САМАЯ ПЬЯНАЯ ГАЗЕТА В МИРЕ (гл.48 — Хуже зомби-апокалипсиса)

В кабинете были люди. Кажется, даже живые. Например, Проблеск. Он совершенно спокойно сидел спиной к двери, смотрел что-то в Интернете. Какие-то картинки. Порнографию. Монитор Проблеска заполняли прихотливо изгибающиеся обнажённые женщины с большими мачо (во всех смыслах). Проблеск ничего не знал, даже не подозревал о том, что творится снаружи.

Дверь сотряс новый удар. Сколько времени я ещё продержусь? Минуту-две. А если зомбаку снаружи кто-то придёт на помощь?

Проблеск был в кабинете не один. По правую руку от него прямо на большом столе кто-то спал и страдальчески чередовал храп и клёкот. Блестящую безволосую голову покрывали алые отпечатки губной помады. Лысый! Как он может спать, когда творится такое...

— Мужики! — страшным шёпотом прохрипел я. — Там такое творится! Там...

Я запнулся. Я не знал, как одним словом объяснить про кошмар снаружи.

— Там пиздец, мужики!

— На застолье-то? — усмехнулся Проблеск. — А ты думал!

— Нет! — простонал я. — Здесь! Здесь! Под две...

И новый удар снаружи пошатнул хлипкую преграду между явью и кроваво-винегретным хаосом.

— Ломится к нам кто-то, — сказал Проблеск. — А ты, Конь, не пускаешь этого человека.

С невероятным трагизмом всхрапнул Лысый. Столько боли было в этом звуке. Может, и он сейчас встанет, свесив исцелованную голову, вытянув руки, пойдёт, приволакивая одну из ног?

— Человека?! — взвыл я. — Это не... Там не человек, Вова! Там пиздец!

— Кукурьев, что ли? — Проблеск свернул порнографию и встал из-за стола.

— Не Кукурьев! — Спина моя, наверное, взмокла, ожидая нового удара. — Хорошо бы, если бы он. А там...

— Ну, ты заинтриговал! — Проблеск был уже возле кулера. Полшага до двери.

— Нет! — крикнул я так, что Лысый на столе встревоженно заворочался, а храп мгновенно сменился стоном. — Нет, Вова! Там... Там Зло! Там зомби!

— Что? — удивился этот автор толстожурнальных публикаций. — Да отойди ты, Конь, не мешай!

— Не... не могу! — признался я.

Уж я-то знал. Там за дверью — смерть и гибель, кровь и винегрет на зубах! И если я сейчас дам слабину, оно ворвётся сюда. В фильмах ужасов-то так и бывает. Находится долбоёб, который не верит в оживших мертвецов, ну, а потом все огребают. Уж я-то такой ошибки не допущу! Только через мой...

Я как-то даже не заметил, как Проблеск просто взял, отставил меня в сторону и...

— Нееееет!!!

...и открыл дверь.

Я зажмурился. Отскочить в сторону, вооружиться чем-нибудь. Стул разломать или монитором... Монитором хуячить зомбаков!

— Кириллыч, ты, что ли? — В голосе Проблеска не было ни капли страха. Было сочувствие, теплота. Теплота?

— Эмммнахмнахнахкакогохуя, — бормотал винегретный зомби.

— Так это ж не твой кабинет, Кириллыч. Не твой. Пошли, я тебя отведу. Вон она, твоя резиденция. Что ж тебя к нам-то занесло?

Послышались шаги. Вдруг глухой удар.

Я съёжился. Началось.

И голос Проблеска:

— Да что ж ты, Кириллыч, валяться вздумал? Сейчас в кресле поспишь. Ыххх!

Ужас отходил от моего тела, как короста от зажившей раны. Медленно и слоями. Я не мог поверить, что всё спокойно. Никакого зомби-апокалипсиса. Ну, подумаешь напился чело...

БУХ!

Грохот раздался прямо в кабинете, я подпрыгнул с позорным вскриком, как самый трусливый герой фильма ужасов.

Звук произвёл Лысый. Он рухнул со стола, и теперь полз ко мне, пуская блики исцелованным черепом. На лбу его кровавым проклятием алела надпись «ФУ!». Ногти Лысого были черны, как будто он был похоронен и самостоятельно выкопался из-под земли. Взгляд являл собой полную пустоту и бессмысленность, а из угла рта сочилась вязкая слюна. Он полз. Струился ко мне, медленно и неумолимо, как прожорливый червь-каннибал.

Ну, нет! Свою жизнь я так дёшево не продам. Я схватил стул, выставил его перед собой как щит, ножками вперёд. А Лысый всё полз. И в кровожадности его намерений не было никаких сомнений.

Движение сзади. Я мгновенно обернулся со стулом наперевес. В дверях стоял Проблеск.

«Может, и он тоже зомби? — в панике подумал я. — Просто прикидывается нормальным?»

— Ты чего, Эдька? — спросил Проблеск.

— Зомби! — прошептал я.

Вдруг сменилась музыка. Вместо Cranberries с песней про зомби заиграла разудалая перепевка цоевской песни «Видели ночь» от Zdob si Zdub.

— Какие зомби? — удивился Проблеск.

— Там. Здесь.

— Да ты, братюня, Мерлин Мэнсона своего пересмотрел, — Толстожурнальный гений смеялся. — Ну, какие ж это зомби? Просто перебрали люди.

И ведь он был прав. Мажорные аккорды молдаван словно меняли реальность. С глаз моих сошла пелена, и теперь я видел вещи такими, какими они и были. Мне стало мучительно стыдно.

— Блин, перенервничал, — сказал я, опуская стул между собой и Лысым, который всё ещё полз ко мне, и которому я до конца всё же не доверял.

— О, Лысик упал, — заметил Проблеск. — Давай-ка, Конь, на базу его вернём.

— А он нас не по... не покуса... не покусает?

— Только облевать может. И то не факт. Ну, взяли!

Мы взялись и попытались определить Лысого обратно на стол. Но тот трепыхался, словно хэмингуэевская рыба-гигант, не смирившаяся со своей участью.

— Во... во... — стонал Лысый.

— Воды? — спросил Проблеск.

— ...дк...

— А не сдохнешь?

— ...дк...

— Ну, что с вами делать?

На стуле Лысый не держался, и мы посадили его на пол, прислонив к столу.

Проблеск открыл тумбочку, надёргал в кулере стаканчиков, разлил. Лысый не мог составить нам компании, только стонал.

— Сейчас с тобой тоже разберёмся, бедолага, — сказал Проблеск. — Ко рту тебе поднесём. Дай только с Конём выпьем.

Мы мягко, пластмассово чокнулись. Водка была отвратительна, но проскользнув внутрь, одарила весь организм брызгами тепла. Пожалуй, это было то, что нужно. Я всё же перенервничал.

Проблеск вздохнул, сел перед Лысым на корточки и принялся вливать ему в рот водку маленькими каплями. Лысый кашлял, стонал, но кадык его ходил вверх-вниз, как насос.

— Сейчас попустит, братюня, — словно малыша, уговаривал Лысого Проблеск. — Вот так, за маму, за папу...

— А где Кукурьев? — спросил я.

— А он в актовом зале, — с непонятной мне эмоцией отозвался автор коротких рассказов. — Звездит.

«Видели ночь, гуляли всю ночь до утра-а!» — ликовали молдаване. Им откуда-то издалека подпевали женские голоса, которых на записи совершенно точно не было.

— А-а... — сказал я. — Что с Лысым-то случилось? Кто его так?

Я описал ладонью круг около лица.

— Так это бухгалтерия, — усмехнулся Проблеск. — Он им в лапы угодил...

— Бухгалтерии? — вытаращил я глаза.

— Ага. Это похуже любого зомби-апокалипсиса будет. Вишь, как изрисовали Лысика-то нашего.

— Брлгм, — буркнул с пола герой рассказа.

— Не справился, видно, с заданием, — подмигнул Проблеск. — В ведомости, будем думать, не так расписался.

— Уэээ! — сказал Лысый.

— Так, не здесь! — пресёк Проблеск. — Ползи в коридор.

Но Лысый вдруг успокоился и даже дыхание его вдруг стало ровным.

— Они ему, видишь, ещё и ногти накрасили чёрным лаком, — Проблеск показал мне руку Лысого.

То, что я принял за могильную землю под ногтями, оказалось маникюром.

— А Лысый, вишь ты, человек женатый, — продолжал Проблеск. — И домой ему приходить в таком виде — смерти подобно. Ну, ничего. Сегодня здесь выспится, а там что-нибудь с утра придумает. Да, Лысый?

А я пошёл искать актовый зал, и в нём звездящего (что бы это ни означало) Кукурьева.

***

Молдавская плясовая сменилась томным трип-хопом Mad about you. Тоненький голос вокалистки, как шарик в игрушке «Арканоид» скакал в рваном ритме и сочился сладким страданием.

Я шёл на музыку. Где она, там банкет, и, следовательно, Кукурьев, у которого мне нужно взять ключи от квартиры на Нагорной, чтобы уехать туда с девушкой, с чукотской принцессой, которой я обещал обернуться за две минуты, а сам застрял не на две минуты, даже не на пять. А принцесса Илона там, на морозе, ждёт! Ну, всё, всё, теперь-то я быстро. Зайду в зал, возьму ключи. Делов-то! И получится — ха-ха! — что я и не сильно задержался. В конце концов, по уважительной причине. Наверняка ведь таковой можно считать несостоявшийся зомби-апокалипсис.

«Как всё-таки хорошо, что всё так хорошо! — думал я. — Ай да я! Ай да хваткий паренёк! И от Столбняка технично слился, и сейчас ключи возьму и — ух!»

Я летел на крыльях любви, которая, наконец, преодолела все препятствия, и теперь свободна и легка. Я миновал туалет, логово вражеского отдела культуры. Музыка звучала ещё громче, а влюблённая душа подпевала ей. Уже скоро, Илона, уже совсем ско...

Передо мной распахнулась дверь, её обитое сталью полотно совершенно неожиданно и вдруг выросло у меня на пути.

Я не успел ничего предпринять. Голова моя загудела, взорвалась болью. И я потерял сознание.

***

Сознание вернулось и определило, что я нахожусь в некоем кабинете с двумя рядами столов, компьютерами на них. Тело моё сидело на стуле, а глаза постепенно фокусировали взгляд. Я увидел столик, сервированный шампанским, ликёрами, вином, сыром, маленькими бутербродами с икрой и колбасой, виноградом, нарезанными фруктами.

Я понял, что ужасно, невероятно, по-звериному голоден. Вот чего мне хотелось по-настоящему!

А вокруг суетились женщины. Их было много, разной степени привлекательности. Чемпионкой была блондинка лет тридцати пяти с ровными, прямыми волосами, в чёрном коротком платье, со стройными ногами на каблуках. Она-то со мной и заговорила:

— Что же вы так неосторожно ходите, молодой человек? Теперь, получается, мы вас дверью ударили, и нам неудобно.

Она улыбнулась, и я просиял в ответ.

— Ничего страшного, наверное, — пробормотал я, потирая лоб, чувствуя, как набухает болезненная шишка, которая тут же пустила нити боли в глубину черепа.

— Мы переживаем, — сказала блондинка, приблизившись ко мне. — Вдруг у вас сотрясение?

Она была настолько рядом, что нос мой за малым не упирался в край её юбки. Я различал переплетение чёрных нейлоновых ниточек у неё на бёдрах. Пожелай я заглянуть ей под юбку, это удастся без труда, даже без рук, достаточно одного движения носа и головы.

— Вроде нет, — сказал я, — сотрясения.

Блондинка заботливо присела рядом со мной, юбка поползла вверх-вверх по бёдрам, замерев в каком-то миллиметре от соблазнительной развилки. Хоть я и был пьян и получил удар дверью по башке, по телу моему прошёл моментальный электрический импульс, сконцентрировавшийся ниже пояса, налившийся там силой и стенобитной мощью. Великий Змей ожил и стал разрастаться примерно до середины бедра.

К моему великому стыду, Великого Змея блондинка заметила и как бы невзначай провела по нему рукой, сквозь брюки. Змей, стыдобина такая, принялся расти ещё.

— Вы же новенький? — сказала блондинка. — Я вас не помню...

— Новенький, — ответил я, краснея от нечаянного позора. Что теперь эта женщина обо мне подумает?

— Мы должны перед вами извиниться, — продолжала блондинка. — Что вы будете? Вино, шампанское, амаретто, мартини?

— Мартини, — сказал я.

На самом деле, я никогда его не пил. Где-то на морозе ждала Илона.

— Лариса, что же ты сразу спаиваешь молчеловека? — сказала женщина постарше, лет сорока пяти, в цветастом сарафане. — Бутербродиков ему предложи.

Лариса... Что-то затрепетало в моей голове. Какое-то воспоминание... Где-то я слышал это имя.

Тем временем, Лариса принялась наливать мне мартини в высокий бокал. Женщина в сарафане накладывала бутербродики в таком количестве, что я понял, что не уйду отсюда и за полчаса. Наполнив бокал, Лариса спросила меня:

— Фруктиков не хотите?

Где же я слышал это имя?

Рука женщины в коротком платье потянулась к блюду с бананами, они лежали отдельно. Она перебирала пальцами жёлтые африканские кочанчики, выбрала из кучи самый большой и с совершенно невинным видом принялась его очищать.

Женщины, которые, как оказалось, тоже внимательно наблюдали за этими манипуляциями, вдруг охнули.

— Да что ты?!

— Врёшь!

Лариса томно улыбнулась. Она, в принципе, была ничего себе. Но влюбляться в неё я не хотел. Тридцать пять лет. Старуха! А на морозе меня ждёт принцесса!

Музыка, до того бывшая невнятной попсой, типа Мэрайи Кэри, сменилась попсой ещё более худшей. Грянул «Бухгалтер» группы «Комбинация».

А я вдруг всё понял! Всё срослось и встало на место со щелчком. Лариса! Rammstein! Бухгалтерия! Я вспомнил изрисованного Лысого, странную надпись на лбу помадой, вынырнули из памяти слова Проблеска о том, что бухгалтерия похуже любого зомби-апокалипсиса будет.

Так вот я где! Эге!

Это они, эти милые женщины, жестоко надругались над Лысым, исцеловали его макушку своими хищными губами, разрисовали его ногти чёрным цветом.

А теперь и я попал. Я в плену, обольщаться не приходилось. Выход как бы невзначай караулила женщина лет тридцати, полная, кровь с молоком, явная бодибилдерша.

Лариса поднесла мне бокал, тётенька — тарелку с бутербродами.

— За вас, защитников! — сказала Лариса, поднимая свой бокал.

Я чокнулся, залпом выпил вкусный и странный мартини, прожорливым муравьедом втянул в себя бутербродик с икрой.

— Спасибо, — сказал я, поднимаясь со стула. — У вас очень хорошо, но мне пора...

И в то же мгновение бодибилдерша оказалась у меня за спиной, положила мне руки на плечи и опустила моё тело обратно на стул.

— Подожди, — басовито сказала она. — Не так быстро.

Я, кажется, попал.