном на пол. Вдыхал запах чистоты и дома и думал, как все же хорошо, что он придумал приехать в городок.
Завтра он попадет в школу.
А не попадет — так пойдет к попу Владимиру, может, тот примет в церковь работником.
А и туда не примут — найдется какой-то ещё добрый и хороший вариант.
Митька счастливо улыбнулся своим мыслям и, кутаясь в теплое одеяло, крикнул из комнаты в комнату.
— Нина Дмитриевна!
— Что? — спросила бывшая завуч, зевая.
— А помните, как я маленький голубя поймал и ощипал, а вы заставили его вЫходить, пока пёрышки заново не отросли?
— Помню, Митя, помню.
— Я вот тоже все вспоминаю, как красиво оброс он потом. А я все боялся, что сдохнет! Я ведь, когда ощипал, не убить хотел. Просто интересно было.
— Спи, Митя, спи, — ответила женщина, проваливаясь в сон.

«Наверно, он до сих пор жив и где-то летает, — радостно думал Митька, закрыв глаза. — Надо будет завтра посмотреть — может, и встречу его где».