САМАЯ ПЬЯНАЯ ГАЗЕТА В МИРЕ (гл.47 — Нос Великого Зла)

Мы с Илоной нырнули в метро. Следовало быстрее исчезнуть из окрестностей гостиницы «Россия», где только что разыгралась душераздирающая сцена. Ведь Столбняк может и вырваться из объятий влюблённой женщины. А затем как пить дать бросится в погоню, гневно бре-ке-кекая. И у него есть шансы нас нагнать, хотя бы потому, что мы стоим себе спокойно на эскалаторе, а тот тянется вниз со скоростью ленивой патоки в знойный полдень.

Я в очередной раз избежал смертельной опасности. И понял это только сейчас. Я начал к этим опасностям привыкать. Этак ещё, чего доброго, и бояться перестану.

— Я кое-что поняла про твоего уродливого друга, — сказала Илона. — Где он — там всегда происходят а’қагыргын, ужасные события. Мне золотой город чуть не разрушил. Я до сих пор вздрагиваю, когда вспоминаю. Девушка на концерте гыткалгын сломала. И ты только что в гостинице сильно рисковал, звонил опасному о’равэтльан.

— Ну, ему-то я позвонил по ошибке.

— Уйңэ (нет), — покачала головой Илона. — С твоим уродливым другом — это всегда закономерность.

— Мне казалось, что я один так думаю.

— Ха! Я, кажется, поняла, кто он такой.

— Обычный неудачник, — пожал я плечами. — Он пропитался неудачей, как морской камень солью.

— Это не просто неудача, — возразила Илона. — Это настоящее гаргатгыргын. Зло!

— Ты чересчур демонизируешь Столбняка. Он, конечно, невезуч, но не опасен.

— Он?! — тут я увидел, как Илона сверкает глазами. И любви в этом сверкании не было нисколько, один гнев. — Да это один из самых опасных в мире гаргатгыргын ръэрин (злых носов).

Я представил на месте своего друга, которого, наконец-то, настигла любовь, злобного буратину. Образ не вызывал диссонанса.

— Носов? — переспросил я. — При чём тут нос?

Хотя, может, Илона имела в виду что-то другое, что образуется, если к слову «нос» приставить две буквы спереди?

— Он... как тебе объяснить?... Он чихает злом.

«Не только чихает», подумал я. Но промолчал. Илона отчего-то не любила моего друга. Хотя вряд ли мы его увидим в ближайшее время.

— В обозримом будущем нам не суждено его увидеть, — сказал я. — Кузьминична увезёт его обратно в Краснодар.

— Кузминична, — прищурилась Илона. — Это та ңэвъэнйыръын, которая сказала опасному человеку, что твой уродливый друг — её жених? Она ведьма?

— Ведьма? — удивился я. — Не думал об этом.

— Мужчины о многом не задумываются.

Ну, нет, называть влюблённую женщину апологетом сверхъестественных сил я бы не стал. Где они, а где Кузьминична в погоне за своим простым женским счастьем? Да и вообще — святая женщина, без пяти минут жена заблудшего декабриста! Как вообще можно подумать, что она — ведьма?

— У тебя, смотрю, инквизиторский склад мышления, — стал кое-как переводить разговор в шутку. — Как ты вообще могла такое подумать?

— Начнём с того, что твой друг распространяет вокруг себя гаргатгыргын, — широко раскрыв свои удивительные голубые глаза, принялась объяснять Илона, как непонятливому школьнику.

— Допустим. Но он — не злодей. Большая часть всего плохого происходит всё-таки с ним самим, — заметил я.

— Я объясню. Вот представь себе простуженного, очень сопливого человека.

Я представил. Собственно, Столбняка с пузырями из носа на эскалаторе как раз и вообразил.

— Такой человек чихает, заражает, пачкает всех вокруг, включая себя. Твой уродливый ы’лгытумгықэй чихает в переносном смысле, но распространяет вокруг себя гаргатгыргын очень похожим способом. Потому таких, как твой друг называют гаргатгыргын ръэрин (злыми носами).

— Не сходится, — возразил я. — Фигня с ним происходит постоянно, но такого, чтобы он чихал, я не помню.

— Извержение гаргатгыргын необязательно сопровождается именно чихом, — объясняла Илона. — Гаргатгыргын ръэрин может по особому чесаться, у него навязчивые движения могут быть. Или какие-то странные слова-паразиты.

Кожа моя покрылась ледяными мурашками.

— Вот и твой уродливый ы’лгытумгықэй говорит: «Бре-ке-ке». А кроме него так ведь больше не говорит никто?

— К чему ты клонишь? — проскрежетал я.

Мы уже доехали до «Библиотеки им. Ленина» и теперь переходили на «Боровицкую». Я, кажется, уже ориентировался в этих запутанных подземельях.

— Когда уродливый ы’лгытумгықэй говорит «бре-ке-ке», в мир из него выходит гаргатгыргын. Всё равно, как простуженный человек «апчхи», и из него выходит зараза.

— Откуда ты это знаешь? — Мне стало не по себе.

— Моя ңэвмиргықэй, бабушка, была лыги лыңгыргын, знающей. Она рассказывала мне про таких людей.

— И что вы с ними делали? Кол осиновый в сердце загоняли?

— У нас осина в Красной книге. Их отправляли на дальние нымным, следить, не появится ли ачвачьыян, чужой. Или, если находилась отважная лыги лыңгыргын, она забирала такого к себе. Но при этом очень рисковала.

— А зачем ведьмы забирали таких сопливцев себе? — спросил я.

— Потому что они наполнены гаргатгыргын, как батарейка электричеством. Вот вставишь батарейку куда надо, в прибор, и он работает. Или вот как в химических реакциях бывает катализатор — вещество, которое ускоряет реакцию.

— Да знаю я, — сказал я.

— Ну, вот видишь. А сам по себе, без хозяйки, гаргатгыргын ръэрин разрушителен и для самого себя, и для окружающих. Твой уродливый ы’лгытумгықэй был без хозяйки. Теперь он её обрёл.

— Но Кузьминична не ведьма.

Мы спустились по эскалатору, затем по лестнице, и теперь я направился к поезду в сторону «Савёловской».

— Значит, дура, — безапелляционно заявила Илона. — Ей хочется замуж, и она согласна даже на то, чтобы взять в тымгытум (мужья) носителя гаргатгыргын.

Мы вели, наверное, самый странный разговор в мире, но никто на нас не оглядывался. Это была Москва — огромный муравейник.

А сердце моё в момент этого причудливого разговора бултыхалось в сладком киселе любви.

Я возражал. Ну, какая же Кузьминична — дура? Она — жена декабриста, приехала спасать своего любимого.

— Спасать? — переспросила Илона. — Я бы назвала то, что она делает приручением. Разве твой уродливый ы’лгытумгықэй звал на помощь?

— Ну, можно сказать, что и да.

И я рассказал историю с электронным письмом, которое, на самом деле, написал я, в котором написал, что Столбняк поёт на вокзале.

— Ты написал правду, — сказала принцесса. — Просто на день-два обогнал события. Ему действительно нужна помощь. И твоя знакомая приехала его подобрать или для колдовства, или потому что дура и хочет замуж.

— А как же любовь? — спросил я.

— Ы’лнычьатгыргын — не то чувство, которое можно испытывать к твоему уродливому другу. Если она дура — он её просто погубит.

— Как по-чукотски будет «Я тебя люблю»? — решил я всё-таки сменить тему.

— Гым ы’лгычьэтык. Это если серьёзно и сильно-сильно.

— Ну, у нас, надеюсь, ы’лгычьэтык? — спросил я.

— Пока что чин’этык, — ответила принцесса. — Это значит, что ты мне нравишься. Но не более.

Ну, вот здрасьте! Ущемлённая любовь разгорелась во мне с новой силой.

— Это ты зря, — шутливо сказал я. — Я ведь мачо.

Илона начала хохотать так заливисто, что я ощутил даже неловкость. Ещё секунда, и я, может быть, смертельно оскорблюсь. Может быть, я, конечно, не супер-мачо-мэн, но зачем же так смеяться?

— И что смешного? — спросил я, напрягшись.

— Прости, — продолжала заливаться принцесса. — Блин, до слёз, даже тушь потекла.

— Ну, спасибо, — буркнул я.

От керосина обиды костёр любви вспыхнул с новой силой и звал к действиям.

— Ты не обижайся, но «мачо» по-чукотски — это грудь.

— Что?!

— Ну, вот как у женщин. И ты такой серьёзный, говоришь мне: я — женская грудь!

Тут уже и я засмеялся. Мы хохотали вместе. И нам было хорошо. Любовь в нашем смехе звенела колокольчиками.

— Лучше уж говори, что ты — анти-мачо, — хохотала Илона.

— Анти-мачо хочет уквэтык твои мачо, — брякнул я.

И тут же внутренне сжался. По-моему, я был слишком нахален. Хотя женщины такое любят. Но чего ожидать от чукотской принцессы?

— Это надо заслужить, — сказала Илона.

— Станция «Менделеевская», переход на станцию «Новослободская», — объявили динамики поезда.

— А куда мы вообще едем? — опомнилась Илона. — Ты же говорил, что поселился на Нагорной, а это — в другую сторону.

— Мне надо заехать на работу, взять ключи, — вздохнул я. — А работа — на «Савёловской». Почти, кстати, приехали.

— В следующий раз, когда будешь назначать свидание какой-нибудь ңэвысқэтқэй, вдумчиво прокладывай тылян, дорогу, иначе девушка превратится в ңэвкэйңын, медведицу.

***

То, что я задумал авантюру, стало очевидно уже на улице. Там скрипел и скрежетал, трещал всем, что могло издавать звук, лютый дубак. Казалось, что на окрестности Савёловского вокзала дедушка мороз любит куда больше, чем места рядом с Красной площадью. Здесь было просто невыносимо.

Я потащил Илону к ближайшему ларьку, чтобы купить сигарет. Внутри стояла очередь из помятых, замёрзших и явно хорошо отпраздновавших мужиков.

— Почему ты сразу не возьмёшь ключи? — спросила принцесса после того, как я пристроился в хвост очереди.

— Что? Какие ключи?

— От квартиры на Нагорной.

— Но почему здесь?

— А разве не это — твоя мигчир? Ну, работа?

— Ох, нет! — сказал я.

Но в этот момент реально и единственный раз пожалел, что работаю не в этом гнусном ларьке. Ведь нам ещё предстоял путь сквозь метель.

— Как по-чукотски будет «метель»? — спросил я уже на улице, без всякого удовольствия куря, отплёвываясь от летящего в лицо снега.

Мы шли ко мне на работу и даже миновали роковой перекрёсток, на котором я сегодня встретил Кузьминичну.

— Если просто со снегом, то п эңапылмыпыл. Вот как сейчас. А если со льдом, когда он бритвенно острый, то ео’пылмын. Если такая метель застанет тебя вне укрытия, то может даже отрезать ръэрин, или даже рылгылгын.

Илона показала мизинец, сделал жестом — чик! И я всё понял.

Я отвлекал её разговором, понимая, что идти ещё — долго. Через переход, потом дворами, потом вдоль корпусов. Долго.

— А может, зайдём в какой-нибудь такавкавңыран? — Илона кивнула на «Садко», которое мы как раз проходили. — Я чувствую гытъатгыргын.

Так сексуально она говорила, так очаровательно и нежно струились все эти бесконечные «гыргыны», что чукотский язык звучал мелодичней и привлекательней квакающего французского, понятней гундосого, насморочного инглиша и страстней испанского.

— Уйңэ! — замотал я головой. — Только не сюда, это очень плохое место.

— Ты здесь разве был?

— Да! — проклацал я зубами то ли от холода, то ли от ужаса перед тем, что придётся вернуться в место, где едва не получил пулю (посмотрим уж правде в глаза). — Здесь плохо, дорого и отвратительная музыка.

— Вряд ли хуже той, которую каркает чёрный шаман.

— Уйңэ, Илона! Пожалуйста! Мы уже совсем рядом!

Я врал. Идти нам предстояло ещё бесконечные пять минут. Мы шли, а в лицо нам свистела безжалостная п эңапылмыпыл.

Голой ладонью (у себя на юге я не знал, что такое носить перчатки от холода) я держал руку Илоны в рукавице. Был взволнован. Сердце билось. Волшебный миг любви становился всё ближе. До него, как я полагал, оставалось не больше часа. Сейчас, надо только сбегать за ключами.

Стоп! А куда девать Илону? В большой холл на входе ей лучше не показываться. Там менты. Могут возникнуть проблемы, особенно, если они узнают, что принцесса имеет отношение к «Творческой интеллигенции». Смерти подобно там её оставлять!

— Подождёшь меня на улице? — спросил я. — Я мигом — только ключи возьму и сразу обратно.

Я в это верил. Что тут сложного? Поднялся, взял ключи, пошёл обратно.

— Кытгынтатык, қэймилютэқэй! Беги, зайчик! — напутствовала меня Илона.

***

Проходную я миновал без проблем. Помахал перед хищными ментами новеньким удостоверением. Азарт охоты на их лицах сменился скукой. Хе-хе, сволочи, я вам не по зубам!

Лифт стоял на первом этаже, я впрыгнул в кабину, ощущая дуновение попутных ветров судьбы.

На нашем этаже грохотала музыка, которую я, к своему удивлению, опознал. Это была Zombie ирландской группы Cranberries. Ну, надо же. Продвинутые люди у нас работают! Кто бы сомневался! Откуда-то из глубин коридоров доносились сдавленные крики, звон посуды. Редакция отмечала праздник. Но не для меня. Я ведь не собираюсь принимать в нём участия!

— Гррыаррргх! — раздалось сзади.

Одновременно меня обдало запахом несвежей закуски, непереваренного спирта, лука. В плечи, закрытые курткой, вцепились чьи-то руки.

«Это Гыргылхыр!» — понял я, обернулся.

Но нет. На меня набросился вовсе не мой сосед.

Я оказался лицом к лицу с немолодым и незнакомым мужиком. Если, конечно, переднюю часть его черепа можно было назвать лицом. Фасадная сторона головы была перемазана чем-то красным, с вкраплением багрового. Винегретом? Селедкой под шубой?

Опасливо икнув, я попятился. Мой перепуганный разум отмечал новые детали. Вот голова — она была склонена набок, и не столько венчала собой шею, сколько свисала с неё, как у... Да не может быть!

— Хрррыгррргх, — тихо сказал мужик. — Бленьк!

Я едва успел увернуться от мощной винегретной струи, которая ударила в стену ровно напротив того места, где только что стоял я.

«Что это за хуйня?» — встревоженно, уже почти в панике, думал я.

Из угла рта свисающей головы сочилось что-то вязкое, в пузырях, прямо на рубашку и за шиворот. Я пятился к кабинету, а этот блюющий дьявол следовал за мной, приволакивая ногу, плюясь бесформенными фрагментами слов, вытянув перед собой руки с кровожадно растопыренными пальцами.

«Это же зомби!» — понял я под припев песни Долорес О`Риордан. Неужели в моё отсутствие редакция «Творческой интеллигенции» подверглась нашествию ожившей мертвечины? Неужели настал зомби-апокалипсис?

Я влетел в кабинет и прислонился спиной к открывавшейся вовнутрь двери, которую тут же сотряс удар.