САМАЯ ПЬЯНАЯ ГАЗЕТА В МИРЕ (глава 49 — 1:0 в пользу Маргариты Михайловны)

Где-то на морозе меня ждала принцесса. Я же угодил в ловушку. 

— Нет-нет, — Я снова попытался встать со стула. — Я тороплюсь. Меня ждут.

— Подождут, — Бодибилдерша за моей спиной вернула меня на место.

— Куда же вы, молодой человек? — лукаво улыбнулась обольстительница Лариса. — Давайте посидим, девчонки сейчас выйдут. Познакомимся поближе.

Принцесса... На улице. Мёрзнет. Жди, Илона, я попробую вырваться поскорее!

В руках у меня появился ещё один бокал мартини. Раздался стеклянный звон. Лариса чокнулась со мной бокалом с чем-то бледно-жёлтым, похожим — тьфу! — на...

— Меня действительно ждут, — сказал я, отставляя бокал.

— Я знаю, кто вас ждёт, дурашка, — отрезала Лариса. — Не торопитесь упиться до их состояния. Вы нам пока трезвый нужны.

— Ой, Лара, может, он тебя не хочет! — сказала корпулентная мадам лет тридцати пяти с густым макияжем на лице, особенно на бровях и ресницах. Она полировала чёрный острый маникюр. Вот откуда почернели ногти у Лысого!

— А, может, Вика, это не твоё дело? — отозвалась моя похитительница. — К тому же я видела и своими руками чувствовала, как он меня не хочет. И вообще, что это вы все ещё здесь находитесь? Договорились же!

— Дай хоть вина выпить! — буркнула Вика.

— А на банкете тебе — не вино?

Среди моих похитительниц не было единодушия. Это окрыляло.

— Вика, зачем ты мне всё обламываешь? — продолжала Лариса. — Мы тебе вон, все условия создали, когда ты своего кавалера припечатала.

— Ну-ну...

— А что у тебя с ним так получилось, это никто не виноват.

Детали печальной истории Лысого зримо вставали перед глазами.

— Всё, — сказала Лариса. — Разговор окончен. Да, пупусик?

Это уже адресовалось мне.

Я пожал плечами. А Лариса вдруг набросилась на меня.

Бухгалтерский уквэтык (я в принципе мог сравнивать) был хищный, напористый, его порождала женщина, привыкшая повелевать. А Илона целовалась совсем по-другому — словно хотела согреть, вот как! А бухгалтерша хотела меня сожрать.

Она не дожидалась, когда выйдут её товарки. Она упивалась победой у всех на виду. Она ела мой рот поцелуем, она жадно извивалась на мне. И уже расстёгивала рубашку.

А остальные бухгалтерши всё ещё были здесь. Топтались в дверях. Я их видел. Они смотрели — кто завистливо, кто с осуждением (но «якобы»). Корпулентная Вика делала вид, что ничего не происходит. Но тоже не уходила, полировала ногти.

— И что вас всем — два раза повторять нужно? — Лариса прекратила целоваться и обернулась к товаркам.

— Ты давай поскорее, — буркнула Вика. — Другим тоже поохотиться охота.

— Следующая — я на очереди! — заявила бодибилдерша.

Вика недовольно зыркнула на неё.

А Лариса перестала обращать на коллег внимание и снова общалась со мной:

— Сейчас мы сладкому пупусику покажем небо в алмазиках. Да, пупусяндр?

Я уже был не прочь капитулировать. Великий Змей мой уже готовился ворваться в таинственную пещеру любительницы Rammstein`а. Конечно, свою страсть он берёг для принцессы, но — раз судьба, то что ж поделать?

Бухгалтерши всё ещё толпились в дверях, пропитываясь информацией для сплетен на год вперёд. А Лариса словно и рада была преподнести им фактуру на блюде. Она торжествующе расстёгивала на мне рубашку.

Моя похитительница чётко и быстро пропихивала в петли пуговицы. Лариса раздвинула края рубашки, как прибрежный хищник створки раковины, и вдруг исторгла звук, который я от неё менее всего ожидал.

Это был визг. Как будто ей открылось что-то омерзительное. Словно сквозь мою грудину проросло рыло инопланетного чужака. Хотя что она там могла увидеть?

Блин... Автограф губной помадой, якобы от Мэрилин Мэнсона, который, взамен случайно стёртого настоящего, написала на моей груди жена Головлёва Диана. Вот что увидела Лариса! Алую надпись «FUCK ТИ! М. М.»

— Маргарита Михайловна! — ласковая бухгалтерша превратилась в стремительную фурию, соскочила с меня и бросилась к старушке лет пятидесяти в строгом платье и при лакированной причёске. — Я чего-то не поняла! Это вы новенького пометили?

В глазах корпулентной Вики зажглось ликование. А вот божий одуванчик Маргарита Михайловна, кажется, решила не упускать возможности в чём-то превзойти молодую и наглую стерву. Глаза старушки заблестели.

И это был шанс на спасение. Я с абсолютно нахальным видом (ведь терять мне было нечего) подмигнул ей, и понял, что бухгалтерши это увидели.

Маргарита Михайловна расцвела со скоростью бамбука.

— А если и я? — проскрежетала она.

— Что?! — Лариса так и держала перед собой ладони со скрюченными пальцами, не могла оторвать от них взгляд. — Да как такое блядство могло вообще быть?!

Старушка приосанилась, я снова ей подмигнул. А Лариса смотрела на неё с тяжёлой и внезапной ненавистью.

— Маргарита Михайловна, от кого могла, от того ожидала, но от вас?..

— Ларусик, давай признаем, что Маргарита Михайловна тебя... нас всех уделала, — сказала корпулентная Вика. — 1:0 в пользу Маргариты Михайловны!

Разъярённая Ларусик модельной походкой, но свирепо, двинулась к Вике. Маникюр щёлкал, как кастаньеты.

— Проиграла — имей силу признать, — ухмылялась Вика.

— Я не проиграла, — заявила Лариса.

И вдруг, как кошка когти растопырив маникюр, бросилась на толстуху. Дальше всё замелькало очень быстро. Крики, вопли, со стола опрокинулся чей-то монитор. Все женщины бросились к дерущимся — то ли разнимать, то ли подзадоривать.

Лишь Маргарита Михайловна стояла с грацией королевы, поправляла ладонями грудь и мечтательно глядела куда-то в угол, повыше моей головы.

Выход был свободен. Бодибилдерша перестала его караулить и бросилась принимать участие в схватке.

Я встал со стула и направился к двери. Маргарита Михайловна очень благосклонно мне кивнула. Я учтиво раскланялся в ответ, толкнул дверь и вывалился в коридор. Металлическая дверь лязгнула у меня за спиной, знаменуя то, что я вырвался на свободу.

Застёгивая рубашку, весь поглощённый переживаниями, я не замечал ничего вокруг, пока не наткнулся на что-то. На кого-то.

Я поднял взгляд. Лучше бы я оставался в бухгалтерии.

***

— И куда это фраерок собрался? — Взлохмаченный перхотливец из отдела культуры, по имени, кажется, Олег легко, но злобно толкнул меня руками. — Идёт, не здоровается. Не учили?

— Мы, чай, не отдел культуры, — Я злобно, совершенно по-хулигански, сплюнул в сторону.

Я уже был не Конь — журналист респектабельного издания. Я снова был тем сорванцом с краснодарского Арбата, которого безуспешно (как выяснилось) хоронил в себе под пластами этикета и вежливости. Я ощущал злость. От цели меня отделяла эта нелепая помеха.

— Это вот из-за этого козла новостникам, что ли, зарплату повысили? — Оказывается, сзади ко мне приближался чикатилоподобный дед.

— Спортсменишка херов, — надвигалась за ним шкафоподобная поднимательница пишмашинок.

— Эй, я вас, что ли, трогаю? — сделал я последнюю попытку примирения.

— Ты нам мешшшаешшшь самим своим сущщщщществованием, — не то прошипела, не то просвистела бледная девочка. Её я по интуитивным причинам опасался больше всех.

Но был ещё и очень прыщавый мальчик с траншеями на лице. Он боком, стеснительно улыбаясь, приближался ко мне.

— А давайте выясним экзистенциальные вопросы в другой день? В рабочее, например, время, — сказал я.

Мне надо было срочно пробиться в актовый зал. Путь преграждал перхотливый Олег. Надо как-то нейтрализовать его. Но как? Если я ввяжусь с ним в драку, все остальные культурасты просто навалятся сзади и отхуярят. Я бросил мгновенный и бессмысленный взгляд на потолок. Меня осенило.

— А ты чота борзо разговариваешь? — пёр на меня перхотливый.

Я пятился. До поры это было надо. Шаг, другой — назад, назад. Взгляд на потолок. Ага. Здесь.

— Чо, язык проглотил, стремительно обосравшись? — торжествовал Олег.

— Ты прямо как в будущее смотришь, в своё, — парировал я.

Ну, так себе.

Олег сложил физиономию в то, что, по его мнению, служило презрительной гримасой. А теперь следовало действовать мгновенно. Быстрота и удача! Есть время, пока этот перхотеносец думает над ответом.

Правой рукой я вытянул из кармана куртки сигарету, забросил её в рот, поймал губами фильтр. А в левой — уже была зажигалка. Чирк! Я затянулся и выпустил дым в рожу Олега.

— Не дури, шелестящая голова, дай пройти, — сопроводил я дым словами.

— Чооо? — Глаза моего противника наливались кровью.

Ну, где же, где же противопожарная сигнализация, хвалёный душик?

— Перхоть у тебя на голове шелестит, не прислушивался? — Ещё одна затяжка, снова дым в лицо.

Не сработает. Понял я. Я попал.

— Ну, я тебя сейчас ухуячу! — Олег начал засучивать рукава.

Я отчаянно затянулся, сразу на полсигареты. Когда ещё покурю? Сейчас пизды дадут, так зубами буду плеваться, а не курить. Огонёк на сигарете вспыхнул ярко-ярко. Жалко что не рабо...

Тут хлынувшая с потолка ржавая холодная струя упруго ударила Олега по глазам, щекам, щетине, по всему пространству наглой рожи. Стараясь не потерять ни доли секунды, я тут же двинул перхотливого недруга кулаком в нос. Ржавчина воды окрасилась кровью.

Я оттолкнул Олега и побежал. За мной слышался топот, слышался вопль:

— Олеженьку?! Да как он посмел?!

И топот, слоновий топот. Чьи-то руки, пытающиеся ухватить меня за воротник.

Искусственный дождь шёл по всему коридору. И меня, и тех, кто меня преследовал, хлестали струи. Пол стал мокрым и скользким.

Мне надо было добежать лишь до угла, там свернуть. И я спасён! До поворота оставалось не больше шага, когда ботинки мои перестали цеплять неровности пола. Я заскользил и упал.

На спину мне тут же кто-то обрушился. Какой-то враг.

Первым делом надо было спасать очки. Морда — дело наживное, а разбить очки — трагедия. Упав, я сорвал их с носа и щелчком, по мокрому полу, как шар для боулинга, отправил под батарею.

Враг на спине пытался выгрызть кусок мяса с моего загривка. Я бросился лицом в пол, забросил руки за голову, поймал врага за уши, потянул на себя, одновременно резко подняв голову. Раздался крик, хруст, врага смело с моей спины. Это был чикатилоподобный дед. Его очкам, в отличие от моих, не повезло, они сломались ровно над переносице. Лицо его заливала кровь.

Надо было подняться, но в мою сторону полетела чья-то нога — носок ботинка. Я успел нырнуть лицом за руки. Болезненный удар вместо того, чтобы сломать мне челюсть, пришёлся в плечо, которое тут же стало ныть. Я вынырнул головой из-под рук, вспомнил про то, что в пионерском лагере я когда-то был хороший пловец, оттолкнулся носками ботинок от пола, бросил тело вперёд и успел — успел! — схватить опорную ногу противника, потянуть на себя. И тот — БУХ! — пизданулся на копчик.

Я вскочил на ноги. И увидел, что на меня прёт трактор — шкафогрудая поднимательница машинок. Чмяк! Толчок её словно бы стальных сисек оказался неожиданно могуч. Я замахал руками и только чудом не потерял равновесие. Чмяк! Новый толчок. Спиной я впечатался в дверь отдела кадров, где целую вечность назад я пил водку с Геннадьичем.

Спасения кажется, не было. На меня сложив пальцы рук в убийственный замок, нёсся окровавленный перхотливец. Вот-вот припечатает к двери отдела кадров страшным ударом!

Я увернулся и, бросив взгляд направо, в сторону актового зала, заметил спасение.

Головлёв и Гыргылхыр вели под руки Кукурьева. Шеф был похож — нет, не на зомби, на печальное привидение. Ноги, судя по всему, эфемерной тяжести его тела уже не выдерживали. Его несли коллеги — сами похожие на грустных, измождённых ангелов.

— Братцы! Наших бьют! — закричал я. — Наших!

Братцы остановились. Гыргылхыр словно бы завис в процессе компьютерной перезагрузки, а Головлёв посадил обессилевшего босса на пол. Я успел увернуться от страшного удара, шлёпнул по оскаленной роже перхотливца пощёчиной. О да! В присутствии коллег я снова был храбрым кабальеро, неистовым тореадором, дразнившим, увы, сразу много быков.

Гыргылхыр бежал, красивый, как все триста спартанцев, спрятав голову между кулаков, готовый неистово втащить. Головлёв бежал открытый, как парус океанскому ветру. Он-то, глупый, благородный и беззащитный, и получил вместо меня страшный под подбородок от двойного кулака перхотливого ублюдка.

— ААААА! Блядина! — Это я кричал уже на бегу, не по-тореадорски бодая сволочь с шелестящей головой прямо в солнечное сплетение.

Есть! Есть! Я его вырубил! Перхотливый враг повалился набок, он хрипел и задыхался. Я бы обрадовался, но меня оглушила и чуть не бросила на пол мощнейшая оплеуха. Её мне влепила женщина-машинкоподнимательница. Её лицо выражало ярость, а мне стало понятно, что дела мои плохи. Она была крупнее меня, она махала руками, как ошалевшая ветряная мельница, а мне оставалось только уворачиваться.

Всё в мире замедлилось. И я, кроме перипетий своего поединка видел ещё многое. Я видел, как бьётся с троими храбрый Гыргылхыр. Он утюжил по мордасам прыщавца, но сбоку на него налетала бледная девка, и пинал по заднице чикатилоподобный дед. Я видел и Головлёва, который лежал на спине, схватившись за голову, видно, пытался прийти в себя от страшного удара.

А у меня была проблема. И она махала кулаками-кувалдами, эта проблема. Нырнуть, боднуть, но я не успею! Нет.

Вдруг споткнулся Гыргылхыр, полетел на пол, увлекая за собой прыщавца, обрабатывая его по роже.

Я снова пригнулся и увернулся.

Самое худшее происходило не здесь. Самое худшее было чуть поодаль, где сидел Кукурьев. А к нему вихляющей походкой подошёл типок с седой ухоженной стрижкой, в красных штанах. Макс! Вражеский начальник. Он отвесил беззащитному, безответному Кукурьеву пощёчину.

— Ах ты, гнусное быдло! — блеял враг. — Ты посмел противиться естественному ходу вещей!

Шлёп! Ещё одна пощёчина, как кровь по сердцу.

Я взревел и бросился на помощь. Но гнусная баба-тяжеловес опережала меня. Она преградила путь к месту, где гад в красных штанах творил расправу над беззащитным.

Я, видно, испереживавшись, потерял контроль. И адская тварь нарушила мою оборону. От страшного удара я отлетел и вписался спиной в противопожарный щиток. Стеклянные дверцы раскрылись, и на пол, прямо рядом со мной, рухнул огнетушитель.

Быстрота соображения — вот что меня сегодня выручало. Я сорвал кран и направил адской твари в физиономию.

— На, получи! — хохотал, глядя, как струя пенной дубиной бьёт скотину по роже, как она отлетает в сторону, отплёвываясь от пены.

И это был шанс. Я швырнул в скотину огнетушитель и помчался к Кукурьеву. Красноштанный гнус всё хлестал его по щекам. Он явно не ожидал, что появлюсь я и бодну его головой в бочину. Гнус завыл и свалился набок. А я заревел, готовясь прыгнуть ему на грудь, растоптать и вырвать сердце.

Сзади кто-то переебал меня по почкам. Я успел оглянуться и увидеть рожу перхотливца.

Где-то, на невообразимо далёком банкете The Beatles грянули хором Help! И я понял, что делать.

— КУКУРЬЕВА БЬЮТ! — завопил я. — КУКУРЬЕВА! БЬЮТ!

Я успел увернуться от оглушающего удара, успел лягнуть врага в коленную чашечку.

И тут раздался топот. Топот многих не десятков — сотен! — ног.

Это неслись нам на подмогу собкоры. Пьяные, раздухарившиеся, из всех, более, чем восьми десятков, субъектов Российской Федерации, неслись они.

И кто-то ревел боевую песню: «Гулял по Уралу Кукурьев герой!»

— Ура! Братцы, ура! — успел я воскликнуть, уворачиваясь от удара перхотливца.

Всё для того, чтобы словить по ебалу от краснолицего собкора. Другой собкор стал технично гасить меня ногами. Рядом били рожу перхотливцу, и тот плевался кровавыми струями.

— Мы свои! — заорал я.

Но меня никто не слышал. Для разъярённых собкоров не было разницы. Я спровоцировал лавину, которая погребала и правых, и виноватых.

— Стойте! — вдруг разнёсся над побоищем мудрый и негромкий голос. — Стойте! К вам обращаюсь я, ваш главный редактор. Я тот, которого вы называете Михалычем.

Побоище замерло. Замерла в полёте нога одного из собкоров, которая уже была готова сокрушить в прах мои рёбра. Остановился, не долетев миллиметра, кулак краснорожего регионального представителя.

— Я хочу, чтобы в этот праздник, вы прекратили все ссоры, все дрязги. Я хочу, чтобы вы поняли, что у нас нет причин ругаться, — продолжал невидимый Михалыч. — Ведь мы делаем одно святое дело — мы сеем разумное, доброе, вечное. Зачем же нам биться друг с другом?

— Прости, братан, — вдруг сказал краснорожий, прижал меня к груди, тяжело задышал, по-моему, рыдая.

А я — даже не дышал.

— Мы немедленно вернёмся к столу, — гнул свою линию Михалыч. — Мы выпьем за единство в достижении благой цели, каковой, безусловно, является духовное просвещение россиян.

И все мы — битые сотрудники отделов, Гыргылхыр с заплывшими глазами, Головлёв с опухшим лицом, Кукурьев с красными щеками, не знаю, на что, похожий я, растрёпанные женщины из бухгалтерии и чёрт знает кто ещё — все мы пошли к столу. Все мы стали наливать, чокаться, пытаться улыбаться друг другу.

— Так, граждане, сигнализация сработала, покидаем помещение! — в зал ворвались менты и пожарные.

— Нет никакого пожара, — сказал Михалыч (теперь я его видел во главе стола, авторитетно и непререкаемо). — Есть праздник, служивые. Великий праздник! К которому вы причастны, как никто. Я хочу — да что там, я приказываю вам, как лицо, отдающее на этом этаже распоряжения — выпить и хорошо закусить.

Суровые менты колебались недолго. Махнул рукой и пожарный. За столом воцарилось благолепие под звон бокалов.

Ещё до того, как отправиться за стол, я нырнул под батарею. А там — нашёл свои очки. Они выжили! Несмотря ни на что. И теперь, натянув их на разбитый нос, я, наконец-то, смог подобраться поближе к Кукурьеву.

— Фёдор! — сказал я. — Дай мне ключи!

Кукурьев повернулся ко мне, посмотрел на меня долгим, печальным взглядом.

— Кто ты такой? — спросил Кукурьев.

***

Илоны снаружи уже не было. Был я — с ключами, с любовью в сердце и сохранённой страстью в неописуемых частях тела. Но моей принцессы там, где я её оставил, не оказалось. Она ушла, в расстроенных чувствах, отчаявшись дождаться меня, обещавшего обернуться за минуту другую, и застрявшему неведомо насколько, успевшему получить по роже, пережить зомби-апокалипсис и что похуже. Она не дождалась...

Лишь надпись на сугробе напротив входа гласила «қлегагьяракытэпалгын». Вряд ли это значило «зайчик».