Защитник (часть вторая)
Так, так, так…. Две тысячи двенадцатый. Ялта, июль, жара. Он с пацанами снимал квартиру на Щорса, в трёх шагах от домика Чехова. С утра парит, на термометре за тридцатку, и они уже закинули ящик пива в багажник видавшего виды жигуленка первой модели. Собрались на дикий пляж в Симеиз, через перевал, по узкому серпантину. Разгорячённые, радостные, счастливые лица. Им по двадцать — и вся жизнь впереди. Димка не может найти бумажник, там доки на машину, права, немного денег. Возможно, выронил в кафешке на набережной, а могли и украсть. Пацаны недовольны, лица наполнены презрением. Димка расстроен. Идея с пляжем провалена, он виноват. Они почапали к морю пешком, обгорели, устали как черти. К удивлению, бумажник нашёлся вечером, среди вороха обуви. В новостях хмурый диктор выдал про камнепад на перевале, жуткую аварию, жертвы.
— Ялта, 2012, ты спрятал документы.
— Заметь, как профессионально сработал, спас разом — четверых.
— А ещё?
Стало интересно, Димка увлёкся. Плёнка воспоминаний прыгала, местами рвалась, притормаживала.
Баба, голосящая что пожарная машина из окна пятиэтажки в момент, когда Димка поджигал столитровую бочку из-под краски.
Колченогий старик воткнул палку в спицы его велосипеда на светофоре.
Неприветливый прохожий вынырнул из-за угла и выбил шприц из Димкиной руки, накатил оплеуху и разогнал сотоварищей.
Жирный кот, что сиганул с дерева на бутыль первача, купленного на полустанке у старухи, разлил драгоценную жидкость и поломал тем самым упоительный вечер знакомства с деревенскими феями.
Димка заёрзал. Круто! Ангел истории показывал, прям как в кино, сам бы и не вспомнил! Димка прошёл в комнату, натянул штаны. Подумал, неприлично перед посланцем небес — в труселях рассиживать.
«Интересное дело, — размышлял Димка, влезая в футболку, — ведь по сути я и не болел особо, ни в детстве, ни в школе. Покашляю, бывало, ну, максимум, тридцать семь, а в классе — карантин, грипп и всё такое. Или родители зимой — в лёжку, с температурой под сорок, а я — в аптеку для них, чай с малиной таскаю. Ни одна ангина не брала. И руки-ноги не ломал, и от всех видов спорта подальше держался. Не любил.
— У тебя имя-то есть, Ангел?
— Много: защитник, хранитель, заступник, вестник, если хочешь.
— Вестник — это звучит. А что, говоришь, про миссию — где, когда?
— Расстрою вас, Дмитрий, этого мне знать — не дано. Как вы, люди, выражаетесь — не тот уровень доступа.
— Как? Умри, не знаю, за что? Ну, хорошо, когда хоть?
— С этим проще, когда меня не станет. Думаю, скоро.
— Твою же мать…
Дима взъерошил пятернёй волосы, вспомнил на картинке пирамиды. Умирать как-то не хотелось. Совсем. Не, миссия-комиссия — не его дело, ошибка это, однозначно. С какого перепугу — он герой? Неинтересно это, и неправильно. Можно, он не будет героем, а так поживёт — без приключений.
— Отдайте, на хрен, эту миссию другому! Я, типа, занят. С сыном, вон, в кино надо.
— Вспомнил, — улыбнулся вестник, — не могу ничего изменить Дмитрий.
— Ну, странно, согласись, — вот чем я заслужил эту миссию? Слово-то книжное. Я чел простой, работяга-инженер, алкоголик по совместительству. Ни машины, ни денег, даже квартирой семью не обеспечил. Без матери рос, без отца, и не Супермен какой-то там, не шпион. Вот что во мне геройского, что ты болезнь мою на себя взял, за какие-такие заслуги? Сверху приказ? У меня ни одного доброго дела за душой, не считая подбитого глаза в школе за Иришку. А недобрых — этим самым местом ешь: кошек, вот, не любил в детстве, мучил, даже за хвосты таскал, собак боялся, палкой гонял которые гавкали. Бухаю в текущей реальности. Жену обманывал, с зарплаты меньше отдавал, чтобы рот не разевала на разную фигню. С сыном, вот, не успел ниче толком. В Египте не был, хотя и мог бы разок, да зажал. Да, ещё вот траву курил пару раз. Посмотри, ничего приличного, серость! Хватит для самоотвода?
— Это нормально, Дим, — перебил Ангел, — обычные дела. Для Господа, пойми, нет дел хороших или плохих, понимаешь? Нет человека плохого или хорошего. Всё гораздо проще. Там, где вы видите плохое, вы и квалифицируете это как плохое, так ведь? Но для Господа вы все — дети любимые, и все хорошие. А вот истина души — она только в час испытанья проявляется, так и не каждому дано испытанье.
— Да ты гонишь? Где-то я это уже слышал, как это, все любимые? Если преступник украл чего или убил, он дитя любимое? Что за хрень!
— Не суди, Дим. По-разному происходит, — захрипел, кашляя Ангел, — бывает, с ног на голову — и вчерашний убийца кается, к другим грешникам тянется с молитвой, с помощью. Вот ты молитвы знаешь?
— Да ну тебя…
Не любил Димка такие разговоры, слишком уж мудрёные слова и мысли — пафосные, что ли.
Но сидели тогда долго. Ангел чего-то доказывал, Димка поначалу внимал-понимал, даже огрызался, когда не нравилось, потом понял, что поблажек не выпросить и интерес потерял. Сначала позёвывал, хлопал глазами — и отрубился под утро, незаметно, прям за столом.
Проснувшись, Дима выпил воды, посмотрел на искрившее в окне солнце, скукоженных воробьёв на ветке, подумал, какой же снился бред, ангелы-демоны, миссии-комиссии, и поплёлся в спальню, досыпать.
Голый-лысый защитник скрючился на детском диванчике, укутавшись коротким мохнатым одеялом, закинув бледные, без единого волоска, ноги на подлокотник. В углу, аккуратно прислонённые к стене, стояли крылья. Димка не удержался и потрогал: белые мягкие перья. Сравнить было не с чем, разве что похожи на птичьи.
Димка смотрел на розовые пятки, крылья, и решительно не понимал, что с этим делать.
Дни полетели подобно скоростному поезду, когда глазеешь вдаль и пейзажи хороши: поля, перелески, дороги вьются нитками. Раздольно взгляду, но чуть ближе — и теряются детали, пролетают столбы да деревеньки, да лес зелёной полосой.
Вот и сейчас уносились вдаль удивлённые пересуды в цеху про единственного не подцепившего заразы. Китаец Джиангур и Петрович ушли на небеса, бригада хрипела на аппаратах искусственной вентиляции легких в местной больнице. У Димки взяли тест, вкололи чего-то на всякий случай и отправили домой — отсидеться.
Где-то в стороне осталась семья, словно сошла на ночном полустанке, а Димку не разбудили, и теперь он вынужден ехать чёрт знает куда, один в грохочущем вагоне. Трубку жена не брала, и он написал, что якобы приболел и пусть они не суются, и он даст отмашку — когда. В ответ пришло короткое «поправляйся», и это его успокоило.
Истончалась в сумраке вечеров жизнь небесного гостя. Защитник таял на глазах, кожа, казалось, выдавала свечение, особенно заметное в темноте, но сколько Димка не всматривался, не видел ни перекрученных жил, ни вен, ни желтизны и мешков под глазами, что типичны при тяжёлой болезни. Ангел всё больше лежал, днём слабо улыбался в окно солнцу и воробьям, ночью откашливался мокротой и хрипел. Даже чаю совсем не пил, только горячую воду. И Димка, слушая в темноте булькающее дыхание, сжимался от мысли, что весь кошмар предназначался ему. И он пробирался в комнату, где метался в поту Защитник, обтирал горячий лоб, поправлял спадающее одеяло и предлагал вызвать врача, накупить таблеток, а может микстур, норовил поставить горчичники или вовсе пригласить священника, ну, типа, сфера — Божья, вдруг да поможет. Ангел отхаркивал мокроту в полотенце, умолял, в свою очередь — не смешить, потому что смеяться больно. Тогда Дима притащил раскладушку, отыскал пару одеял, и Ангел устроившись полулёжа, вспоминал Димкино детство, описывал забытые курьёзы студенческих лет, но упорно отмалчивался о намеченной цели. Голос небесного Вестника становился с каждым днём тише, будто убирали громкость из его оболочки там, наверху, и Димке приходилось вслушиваться.
И лишь снежинки за окном все так же парили, оседая на серый апрельский снег.
К вечеру среды Димка, измученный размышлениями о нереальности происходящего, о неотвратимости неизвестной, и от этого страшной миссии, решился рассказать историю Косте. Позвать товарища на чашку чая, ну или чарку водки, заодно посмотреть на реакцию Ангела. Шёпот накрыл Димку в узком коридорчике, когда уже влез в видавший виды пуховик и, придерживая хлипкую дверь, пытался неслышно выскользнуть в стылый вечер.
— Подожди до пятницы, Дим, прошу.
Димка заглянул в комнату, лампа торшера с трудом перебивала свечение фигуры на раскладушке. Ангел чуть отбросил одеяло, приподнялся, и Димка видел, насколько трудно далось ему это движение.
— Только до пятницы.
— Да не вопрос, — согласился Димка и посмотрел зачарованно на фигуру, хоть на видео снимай.
И ночью, втихую, снял разметавшегося во сне гостя на телефон. И видео сделал. Заперся в туалете и таращился до рези в глазах в снимки с одеялом на пустой раскладушке.
Вот так— послушает Костян мою болтовню, посмотрит фотки и вызовет скорую, подумал Дима, из психиатрической. Однозначно.
Ангел ушёл в пятницу, на рассвете.
Димка проснулся с ощущением тоски, словно потерялся навсегда в том густом ельнике из далёкого детства, и никто никогда не отыщет его и не покажет дорогу.
Вскочил, вбежал в комнату, где контуры тонкого свечения плавно перетекали с раскладушки в первые солнечные лучи, бившие в окно.
Он не мог сдержаться — казалось, сходит с ума, плакал, размазывая слёзы по-детски, зажатыми кулаками.
— Не уходи, чувак, прорвёмся, — и Димка шмыгал носом, и думал, ну не идиот ли он, стоит тут в трусах над пустой раскладушкой, пускает сопли, и хорошо, никто не видит.
Нет, не идиот, всё было наяву.
— Не уходи…
***
Димка держал гладкую руку Ангела, ощущая, как радость наполняет тело, волнами, с головой, и волосы словно наэлектризованы, и запах озона, которым не мог надышаться, и так, наверно, благоухает счастье — свежестью летнего дня.
И тот, второй аромат, неуловимый, явно из детства, запах мамы. Бог ты мой, конечно, аромат ржаного хлеба, ванили, какой-то пряности. Он знал, что мать когда-то работала кондитером, рассказывали. Никто не мог объяснить, почему она отказалась от младенца и никогда не интересовалась им.
— Я вспомнил, — зашептал Дима, будто кто подслушивал, — и ты жив, блин, это же классно! Значит, вы, ангелы, не умираете. А я, чувак, я…
Димка запнулся. Голос его просел, словно вылилась радость. Отпустил гладкую руку защитника. Только сейчас Димка понял, что умер — он сам. По-настоящему.
— Я знаю, Дим. Ты поступил правильно. Миссия, как сказал бы Том Круз, выполнена.
— Ну, хоть намекни, охранитель, я же не в курсе до сих пор, в чём миссия-комиссия…
— А ты подумай. Ты же при мне, научился размышлять, не так ли?
За два дня до…
Костя припёрся в пятницу под вечер. Дима никого не ждал, убрал ненужную раскладушку, скрутил в тугой тюк шерстяные одеяла. Присел в кресло, включил телек и тянул пиво. Грустил по лысому защитнику, вспоминал жену с Ванькой. В общем, заливал алкашкой одиночество — способ проверенный, не сказать, что действенный.
За окном лепил мокрый снежок. Встревоженная дикторша с экрана пережёвывала в очередной раз про пандемию, отмену рейсов, закрытие границ, про господдержку и прочую хрень. Дима терпеливо ждал окончания трёпа и продолжения боевика. Настроение было ни к чёрту.
Костя, скинул пуховик, сапоги, прошёл в комнату и бухнулся в кресло. Мебель всхлипнула под ста двадцатью килограммами живого веса. Дима повёл носом — духан от товарища исходил странный. Так воняет слесарь, пролежавший день под машиной: смесь бензина, масла и пота. Костян же кашеварил старшим поваром при гостинице «Сибирские огни».
— Весь день, друг, запара: шашлыки, форель, свинина — делегация за делегацией, пофиг карантины, запреты. У власти свои законы, ты ж понимаешь. Устал как чёрт, давай завтра на рыбалку, а? Выпить есть, кстати?
На озеро в тридцати километрах от города они выбирались частенько. Бросали дела, укатывали спозаранку, чтобы возвратиться в ночи максимально счастливыми, с широкобокими серебристыми лещами и зубастыми щуками, пахнувшими тиной.
Как вариант, подумал Дима, — рыбалка. Встряхнутся, забыть всё к чёрту и точка. Морозы не спадали, лёд с метр, наверно, не меньше.
Пока наливал Костяну остатки коньяка, успел прошерстить погоду в интернете, Gismeteo пообещали минус три и солнце.
— Ждёшь кого в гости? — заржал из комнаты Костян, — Куда одеяла приготовил?
— Тёще передать надо, — брякнул Дима первое, что пришло на ум, не размазывать же про ангела.
Запахи. Остались в голове запахи. Несовпадающие, от Костяна. И максимум, о чём подумалось в тот момент, что не миновать поломки Костиной машины, и тут, главное, чтобы не после поворота на Слепое озеро, где три км через поле.
Хотя, чтобы сломался «Паджерик» Костяна, пусть и старенький, — представлялось с трудом.
— Кость, скажи, ты о предназначение жизненном задумывался? — крикнул Димка с кухни, и сам не понял, зачем спросил.
Взвыло кресло, в кухонный проём вывалился удивлённый Костя.
— Не понял, Димон, чё спросил?
— Ну, ты вот думал, о миссии человека на земле, ну, типа, зачем мы живём? — начал петлять Димка, понимая, что залезает в болото.
— Ты чего тут курил без меня, а? Нет, правда, колись, свежая трава? Осталось хоть? Может, эти заходили, как их, Адвентисты Судного дня?
Зря спросил, расстроился Димка.
— Забыли Костян. Травы нет. Рыбалка так рыбалка.
Посидели ещё. После шестой банки пива рассосались тревоги, вся неделя выглядела несуразной фантасмагорией.
— Стартуем в восемь.
— Лады, — кивнул Костян, — пропуск не забудь оформить, в госуслугах, на выезде из города, говорят менты проверяют. Эпидемия типа, карантин.
К десяти утра прибыли на место. Солнце спешно поедало снег на льду широченного озера. Ветер игрался с голыми кустами. Быстренько пробурили лунки, присели на стульчики, закурили, закинули мормышки.
Тарахтенье моторов они услышали издали и насторожились, рыба не любила шума. Два снегохода выскочили из леса и понеслись по запорошенному льду. Дима видел, как клюнул носом первый, выбрасывая снопы брызг, послышались крики, следом завалился второй.
Они с Костяном бросились к полынье одновременно.
— Идиоты…
Метров сто бежали молча. Дима никак не мог расстегнуть куртку, заело молнию. Две руки вскидывались над водой, пропадали, обламывая тонкий лёд. Снегоход зацепился багажником, чернел дермантином седушки, за неё держался мальчик лет десяти. Пятна бензина и масла заполнили полынью. Человек в шлеме в истерике ломал кромку, пытаясь вползти на лёд. Метра за три, Костя бухнулся на живот и отклячив задницу, тянулся к воде. Дима не рассчитал, пробежал ещё пару шагов и лёд под ним провалился. Волной сдёрнуло технику и вместе с мальчиком потянуло вниз. Визг его разрывал перепонки.
Холод ошеломил Диму, воняло бензином, в рот плеснуло маслянистой водой. Вот тебе и запахи — и он разодрал наконец молнию, выскользнул из набухшей куртки и нырнул. Вода оказалась чистой, даже красивой. Под коркой льда бесновались пузырьки, кувыркался, уходя в глубину, снегоход и фара ещё моргала, словно подавала сигналы SOS. Мальчика он увидел сразу, дёрнул за волосы, потащил верх, вдохнул уже на поверхности и стал толкать худое тело на лёд. Костя вытащил человека в шлеме, увидел мальчика, подхватил, потянул на себя. Спасённый мужик, полез было помогать, и Дима заорал, злобно, грозно, с надрывом.
— Замри, мать твою. Нельзя.
Край полыньи затрещал, и неуклюжий, похожий на Винни-Пуха, в плотном пятнистом бушлате, Костя с головой нырнул в воду. Мальчика из последних сил подхватил Дима. Ноги одеревенели, тело одеревенело, мысли одеревенели. «Кретин!» — ругал Димка мужика и толкнул к краю мальчишку. Тот всхлипывал, медленно загребая руками. Замёрз малец, подумал Димка и толкнул снова и снова. Силы кончались.
Костя тюленем крошил лёд, взбирался грудью, проваливался, рычал и карабкался снова. Мужик с перекошенным лицом, полз к мальчишке, протянув руку, и Дима отметил его прыгающие губы в попытке что-то сказать, рассмотрел свои посиневшие пальцы, ногти с тонкими струйками крови, разглядел Костю, закинувшего ноги на шершавую поверхность и шумно хватающего воздух.
Тело Димы вздрогнуло. «Миссия-комиссия… Эх, сука, как быстро!» — он попытался улыбнуться — солнцу, жене, сыну. Блин, и в Египет не слетали. Значит, потом, в другой жизни». Холод пропал, пахнуло свежестью и сыростью воды.
***
Ангел улыбнулся. Дима не понял, что прикольного — утонуть из-за мудаков на снегоходах. Ладно бы, выполнял спецзадание — монтировал, например, секретный объект во льдах Баренцева моря и тут вспарывает торос вражеская подлодка, их топит. Ну, куда ни шло, сын бы гордился, а так…Где папка? Рыбу в озеро кормит. Утонул по глупости. Рыбак, блин.
— Ты что Дим, — всплеснул руками Ангел, — и думать так не смей, ты жизни спас, ты…
Он запнулся.
— Ну, давай, охранитель, блин, сейчас можно. За кого я там воды нахлебался, а?
Ангел смутился, развёл руками.
— И сейчас не могу сказать, Дим, не обессудь.
— Ну и хрен с тобой, — разговаривать Димке расхотелось, — давай открывай дверь, куда там — в рай, в ад.
И вдруг подумалось.
— А давай на другую планету, другие есть у вас? Иная галактика, может? Куда нас после смерти перемещают?
— Мальчик не развяжет глобальную войну на Земле, это всё, что могу сказать. Но главное, Дим — это ты сам.
Ангел толкнул дверь в темноту.
— Передаю тебя дальше, Дим. До встречи!
— Спасибо, защитник, спасибо, — кивнул Димка и на автомате шагнул. Сзади щёлкнуло, его поглотил мрак. Он уловил прохладу водоёма, но не слышал ни звука, ни шороха, ни всплеска. Опять тишина. Постоял, ощутил, что сжимает в ладони бумажку.
— Эй, кто-нибудь есть? — крикнул Дима и развернулся к двери, ладонь провалилась в пустоту.
Вспыхнувший неон ослепил. Дима прикрыл глаза. Три арки зависли над водой белыми линиями. Пробегала, помигивая зелёным, стрелка. Туман окутал дальний берег, если он там был, конечно.
На плечо легла рука, хотя Димка мог поклясться: только что сзади никого не было.
— Будьте любезны, молодой человек, билет предъявите.
Голос басовитый, спокойный, так говорят очень уверенные в себе люди.
— Какой билет, — развернулся Дима.
Старичка Дима сразу узнал: небольшого росточка, седой, с проплешиной на лбу, в толстых роговых очках и бородка колышком. На заводской проходной он сидел в стеклянной будке, которую Петрович «стаканом» называл. Дотошный старикан, въедливый — опоздаешь на пять минут, все соки выпьет, пока впустит, а здесь что делает, не ясно. Преставился, наверно, по старости и работа на небесах по профилю нашлась. Имени его Дима не знал, хотел уже пошутить, да осекся, протянул бумаженцию, видать, здесь своя пропускная система.
— Едва не опоздали, Дмитрий, — покачал головой старикан, — но молодца, справились.
Он забрал бумажку, сунул под сканер, что держал в руках, и Дима разглядел его длинный, до пят балахон и жёсткий, цепкий взгляд темных глаз. Сканер загорелся зеленым.
— Отличный поступок. Засчитан. Разрешено вернуться, — старик помолчал, сканером указал на святящиеся арки, — На тот берег вам, Дмитрий Валерьевич.
И Димка пошёл, не спрашивая более ни слова, без оглядки. Ему казалось, в густоте тумана он видит Иришку, рыдающую в пустой спальне, молчаливого Ваньку с билетом в кино в потных ладошках, постаревшую мать, хотя и не видел её ни разу, но то, что она — подсказывало сердце: лицо в сетке мелких морщин, растрёпанные волосы, бледные скулы, выцветшие глаза, в руках каравай хлеба. Сердце Димки запело от счастья. За спиной Ваньки мелькнула знакомая лысая голова.
***
Дима почувствовал толчки в грудину, чьи-то губы прилипли к его губам, вдувая тёплый воздух, снова толчки. Внутри булькнуло, он вздохнул, зашёлся в кашле. Тело перевернули, из горла и носа пошла вода, и Костин голос разнёс в клочья воздух…
— Димка! Живой! Живой, едрена мать!
