Мультфильм «Я краснею»

Часть массового кино уже давно превратилась в аттракцион и виртуальный туризм. Не всем по карману путешествия в экзотические страны, но зато за пару сотен рублей мы можем побывать где угодно: на другой планете, в космическом шаттле, под водой, в сердце мультивселенной. Главное, умело сочетать трехмерную яркую картинку и двухмерную неброскую этику: хорошие побеждают, потому что это справедливо, любовь и выигрыш не противоречат друг другу, конфликты не фундаментальны и устраняются. Такое кино вытаскивает из нас маленького ребенка, сажает его на стульчик и организует утренник с конфетами и конкурсом, кто быстрее донесет в ложке пластиковое яйцо. В противоположность ему фестивальное кино существует, чтобы на лбу образовалось побольше морщин. Оно медленное, занудное, конфликты в нем не разрешаются, а множатся, статика доминирует над динамикой, герои мучатся и претерпевают, чтобы в конце зритель почувствовал, что всем кругом плохо, не только ему одном.

Есть и фильмы, связанные с пропагандой. Я сейчас не беру в расчет чисто политические моменты — они есть в любой стране. В нашей пропаганда столкнулась с катастрофически низким качеством широкоэкранного кино, поэтому просто не срабатывает в этой сфере. Чаще всего, режиссеры пытаются промотировать ценности отдельных социальных групп и показывать типы желательного поведения (жертвенность, принципиальность, альтруизм и т. д.) Фильмы про смелых пехотинцев или лихих полицейских позволяют поддерживать престиж милитаристских профессий, фильмы с высокой расовой вариативностью актерского состава вроде как должны помочь бороться с ксенофобией. Проблема только в том, что искусство не воздействует на человека прямо. Иначе преступников в тюрьмах можно было бы исправлять с помощью просмотров рождественского кино и чтения Достоевского. Художественная пропаганда всегда хуже работает, чем прямая. Топорные попытки продать зрителю негров как универсальных людей заканчиваются кассовым провалом. По-моему, быть негром престижно тогда, когда это красиво-экзотично, сексуально и естественно, а не когда несчастного актера засунули в костюм XVIII века и заставили играть французского аристократа.

В любом случае, кино пытается удовлетворить социальные запросы: например, запрос на эскапизм (черт возьми, я в Лориэне), повышение интеллектуального статуса (аж самого Ларса фон Триера смотрю), групповую идентичность (все посмотрели, и я посмотрел). Но есть еще один запрос, который был осознан относительно недавно. Кино может помогать человеку адаптироваться к социуму. С этим везде беда. Как вычислять площадь треугольника, нас учат, а как понравится противоположному полу или хотя бы своему — нет. Что такое секс, как целоваться, почему родители консервативные зануды, как добыть денег и не вляпаться в неприятности, как повысить свой статус в глазах ровесников — на все эти вопросы подросток ищет ответы сам. Я помню, как мне в пять лет подруга показала, как выглядит секс, положив куклу Антошку на куклу Мальвину. Сказать, что я охерела, это не сказать ничего. Бессмысленность занятия еще долго не оставляла меня в покое. Неужели кому-то нравится? А точно добровольно, не за конфеты?

Мультфильм «Я краснею», кажется, был создан с чисто технической целью: прояснить девочкам-подросткам некоторые неловкие моменты в их жизни. Что удивительно, в Америке, где секс-просвет развит в большей степени, чем у нас, картина примерно та же: девочки существуют в параллельной родителям реальности, справляются с трудностями в одиночку, многое прячут и скрывают. Тело частично отчуждается от женщины, она не имеет на него полных прав. Оно социально. Мальчики становятся мужчинами менее заметно, хотя их взросление тоже может сопровождаться стыдом, слежкой и угрозами со стороны родителей. Табу на секс не было отменено сексуальной революцией — он лишь ослабло под ее давлением. И там, где есть жесткая иерархия (родитель — ребенок, учитель — ученик, начальник — подчиненный), действуют системы регулирования полового поведения.

Главная героиня мультфильма «Я краснею» — китаянка-подросток Мэй (мама упорно зовет ее Мэй-Мэй, дупликация имени в китайском языке указывает на то, что это ребенок). Ее жизнь четко делится на сферу свободы — школа и дружба, и сферу обязанностей — семья и семейные дела. До пубертата Мэй успешно лавировала между сферами, сохраняла баланс: была раскованной с подругами и послушной с матерью. Вообще это материал для драмы, а не для комедии, но мультики редко себе позволяют уход в другой жанр. Мэй умело жонглирует задачами, не совершая ошибок. Но конфликт, как ему и положено, растет и приводит к тому, что девочке надо сделать выбор. А чтобы снять драматичность выбора, добавляется фантастический элемент: наступивший пубертат высвобождает духов рода, и девочка превращается в гигантскую красную панду, когда теряет контроль над эмоциями. Метафора хорошая, но искусственная. Я сразу вижу трех сценаристов которые сидят и обсуждают твист: «Так, ребята, нам надо показать, что у нее начались месячные. Как мы это сделаем? Джон, что скажешь? Пусть она становится красной. Нет, не годится. Это слишком очевидно. Она будет превращаться в кого-нибудь. В дракона. Нет, в змею. Лучше в пушистика. Джон, открой картинки с китайскими животными. А месячные мы показывать не будем, это перебор».

Интрига целиком головная, рассудочная, работает по принципу «штамп — антиштамп». Китайская мать показана домашним тираном, который требует от ребенка невозможного, игнорирует его потребности, хотя сама прошла через то же много лет назад. Матери-тигры — интересный, но уже несвежий образ. Более того, попытка показать общую проблему через чужую культуру отдает не вполне честной игрой. То, что происходит между Мэй и ее матерью обусловлено не только тем, что в Китае ребенок женского пола обязан доказывать свое право на существование. Гораздо важнее поставить прямо и без экзотики вопрос о том, что отсутствует солидарность между женщинами разных поколений, что матери соперничают с дочерями, становясь им мачехами, что сломанные механизмы инициации, когда подросток отчуждался от родителей и переживал взросление в общем доме, ведут к тому, что общим домом и инобытием становится вся жизнь ребенка, а не только отдельные ее участки.

Мэй удается вырваться из-под власти общины, сохранить дар и примирить две стороны своей жизни. Финал идиллический — в силу жанра. Не могли же нам показать то, что обычно бывает в таких случаях. Матери-тигры не меняются, не отпускают детей на волю, не дают право выбирать. Создатели фильма рисуют ложный ключ, когда осознание того, что система запретов является формой заботы, заставляет человека кардинально изменить поведение. Такого даже на сеансах у психотерапевта не бывают. Осознал травму — вжух! — излечился. Матери-тигры появляются в обществах, где социальные блага распределены неравномерно, и у женщин к ним доступ сильно ограничен. В Азии широко практикуется отказ женщины от работы на все время воспитания детей, то есть на ту часть жизни, когда человек максимально активен. Подобные практики есть и в других странах. Единственным ресурсом женщины становится ребенок, и она в него не просто инвестирует — она в него вселяется. Мать Мэй в мультфильме не безработная — она занимается храмом, но, видимо, это занимает у нее не так много времени. Судя по размеру зверя, в которого она превращается, у нее был огромный потенциал, который реализовать не удалось. И вот это — чисто драматический момент. Своя жизнь не сложилась, но сценарий надо во что бы то ни стало сохранить, потому что вне сценария — хаос и распад, а внутри сценария все ходы расписаны, результаты предсказуемы, жизнь безопасна.

Есть похожий по содержанию фильм — «Все везде и сразу». Коллизия та же. Властная мать, бунтующая дочь и мямля-отец. Дочь убегает в свой мир, мать могла бы иметь лучшую судьбу, но все потеряла, отец мечется между ними, пытаясь хоть как-то наладить контакт. Чтобы соединиться обратно в семью, герои перебирают тысячи миров. В финале проговаривается психотерапевтический момент: если тебя не любит мать, тебя не любит сама жизнь. Но в большинстве случаев эта «нелюбовь» миражна. Просто для ярких проявлений любви человеку нужны особые условия: благополучные, романтические, карнавально-праздничные, фантастические, пограничные. А в качестве базовой стратегии открыто выраженная любовь нередко расценивается как то, что формирует уязвимость: если отнять любимое, будет больно, если любить слишком сильно, человек потеряет осторожность. Мир изменился, в нем стало гораздо меньше внешних угроз. Но любовь так и не стала массовым явлением.

«Я краснею» — фильм-психотерапия для девочек-подростков. В нем прямо и четко говорится следующее. Настоящие друзья обязательно поддержат и простят, родители — тоже люди и совершают ошибки, любить мальчиков и фанатеть от поп-групп нормально, быть собой нормально, не разделять семейные ценности нормально, хотеть чего-то своего нормально. Не мультик, а анимированный чек-лист. Развлекательный жанр скрещен с дидактическим, прямо как в XVIII веке, когда Руссо агитировал родителей воспитывать детей в гармоничной природной среде, максимально близко к естеству. Результаты руссоистской педагогики были далеки от естества, но это детали. Возможно, «Я краснею» действительно поможет подросткам проходить сложный путь социализации. Хотя... моя дочь бросила смотреть на середине, явно заскучав. И я только порадовалась. Хорошо, что история оказалась ей не близка.