САМАЯ ПЬЯНАЯ ГАЗЕТА В МИРЕ (гл.46 — Кто сказал «Бре-ке-ке»?)

Взаимное общение в нашей недружной троице совсем не ладилось. Две вершины отнюдь не-любовного треугольника искрили неприязнью. Они общались только со мной — эти две вершины. Илона и Столбняк. А друг друга игнорировали.

— Куда мы едем? — спросила Илона в метро.

Мы стояли на эскалаторе. Я — ступенькой ниже.

— Сейчас мы поможем моему товарищу, — сказал я. — Это, в общем-то, быстро.

— Я ничего не понимаю. Это самый неприятный о’равэтльан (человек) во всей Москве. Почему он привязался именно к нам? Зачем ты его привечаешь?

— Он не отвяжется, — вздохнул я.

Столбняк ехал за Илоной, выше по лестнице. Он, кажется, не слышал, что мы о нём говорили.

— Тогда отвяжусь я. Я поеду домой.

— Подожди, тебе ещё отца искать!

— Наверное, это была алвагты этгыргын (ошибка), — сказала Илона.

Я обнял её. Где-то там, под курткой, ощущалась не то талия, не то... Хотя талия.

— Мынгылгын убрал!

— В смысле, куртку с тебя снять?

— В смысле, руки убери.

— Мне понравилось делать уквэтык с тобой.

— Пока рядом с нами этот пайвақ (жуткий тип), никаких уквэтыков не будет!

— Так мы скоро от него избавимся, — промурлыкал я, делая объятия крепче.

— Ты как қэюу себя ведёшь.

— По-чукотски это, наверное, означает «покоритель девичьих сердец»?

— По-чукотски это означает «телёнок». Куда мы едем, қэюу?

— Не называй меня так. На какой станции твоя работа?

— О, духи! Я оттуда совсем недавно уехала. Зачем нам туда? Только не говори, что ты хочешь отвезти этого пайвақ мне на тайкыелқыл (работу)? Или ты тоже работаешь на «Охотном ряду»?

— Ага. В Государственной Думе.

Несколько секунд Илона смотрела мне в лицо. Я зажмурился, как сытый и довольный жизнью кот. Хотя на самом деле я был сонный, голодный и бездомный.

— Ты лявляввэтгавык? Шутишь?

— Шучу, — признался я.

Эскалатор достиг платформы, и я убрал мынгылгын.

В вагоне нашлось одно свободное место. На него села Илона, а мы остались стоять. И переходящий вымпел общения со мной перешёл к Столбняку.

— А куда мы едем, уродец, бре-ке-ке? — спросил Степан. — «Савёловская» же в другой стороне?

— Мы едем в гостиницу «Россия».

— Эй, а что там делать? Проституток снимать в тех краях дорого, бре-ке-ке.

Я мог бы и обидеться. Уж не намекал ли он на нашу встречу с Илоной? Впрочем, где намёки, а где Столбняк? Сморозил, не думая.

— Зато любовь всей жизни встретить — без проблем, — нашёлся я с умным ответом. — Вот как знать, гнусное чудовище, вдруг и ты прямо сейчас, прямо в гостинице «Россия» любовь-то и встретишь?

По-моему, я уже нёс лишнее. Ещё чего доброго этот ломатель конечностей сейчас что-то заподозрит.

— Ты чо, бре-ке-ке, дурака кусок, решил там номер снять? Ебанись, бре-ке-ке, тоже мне — богатей, бре-ке-ке! Там номера обосрёшься, сколько стоят. Лучше на доширак себе отложи, бре-ке-ке, а то чем питаться будешь?

Что бы ему сказать? А! Вот, например...

— У нас там банкет, — мрачно соврал я. — В ресторане. Я тебя туда проведу.

— О! Банкет! Банкет, бре-ке-ке! — обрадовалось это отродье крокодила. — Круто живёте. А под кем лежите?

— Чо? — удивился я.

— Ну, кто хозяин вашей «Творческой интеллигенции»? Это олигарх? Или корпорация?

— Понятия не имею.

— Вот дятел, бре-ке-ке! Как тебя вообще туда приняли, если хозяина не знаешь? Ну, кто? Кто? Гусь? Берёза? Потанин? «Газпром»?

— Да зачем оно мне надо?

— Как тебя с таким IQ вообще на работу взяли, бре-ке-ке? Да ещё на 500 баксов! Хотя, бре-ке-ке, это значит, что меня-то, как человека опытного, на 600 минимум примут! Да! Я вращался, я, бре-ке-ке, подводные течения знаю! Уж я-то знаю!

То ли мне казалось, то ли нет, но савёловский тигр сошёл с ума. Он сам верил в то, что изрыгали его уста.

— А то напринимали, бре-ке-ке, по объявлению — не пойми, кого, — веселился Столбняк. — Знать же надо, что в мире происходит! ОРТ, например, под кем?

— Да я его не смотрю, — сказал я.

— Дурак, блять, бре-ке-ке! Под Берёзой. А НТВ было под Гусём, а стало под «Газпромом», бре-ке-ке.

— Слушай, чудовище! — сказал я. — Я юн, кудряв и влюблён. Я не хочу знать всё это дерьмо. У меня в душе — весна. Мне не нужно всё это тухлое знание — кто там под кем.

— А как ты работать собираешься?

— Как-нибудь, — отмахнулся я.

— Вот дурень, бре-ке-ке!

— Ну, и дурень, что теперь, — согласился я. — А всех твоих Гусей с Берёзами, вот увидишь, двух лет не пройдёт — в шею попрут.

— Да что ты несёшь-то? Они же всем тут крутят! У них все ниточки! Уж я-то знаю, бре-ке-ке! Скорее гостиницу «Россия» снесут, чем Гуся с Берёзой попрут!

Мы вышли на «Тургеневской» и оказались в длинном переходе, на одном конце которого сидел вальяжный седовласый мужик с гуслями, чуть дальше продавали газеты, свежую зелень, носки, воздушные шары, банные колпаки. В самом конце перехода прямо в луже развалился пьяный отвратительный нищий с табличкой, на которой ручкой было выведено: «БУХАЮ. ПОМОГИТЕ».

— Понаехало в Москву всякой хуйни, бре-ке-ке, — сказал Столбняк. — Ничего не умеют делать, только бухать.

— Эдуард, скажи своему другу, чтобы заткнул свой йыкыргын. Я уже не могу его слушать.

Впрочем, переход закончился, поезд в нужную сторону подошёл очень быстро. Свой йыкыргын Столбняк больше не открывал, на полосатом лице савёловского тигра застыла блаженная улыбка. Он, наверное, уже представлял себя в кресле, которое занимал за 600 долларов в месяц. Но скоро, совсем скоро он будет смотреть на мир по-другому.

— На самом деле ты неправ, чудовище, — сказал я Столбняку. — Миром правят не гуси, и не берёзы. Всё это — гнусная пена, накипь. Миром правит любовь!

— Тьфу на тебя, придурок, бре-ке-ке! — немедленно откликнулся Столбняк. — Какая ещё, нахуй, любовь? Глаза-то разуй!

— Любовь, — стоял на своём я. — Только она. Ты сам в этом скоро убедишься. Ведь только настоящая любовь способна на подлинные чудеса.

— Ебанулся дурачок, бре-ке-ке! — веселился сокрушитель унитазов в квартирах одиноких старушек.

И вот он, «Охотный ряд». Илона, которая на этой станции работала, безошибочно направилась к нужной лестнице. Мы со Столбняком двинулись следом, как утята за мамой-уткой. У Столбняка горели глаза, на лице гримаса подобострастия чередовалась с гримасой восторга, чтобы смениться ушлым прищуром, который сообщал собеседникам что-то вроде «уж меня-то вы не обманете».

Столбняк примерял маски для собеседования. Правильно делал, конечно же. Этот несчастный даже не догадывался, кто его ждал в гостинице. И каким нетерпеливым было это ожидание.

***

Гостиница «Россия» была бесчеловечно огромна. Угрюма и страшна. Своим огромным количеством этажей нависала она над кремлёвской стеной, отбрасывая геометрически ровную тень даже в тёмное время суток.

Идти от выхода из метро до гостиницы было всего ничего. Мы только и успели, что выкурить по пол-сигареты. Я выбросил окурок в урну. Последняя сигарета, блин. Где тут ближайший ларёк? А Столбняк жадно давился дымом.

— Ты покури, чудовище, — сказал я. — А я пока с людьми поговорю.

Создатель тайников в вентиляции посмотрел на меня с откровенным подозрением. По его мнению, я только и ждал момента, чтобы скрыться прочь.

— Нет, бре-ке-ке, — ответил он, бычкуя сигарету о край урны, и заботливо откладывая её на край урны так, чтобы край фильтра с самой мусоркой не соприкасался.

Так делали в безветренную погоду хозяйственные, экономные люди, не успевавшие докурить сигарету до фильтра.

Блин, и кто меня тянул язык говорить про банкет? Под каким предлогом я поведу этого бре-ке-кекающего монстра в номер, на этаж? Знать бы ещё, какой там этаж.

В фойе гостиницы было многолюдно. Стояли с яркими дорожными сумками благородно седые иностранцы в ультрамодных куртках. Кто-то читал газету в кресле. Таинственно перешёптывались и шевелили золотыми перстнями на пальцах небритые кавказцы. Расслабленно пили кофе не очень юные женщины в не по морозу коротких юбках.

— Ну, и куда нам, бре-ке-ке?

Как бы, под каким бы предлогом избавиться от этого назойливого типа хотя бы на одну минуту? Мне хватит! Я придумаю что-нибудь! Пожжжалуйста, вышние силы, уберите его куда-нибудь!

Может, те дамы в мини — проститутки? Может, напустить Столбняка на них? Но нет, нет. Бестолковая авантюра с сомнительной драматургией. Что же делать, что же?

Столбняк коротко охнул и подпрыгнул — взлетел в воздух, словно ему придал ускорение удар футболиста.

— Уй! Я сейчас! — простонал он, даже не бре-ке-кекнув, что означало — дело серьёзное.

Столбняк помчался куда-то вглубь фойе, стрекоча ногами, на высокой скорости огибая публику и персонал в гостиничной униформе.

Слава вам, повелители диареи. Уже второй, а то и третий раз спасаете вы меня от проблем, которые я бы без вас и не разрешил.

— Куда побежал этот черичер йыкыргын? — спросила Илона.

— Йыкыргын — это «рот», — блеснул я познаниями.

— А «черичер» — «грязный». Грязный рот. Он решил от нас сбежать? Мы свободны?

— Боюсь, пока ещё нет. Надо сделать кое-что.

Я направился к стойке.

С гостиницами я сталкивался лишь эпизодически. В опасном баре краснодарского «Интуриста» я однажды... Впрочем, я уже об этом говорил.

— Здравствуйте, — обратился я к девушке за стойкой. — Как мне вызвать из номера сюда вашего постояльца?

— Можно ему позвонить, — Девушка улыбнулась, значит, я на верном пути. — Какой номер?

А какой номер?

— Или фамилия?

Стыдно признаться, но фамилию Кузьминичны я не помнил. Она была сложная, двойная. Стоп! А как же мне её найти?

— Э-э... — сказал я.

Кажется, я попал впросак. Стоило ли плести такую витиеватую интригу, разыгрывать карты втёмную, чтобы так вот бездарно облажаться под занавес? Что же делать?

Хотя стоп! Кузьминична упоминала рассказ Карела Чапека про поэта. «О шея лебедя, о грудь, о барабан!» Шея — это двойка, грудь — восьмёрка.

— Двести восемьдесят! — выпалил я.

— Минуту. Набираю.

Девушка подняла трубку телефонного аппарата, нажала несколько кнопок.

— Здравствуйте, к вам гости. Пропускаем? Секунду, даю трубку.

Кузьминична, что же ты тупишь? Кто ещё может прийти к тебе в незнакомом мегаполисе? Ну, ничего, сейчас я её разыграю.

— Бре-ке-ке! — выкрикнул я.

В трубке кто-то не то крякнул, не то икнул. Затем эти субречевые манифестации облеклись плотью слов.

— Ты ищякь ебаный, — сказал мне из трубки голос со зловещим акцентом. — Я тебе сейчас тебе вместо жопа пизда прорэжю, да, и туда твоё бре-ке-ке утрамбую.

Я бросил трубку на рычаги. Девушка за стойкой смотрела на меня очень странно. Илона (она была рядом) тоже глядела на меня с изрядным удивлением.

Мне ответила не Кузьминична. Она привела к себе мужика, к тому же бандита? Или... Блин! Я перепутал номера. Грудь в понимании классика чешской литературы — это тройка, а не восьмёрка

— Девушка! — взмолился я. — Я перепутал. Мне другой нужен. 230, а не 280!

— А по-моему, вы просто хулиганите, — уже без всякой улыбки отвечала девушка за стойкой (бейджик на фирменной блузке сообщал: «Нина, администратор»).

— Нина! Пожалуйста! Вопрос жизни и смерти!

Целую вечность, растянувшуюся на три бесконечных секунды, Нина смотрела на меня, перевела взгляд на Илону, и что-то она поняла (или узнала) из этого взгляда, потому что решительно протянула мне трубку:

— Говорите.

— Алё! — раздалось из трубки.

Теперь-то это точно была моя однокурсница. С вероятностью примерно на 85%.

— Оксана Кузьминична? — спросил я на всякий случай.

— Да. Эдик? — узнала меня эта жертва безответной любви. — Что случилось? Только не говори, что...

— Быстро спускайтесь, — решил я не терять в глазах администратора важных интонаций (впрочем, плохо коррелировавших с предыдущим выкликом в трубку).

— Что? Что такое? Это Степан? Он в больнице? Ты же не просто так примчался. Я бегу!

— Спасибо! — поблагодарил я Нину, вернул ей трубку.

— Что за овэчватгыргын здесь происходит? — спросила Илона, когда мы отошли от стойки. — Что это за ңэвъэнйыръын, которой ты названиваешь? Да ещё и при мне? Ты что — қлегъяракытэпалгын (козёл)?

— Сейчас всё увидишь, — ответил я. — Будет небывалый... э-э... овэчвынкалыроквыргын? Ну, концерт.

И представление началось. Правда, не с того, чего я ожидал.

У стойки администратора появился разгневанный кавказский бандит (мне сегодня на них везло):

— Какая блядь мне сейчас телефон звониль, бре-ке-ке говориль?

— Мужчина, успокойтесь, — храбро (я бы так не смог) отвечала администратор Нина. — Не вынуждайте меня вызывать милицию.

Блин, эта Нина была прекрасна. Я мог бы в неё влюбиться. Но нет, не сейчас. Ведь рядом со мной — прекрасная принцесса таинственной страны, маскирующейся под тюленеколхоз.

— Дэвющькь, покажи мне этого ищякь!

Держись, Нина! Не сдавай позиций! Но если этот гад решится тебя ударить, мне придётся броситься тебе на помощь!

— Мужчина, не впутывайте меня в свои разборки...

— Какие разборки? С твой телефон ищякь звонил, бре-ке-ке говорил!

Из лифта вышла Кузьминична. В джинсах, тёплом свитере. Она оглядывала фойе. Секундой раньше я юркнул за мраморную колонну.

— Эдуард, ты ей звонил по вэтгавъелгын, а теперь прячешься? — не понимала Илона.

— Так надо.

Из дальнего коридора появился Столбняк. Он озирался, явно искал взглядом меня. Я чуть подвинулся, так, что меня теперь не видел ни Столбняк, ни Кузьминична.

— Покажи мне этот шютник ебаный, я натяну ему кишечник на большой палец его ёбаный нога!

— Мужчина, немедленно прекратите сквернословить.

Кузьминична тоже была прекрасна. Только она могла так поставить на место зарвавшегося хама.

— Здесь женщины, в конце концов, — добивала бандита Кузьминична. — А вы тут свои фантазии описываете.

Нина за стойкой посмотрела на мою однокурсницу с благодарностью.

С другой стороны к стойке приближался Столбняк. Кузьминичну он видеть не мог, её заслонял звероподобный бандит. Даватель вымышленных концертов озирался с очень потерянным видом. Он искал — кого? Меня! А я прятался от него, и выходить почитал излишним.

— Съебался, уродец, бре-ке-ке! — услышал я жалобный крик.

То же услышал и бандит. И реакция постояльца 280 номера была молниеносна. Он схватил Столбняка за воротник куртки.

— Ти, ищячьей жопа кусок, сказаль бре-ке-ке?! — проревел он.

Ноги савёловского тигра оторвались от мраморного пола, глаза рыскали по свирепейшей из рож.

— А что? Б-б-б-рре-ке...

— А то, что я...

Договорить бандит не успел, потому что его толкнула в бок Кузьминична.

— Отпустите моего жениха, — жёстко потребовала она.

— Твой жених говорит бре-ке-ке!

— Говорил, и будет говорить. Я не для того ехала за ним за тридевять земель, не за тем вырвала его из рук банды, чтобы вы ему угрожали.

— Он звониль мне и говориль...

— А сейчас звонить буду я. Куда надо!

Я любовался Кузьминичной. Она была прекрасна.

Гангстер попятился, отшвырнул Столбняка, рыча, нырнул в лифт.

— Ну, здравствуй, Степан! — раскинула объятия Кузьминична. — Я нашла тебя.

— Что... что ты здесь делаешь, бре-ке-ке? — бормотал Столбняк, пятясь.

— Как что? Я примчалась за тобой! Я заберу тебя в Краснодар!

— Нет! Нет, бре-ке-ке!

Но Кузьминична его не слушала. Она стиснула трепыхающегося спасённого в объятиях.

— Теперь тихо уходим, — прошептал я Илоне.

— Грязен, избит — что с тобой сделала эта бессердечная Москва? — доносились до меня слова Кузьминичны. — У меня в номере есть ванная. Пошли.

Кажется, хоть кто-то в этой истории дождался хэппи-энда.