И еще раз о «Банши Инишерина»

Макдонаха любят многие российские режиссеры, его пьесы легко встраиваются в любой контекст, при этом сохраняя яркую экзотику. Кто-то метко сказал, что глубоко провинциальная, мещанская, островная Ирландия устами Макдонаха смогла сказать миру что-то важное. Некоторые даже утверждают, что родился наконец новый Шекспир. Я в этом не уверена. Более того, мне кажется, это своеобразный «эффект Вампилова» (если бы речь шла о музыке, был бы «эффект Цоя»), когда на вытоптанную высоколобыми столичными драматургами почву приходит дикарь-провинциал, умеющий говорить просто о том, о чем до него говорили сложно. Никакие из заявленных Макдонахом проблем и конфликтов не являются для драматургии новыми. Он сюжетно всегда вторичен. Он вязнет в самоповторах. Каждая его новая пьеса похожа на предыдущие, все будет там же, с теми же, так же. Но, удивительно, в повторениях кроется особое обаяние его пьес. Подобным образом ведет себя фольклор: устный текст строится из готовых блоков, но он всегда разный — немного, но ощутимо. И ради этой разницы можно простить все.

«Банши Инишерина» — островной текст. Где-то, кажется, у Павла Руднева, я читала, что островное сознание, которое рисует нам Макдонах, является экзистенциальным пространством страдания. Люди живут на обочине и физически, и морально, и интеллектуально. И в этой грубой жизни современный человек, как в зеркале, видит свою заброшенность, тотальную безысходность жизни, в которой крупицы смысла возникают только под занавес, когда уже ничего не изменить. Звучит идея хорошо, но это не все по поводу Макдонаха. Быть островным жителем — одна из форм того, что мы называем «быть человеком». Драматург (а в данном случае, и режиссер) ведет нас по очевидно чужому миру, кивает на каждый дом и говорит: и это люди, и это люди, посмотрите — они тоже люди. Не похожие на нас вообще. А если и похожие, то типологически, по касательной. И тем не менее их страдания оказываются для нас важны. Страдание универсально — оно часть социума. Мы владеем им с детства, как родным языком. Оно оказывает на нас наркотический эффект, особенно когда показано достоверно и безысходно.

«Банши» во многом копирует мотивы и образную систему «Калеки с острова Инишман». Есть недалекий брат и его бодрая сестра, дурачок и связанный с ним неразрывными узами родитель (в данном случае отец, хотя обычно у Макдонаха мать). Полицейский преступен, любовь дурачка обречена, друзья ссорятся насовсем. Инишерин — остров невезения, с него можно только сбежать — в другое место или в смерть. Те, кто ждал от Макдонаха положительной развязки, не на того напали. Но в целом он был честен: с самого начало дал понять, что финал ничего не разрешит и не будет идиллическим. Чем мягче Макдонах начинает интригу, тем жестче ее развязывает. У него начало и финал текста находятся в контрастных отношениях. В «Биллбордах» то же самое, но с обратными знаками: от отчаяния — к смыслу, пусть и неконвенциональному, неудобному, спорному.

Пьеса, ставшая основной сценария, была написана, по всей видимости, в начале двухтысячных, как и большинство островных пьес Макдонаха (точной даты я не нашла, просто предполагаю). Удивительно вовремя он ее достал и превратил в кино. Весна 1923 года (!) Гражданская война метафорически отражается в истории друзей, которые разошлись внезапно, внешне глупо, но катастрофически. Обратного хода нет. Гражданские войны необратимы. Они наносят такие раны, от которых хорошие чувства оправиться не могут. Но чувства все равно останутся — частью прошлого, эхом, занозой навсегда.

Падрайк — типичный островитянин. У него есть четкий контур — линия берега, которая отделяет остров от остального. Внутри все цельное, границы условны. В фильме трогательно показаны низкие каменные заборчики, которые расчерчивают поля, но не загораживают вид. Остров прозрачен. На нем даже деревья не растут. В этой прозрачности легко утратить чувство внутренних границ. Поэтому когда Колм вдруг строит границу, Падрайк реагирует на это, как на смерть: отрицание, гнев, торги — вот это вот все. На острове границ не бывает! А если есть, это морок, игра или вызов. Но люди друг другу не принадлежат, и отношения разрушаются не только вследствие рациональных причин. Как говорится, можно любить всю жизнь и разлюбить во вторник. К Падрайку пришла беда. Гораздо более серьезная, чем кажется на первый взгляд. Он утратил не друга, а привычную связь вещей. На его глазах пришел в полную несостоятельность уклад островной жизни — из-за одного прецедента.

Реакция Колма на конфликт кажется всем, кроме него самого, болезненно ненормальной. Разве можно рубить себе пальцы, чтобы с кем-то не общаться? Можно, еще как. Ради того, чтобы вычеркнуть человека из жизни, мы делаем самоубийственные вещи. Колм действует в своих границах. Он не может напасть на Падрайка, поэтому нападает на себя. И только когда от его действий страдает кто-то другой (ослик), признает за Падрайком право на взаимодействие как штраф за переход границы. Это взаимодействие лимитированное, не прежнее, но получается, что Падрайк добился своего. Победа, впрочем, ему уже не нужна — после череды потерь он трансформировался. Он смог отделиться и стать островом, как чуть раньше им стал Колм. Цельность — штука внутренняя. Когда ты целен с миром, любой удар по миру тебя убивает. Когда ты целен внутри себя как субъект, проблемы мира заденут тебя лишь частично, может даже, выживешь. Если захочешь.

На острове совершенно нет никакой любви, даже признака. Соседство и пространственная близость подменили собой ее. Пожалуй, какие-то всплески любви мы видим в отношениях «человек-животное» и «брат-сестра». Остальное, как выразился Падрайк, chating. Это бесконечное говорение ни о чем, которое никого не насыщает, потому что истинным разговором является серия векторных поступков. Ты меня донимаешь — я отрезаю палец — ты находишь других друзей — я их отваживаю — ты отрезаешь остальные пальцы и губишь ослика — я сжигаю дом и забираю собаку — я возвращаю собаку — ты благодаришь. Только так друзья смогли поговорить. Только так каждый из них глубинно понял другого. Один узнал, что его друг пойдет на конца, чтобы остаться собой, а другой узнал, что его друг пойдет до конца, чтобы мир остался прежним. Я была уверена, что Падрайк совершит самоубийство, но Макдонах, хитрый лис, не о том пьесу написал. Это не история страдания, а история (со)страдания, страдания не вдвоем, а рядом, без возможности вернуть прошлое. Оно утрачено, вырвано с корнем, а новая жизнь не началась.

Теперь про символику банши. Что являлось дурным предзнаменованием и предиктором финала? Да вот ничего. Островная жизнь — это и есть дурное предзнаменование. В тесных коммунах, бедных на внешние события, искажается все. Тут даже осел умирает, подавившись отрубленным пальцем. Инишерин провален в дистопию: он сохраняет идиллические черты изумрудного острова, с радугой и святыми, а на самом деле, внутри себя, является обычным кладбищем, где мертвые почему-то думают, что живы. Падрайку нравится быть мертвым. Шивон воскресает в жизнь. Доминик осознает, что мертв, и становится трупом. Колму удается воскресить только часть себя, а именно пальцы — лучшее, что у него было. Монументальная ирландская природа — прекрасный фон для вымороченной жизни несостоявшихся полулюдей.

Напоследок расскажу, что меня удивило. «Банши» довольно точно копирует еще одну драму, уже не Макдонаха, а другого автора, русского. Я имею в виду «Грозу». Вряд ли Макдонах не знаком с этим текстом. Итак, у нас есть замкнутый город / остров. Полусумасшедшая барыня / старуха Маккормик пророчит беды. Самодур Дикой / самодур полицейский тиранит родственника. Сестра Тихона Варвара / сестра Падрайка Шивон мечтает уехать куда подальше. Тихон / Падрайк убегает от проблем в алкоголь. Брошенная любовником Катерина / страдающий от неразделенной любви Доминик погибает в водоеме. И над городом / над островом бушует гроза. Совпадение? Не думаю.

Думаю, вот тут в чем дело. Любое пространство дает нам оптику. Большое пространство учит видит объекты мелкими, как в атласе. Маленькое пространство укрупняет объекты до размера горы. Пропорции искажаются, и это отражается в мире людей не лучшим образом. Для одних люди становятся пешками, для других пешки становятся богами. На Инишерине все преувеличено, раздуто, умножено. Каждая реплика повторяется многократно, разрастается, опухает. Каждый человек — ключевой, без него никак нельзя. Каждый разговор судьбоносный, каждый удар — больнее некуда. Все гипертрофировано, а потому нездорово. Так выглядит человеческий ад. Чем больше действуешь, тем хуже сделаешь. Чем больше хочешь, тем меньше получишь. Чтобы выбраться из ада или хотя бы высунуться из него, надо быть святым, а Падрайк не святой, он just nice.

P. S. Кстати, русские деревни в депрессивных районах дадут фору скучному островку Инишерин. Как раз в такой живу каждое лето. У нас бы дело пальцами и пожаром не ограничилось. Так что, думаю, пора выращивать Макдонаха в своих рядах.