ЗЛАЯ СКАЗКА. 3

ИНТЕРВЬЮИРОВАНИЕ

— Кто такой Большой Папа?

— Абсолютное зло.

— Зло?

— Нет... нет... простите, конечно же — нет. Его нельзя считать злом. Скорее это новое видение мира. Новая концепция мира. Завершающий этап Контроля. Скажем так: Большой папа — абсолютный максимум информации при абсолютном минимуме Света. Противоположность Человека-Солнца. Тень его.

— Что-то вроде дьявола?

— Не совсем... Для автоматов он скорее — Бог.

— Автоматов?

— Яйцеголовых...

— Алексей, — Ирина Анатольевна снимает очки и смотрит на меня своими теплыми, карими глазами с той странной добротой, с какой смотрят лишь психиатры на своих пациентов, неизменно внушая им почему-то в головы мысли об окровавленном колуне: — Ангел мой, солнце мое, зайчик, мне кажется, вам надо снова прилечь на несколько месяцев в больницу...

— Но я не сумасшедший!

— А я и не говорю, что вы — сумасшедший. Среди нас, дипломированных психиатров, даже не существует такого термина: сумасшедший... Что значит СУМАСШЕДШИЙ? Вы сумасшедший? Вы не сумасшедший! Просто давным-давно с вами случилась трагедия — и вы подменили реальное событие вашей биографии буйной фантазией... Ваш ум не смог пережить катастрофы... В нем появилась, так сказать, «уязвимая расколотость». Но вы не хотите признавать этого. А надобно признать это... признать — чтобы жить дальше. ЖИТЬ!.. — понимаете?

— Все было не так, как об этом рассказывают люди!

— А как же это было? ...

— Я вам уже рассказывал... и не раз.

— Хочу еще раз послушать, и сама убедиться в том, что вы не присочинили новые факты, к тому, что уже рассказывали мне...

— За день до прискорбного инцидента, я встретился со странным человеком, который назвал себя Хранителем.

— А имя он свое назвал?

— Конечно...

— ?...

— Сэр Уильям голова+жопа Берроуз.

— К... как, простите?

— Сэр Уильям голова+жопа Берроуз.

 

ХРАНИТЕЛЬ И МОРЕ ТЫСЯЧИ МЕРТВЕЦОВ

Я играл в то солнечное утро в футбол... сам на сам, как и обычно делал каждое утро субботой и воскресеньем на нашей убогой бетонной детской площадке. Каких-то пять на пять квадратных метров. Никаких ворот. Но разве мало этого для детской фантазии, особенно когда у тебя есть настоящий футбольный мяч?!

Я играл сразу за две футбольные сборные: итальянцев и аргентинцев: 22 человека + неистовствующий стадион. И я никак не мог определиться с тем, кто должен победить, потому что итальянцы и аргентинцы были на тот момент моими любимцами: Скилачи подставил изящно пятку, Марадона ответил тем, что подставил под мяч свой крупный зад... тот влетел от него в девятку. В самую «паутину», как говорят шаблонно в таких случаях комментаторы. Счет на табло стал 4-4; и восьмидесятитысячный стадион буквально взорвался от выходки великого шутника.

И тут я ударил мяч высоко-высоко в небо. Так высоко, что мог достать им и солнце. И тут чьи-то руки ловко схватили его прямо на лету. Смотрю. Силуэт человека. В федоре, небрежно накинутом на плечи кашне, и пальто. Это было странно. Странно прежде всего потому. Что на дворе стоял месяц май; люди уже неделю ходили в футболках; кто-то уже и сланцы с бермудами понацепил... А тут этот конь в пальто...

— Вы кто? — спросил я, впрочем, догадавшись, что передо мной стоит не живой человек, а голограмма или, скорее всего, призрак. С призраками я уже имел несколько раз дело — они не потеют при + 30 и не мерзнут при — 30 градусов по Цельсию.

— Хранитель...

— Кто?

— Хранитель, — повторил мужчина в шляпе.

— И как зовут человека, обладающего столь специфической профессией?

— Сэр Уильям голова+жопа Берроуз. Моя мама была той еще хохмачкой, а папа — типичным мудаком, — пояснил он, видя мое замешательство.

— Вы тот самый Берроуз, который написал моего любимого «Тарзана»?

— Нет, я другой Берроуз, который грохнул собственную жену.

— Мило, — сказал я и тут же покраснел, потому что понял, что сморозил глупость...

— На самом деле я любил Джоан, меньше голубого рассыпанного воздухе джанка, меньше мальчиков, меньше Русски (это мой кот), — но все же любил... Вернее, она любила меня. И это был единственный человек, который любил меня. Мы играли в Вильгельма Телля. Я был на «мусоре». И промахнулся. В итоге — мозги Джоан ползут вниз по стене, напоминая абстракцию Кандинского...

— Ты знаешь, кто такой Кандинский?

— Нет.

Мужчина замолчал и явно о чем-то задумался; на секунду на его холодном равнодушном лице с упругими озерами глаз типичного психопата отразилось невыразимое страдание. Мелькнуло, как молния. И снова мертвое затишье в лицевых мускулах. — Я убил единственного человека, который любил меня, — повторил он, жалко улыбнувшись. — Ты доверяешь мне?

— Конечно же, нет.

— И правильно. Я и сам-то себе толком не доверяю. Но нам надо кое о чем поговорить... о чем-то важном.

И мы сели на парапет и тогда я впервые услышал от него историю о Большом Папе. История меня заинтересовала. Иначе чем объяснить, что я согласился проехаться с ним на фуникулёре к Черному морю; мужчина знал, что я люблю часами сидеть на его берегу и пялиться в его нашептывающую сердцу тоску грязно-зеленую бездну. 

Женщины и мужчины, симпатичные девушки, такие же дети, как я, пялились на нас всю дорогу, пока мы спускались на подвижной кабинке к пляжу, перешептывались, улыбались, пожимали плечами... Всех, безусловно, интересовал вид мужчины в элегантной федоре и длинном кашемировом пальто.

— Он призрак, — сказал я, раздосадованный вульгарным любопытством одной рыжеволосой симпатичной девушки с россыпью веснушек на лице. — Поэтому и не потеет. Вы же призрак, не правда ли?

— Да, — ответил Хранитель, — я призрак, поэтому мне и не жарко.

И мы вышли из фуникулёра, ощущая на лопатках длинные назойливые взгляды. Раздался звонкий девчачий смех. 

На пляже в тот день было довольно многолюдно. Кое-кто даже рискнул зайти в еще до конца непрогретую солнцем черноморскую воду. Мы взошли на длиннющую, уходящую в море буну, поросшую мидиями и зелеными водорослями. В воде сновали вездесущие бычки, а вдалеке игрались в веселые салки — психопаты моря, непоседливые дельфины.

Тогда дельфины не были новостью на побережье. Это потом в черноморский водах появился, завезенный со Средиземного моря мнемиопсис.

Крошечное ракообразное — устроило в Черном море настоящий геноцид, не имея естественных врагов и разрушив пищевую цепочку. Многие афалины тогда всплыли брюхом вверх, пуская кровавые пузыри. Во всяком случае их популяция значительно уменьшилась. Людей, впрочем, тогда больше интересовало не коварное ракообразное — мнемиопсис, а слух о механической акуле-людоеде. Эту акулу сделали якобы турки, чтобы переманить себе в Анталию туристов. О ней строчили местные газеты; я знал мальчишку, который божился, что видел ее в волнах. Я, впрочем, этой акулы никогда не видал.

— Ты знаешь, почему это море называется еще морем Тысячи мертвецов? — спросил Сэр Уильям голова+жопа Берроуз, сунув в рот сигаретку и подведя к ее кончику огонек зажигалки. 

— Потому что по его дну расхаживают тысячи веселых мертвецов, а по вечерам они выходят на берег, чтобы, под звон цикад, целовать жарко в губы незадачливых туристочек?

— Да, но не только поэтому.

— Почему же еще?

— Потому что давным-давно Черное море не было морем — это было пресноводное озеро, вполне возможно самое глубокое в мире. Но уровень Мирового океана внезапно поднялся. И со стороны Босфора и Дарданеллы пришла большая волна — волна смерти. Миллионы, миллиарды живых существ, населяющих акваторий озера погибли в один момент. Вот почему на глубине 100 метров в Черном море лежит пласт сероводорода — жалкие остатки, населявшей некогда эти воды разнообразной фауны. И там, в отсутствие кислорода, никто не живет, кроме анаэробных бактерий и упомянутых тобой призраков затонувших в этих местах матросов.

— Что вы этим хотите сказать?

— Я хочу сказать, что Большой Папа и есть такая волна — волна смерти, неумолимая, вездесущая и беспощадная. И завтра Большой Папа навестит тебя, чтобы убить.

— Но почему? Я ведь не сделал ему ничего плохого...

— Большой Папа — самый быстрый и ловкий, но ты... ты его быстрее. Он убьет тебя потому, что существует одна легенда...

— Легенда?

— Легенда гласит: Призрачный Гангстер убьет из призрачного револьвера Большого Папу призрачной пулей в самой последней схватки... Как видишь, ничего личного: Большой Папа убьет тебя просто потому, что больше всего на свете тебя боится.

— И я умру?

— Да, ты умрешь. Но это вовсе не означает, что ты не сможешь воскреснуть.

И Сэр Уильям голова+жопа Берроуз смотрит на меня своими холодными-холодными глазами. А потом мы просто сидим — рука в руку — и смотрим всем телом в зеленую музыку распластавшегося перед нами чудовища.

— А Ариэль он тоже убьет?

Сэр Уильям голова+жопа Берроуз вытягивает из своих красивых губ стрункой сизый дымок:

— Я полагаю, ты этого не допустишь....

Ну а на следующий день случилось то, что случилось. И эту историю вы уже хорошо знаете.

 

ИНТЕРВЬЮИРОВАНИЕ

— А еще Сэр Уильям голова+жопа Берроуз рассказал мне, что существуют Хранители, машины-времени, разглагольствующие понапрасну наркотические средства, — упомянул к тому же, что гомосексуализм и шизофрения — это вирусы. И вообще рассказал много чего интересного. Надо признать, он оказался отличным собеседником. Правда, мне кажется, он на чем-то торчал...

— А вы, Алексей, на чем торчите? — раздался из-за спины вдруг знакомый мужской голос.

Я обернулся. В дверном проеме стоял Профессор в окружении трех Свистунов.

— Сами знаете... я обычный алкоголик.

— Что-то мне подсказывает, что в вашей крови сейчас бродит вовсе не чача, а нормальный такой ганджубас.

— А Свистуны свистят? — спросил я с определенной суровостью в голосе.

Профессор дал знак Свистунам. Свистуны молниеносно спустили себя исподние. Вставили один палец себе в жопу, другой в рот, и начинали дружно свистеть.

— Как сами можете убедится, — сказал Профессор... и улыбнулся. 

— А вы почему не хотите свистеть? — спросила Ирина Анатольевна, когда Свистуны наконец смолкли.

— Ну, вероятно, потому что я не Свистун.

— В этом-то ваше и проблема, Алеша, — сказала Ирина Анатольевна. — Все свистят, а вы почему-то не хотите...

— Да, не хочу...

И Профессор, в знак укоризны, качает своей косматой головой.