Ася, расплата за агапэ

(А. Володина, «Протагонист»; М., «Редакция Елены Шубиной», 2022)

Оно ведь как бывает — обещают острый психологический триллер, новый интеллектуальный роман, агон и греческую трагедию: в общем, античную очень гимнастику, а на деле выходит любимец физрука и довольно перепрыгивает через козла. Вот как роман Аси Володиной «Протагонист». Только после упражнения он ещё крикнул зачем-то: «Agápē!».

Студент философского факультета, умнейший Никита Буянов, выходит из окна общежития лучшего ВУЗ-а страны — Академии. Самоубийца оставляет записку, в которой винит преподавательницу немецкого и декана. С них и начнётся разгадка поступка Никиты, тайну которого раскроют девять голосов. Но если кто-то счёл, что всё будет как в великом рассказе «В чаще» Рюноскэ Акутагавы, его стоит разочаровать: всё будет как в подростковом романе Джея Эшера «Тринадцать причин почему». Хотя ближайший аналог «Протагониста» — это криминальный сериал «Нина, расплата за любовь» производства телеканала Ren-TV. Который, кстати, в романе напрямую упоминается и служит нативной защитой, дескать, у меня тут не бульварное чтиво какое, а продуманная рекуперация, понимать надо.

Возможное достоинство «Протагониста» заключалось в его полифонии, в девяти рассказчиках, которые могли на разные голоса пересобрать заранее известный исход. Но восемь историй из девяти настолько коротки и суетны, что главным связующим голосом оказывается последняя, занимающая треть повествования (86 из 266 страниц). И, вот неожиданность, она посвящена не Академии, а криминальной дичи из девяностых, тому самому Ren-TV, по сценарию которого выживала мать Никиты Буянова. Текст мельком отмечает, что это какой-то «дурной боевик», но рециклирование опять не работает, потому что для такого рода защиты нужно подчинить заимствованный контекст, накопить его, лишить собственных означающих и присовокупить к своим, а у Володиной вышло строго наоборот — куцый академический контекст оказался подчинён долгой истории про бильярд и кожанки.

Вот раньше в криминальных кругах бытовало хорошее слово: «пристяжь». Так называли зависимых лиц, которые в обмен на защиту оказывали услуги авторитетам. Роман «Протагонист» — это такая пристяжь, где незначительная университетская история прицеплена к основному перестрелочному сюжету с торопливым подкупом нацелившегося на тебя убийцы, с тяжёлым предметом на прикроватной тумбочке, с прятками в шкафу с маленьким ребёнком, с остроумным побегом от омерзительного уголовника, с изнасилованием, но таким, от симпатичного в целом парня и размышлениями о любви.

Слушайте на спотифай: «Ася, расплата за агапэ».

Ко всему прочему, володинская полифония должна была менять взгляд на основное событие (самоубийство Буянова), то есть создавать такую описательную позицию, которая бы иначе высвечивала причинность вроде бы очевидного поступка. И так девять раз, девять читательских удивлений, но структурно «Протагонист» просто касается плеча следующей истории, типа — на, теперь ты рассказывай. Из-за чего каждая глава отсекает себя от долгого, насыщенного повествования, прячется за растрескавшейся маской несуществующей трагедии, остаётся набросками и штрихами. И получается не объёмная разносторонняя история, а... эстафета. Из-за чего, собственно, лит-физруки этот текст так восторженно и хвалили.

Кроме того, в романе чудовищный провал с речевыми привычками. В каждом из девяти голосов слышится одна и та же Володина.

Вот у нас преподавательница немецкого, Ирина Михайловна. Как создадим её речевую привычку? Конечно, она будет вставлять выражения на немецком. Но этого мало, поэтому сложим её образное мышление из двух очевидных кирпичиков: преподавательского опыта и чего-то характерно германского... Что связывает немецкий дух и преподавание? Конечно, пунктуальность, распорядок, Ordnung, поэтому вся «немецкая» глава будет высчитывать минуты, отщёлкивать в абзацы время, до точности проставлять баллы, по секундам планировать маршрут.

А вот у нас староста Женя. Какой конфликт подыщем для старосты? Конечно, что-то связанное с повышенной требовательностью, и вот староста Женя, прежде отличница, пытается всеми силами соответствовать планке Академии, но человек перестаёт расти рано, а планка растёт всю жизнь, и попытки Жени допрыгнуть оканчиваются срывом, в том числе синтаксиса, и это глава рыдающая, перечислительная, с запятыми, потому что не дотянулись, не дотянулись и очень хочется перечислить виновников и сказать почему.

У декана философского Василия Евгеньевича такое уравнение: должность + старость = неуверенный в себе патриарх. Кстати, он у нас по древним языкам. Что будет вставлять в речь? Правильно, греко-римские словечки. Кого-то напоминает? Да нет, бред какой-то. А вот секретарша Анжела (простонародность + должность = хлопотливая исполнительность). Кстати, Анжела у нас по народному языку. Что она будет вставлять в речь? Правильно, просторечные словечки. Кого-то напоминает? Ну, даже не знаю... А вот друг погибшего, студент Алёша: обычная семья + напористость = добившийся своего парвеню. Кстати, Алёша у нас по молодёжному языку. Что он будет вставлять в речь? Правильно, сетевые словечки. Кого-то напоминает?.. ДА ЗАМОЛКНИ ТЫ УЖЕ!

Схема, схема, схематоз, кулики, болото, коррупция и кумовство, квоты, понабрали по объявлению, олимпиадники, семейный подряд, Creative Writing School, клановость, донна Богдалеоне и вся та сиропная, с надменной улыбочкой критика, которая и не критика вовсе, а обзор, обзор, обзор.

И это не пристрастная редукция (так каждого можно свести! вот вам Раскольников!), а типичное молодёжное колдунство, когда убедительная художественная работа заменяется заклинанием: «Палка, палка, огуречик — вот и вышел человечек». Конечно, можно вспомнить Аристотеля, который говорил, что трагедия невозможна без действия, а без характеров — возможна ещё как, но «Протагонист» об этом не знал и страстно пытался одухотворить свои монологи.

Из всех девяти голосов у Володиной получился только один, предпоследний. Где про Алёшу, который неожиданно делает шаг от начертанной схемы и обрастает плотью (как-никак вторая по объёму глава, 43 страницы). В Алёшу вселяется ОНО, странное внутреннее ощущение, которое напрочь переворачивает его отношения, любови, привязанности. Это настоящий хоррор, причём высококачественный, ведь ОНО набухает, и ОНО растёт по каким-то неясным, нечеловечьим законам. О, это пугает! И здорово, что ОНО родилось из уроков по логике, новогоднего желания и деда-инсультника — восхитительный генез пограничного расстройства личности. Поэтому простая истина этой главы выглядит очень важной:

Если мы будем честными, то всё будет хорошо.

Предыдущие трюизмы не работали, потому что оставались рабами схемы, ими тыкали, как указкой, а эту истину бережно преподнесли в виде нежного этического цветка, выросшего на сложной конфликтной почве.

Если бы так было всегда! Вместо этого Володина толкала доминошку, чтобы та стукнула соседнюю, и ладно бы возрастал масштаб, как на тех впечатляющих видео, где в конце хлопается настоящая плита. Нет же, всё наоборот идёт к уменьшению, к падению ничтожной величины, от которой и пыли-то нет. Самоубившийся Никита должен был слить все взгляды и голоса, стать драматическим агоном, в котором бы разрешился спор полухорий, а вместо него высказалась Вероника, которая подделала прощальную записку брата. Поступок специалистки по авторскому праву символичен, но с точки зрения избранной темы — агона — ошибочен.

Агон — это дух вечной состязательности, в котором важен не итог, а процесс. О пагубной стороне такой соревновательности роман и рассказывает. В конце даётся вывод — лучшее враг хорошего, соревнование за идеал губит людей, поэтому нужно не бежать, а где-то даже и замереть, отдохнуть.

Об агоне Ася Володина рассказывает посредством «Homo Ludens» Йохана Хёйзинга. Работа пересказывается устами декана:

Так или иначе, следы агональности мы видим и в социалистическом соревновании, например: догнать и перегнать, пятилетка в четыре года, стахановский подвиг — всё это соответствует агоническому духу.

Но это большая ошибка. Хёйзинга считал социалистическую соревновательность лишённой античного агона, так как вместо героя в нём участвует масса, а благородный процесс выяснения лучшего подчинён презренной экономической цели. Для Хёйзинга мир ХХ века (в том числе СССР) — это торжество пуэрилизма, то есть государственной подростковости, мир вырождения и затухания, бессмысленных парадов и маршей, когда «самая большая площадь оказывается недостаточно велика, вся нация выстраивается в шеренгу, как оловянные солдатики, в одной позе». Факторы вырождения следующие: «участие в духовном обмене широких полуграмотных масс, ослабление моральных стандартов и слишком высокая роль провожатого, которую техника и организация предоставили обществу». В качестве пуэрилистской деградации Хёйзинга приводит переименование советских городов и колхозов, говоря о крайней степени экзальтации, которая несовместима с агоном. Поэтому Стаханов, конечно, герой, но он не может быть участником агонального соревнования:

С момента, когда провозглашается лозунг «Будем героями!», начинается большая игра. Эта игра могла быть благородной, если она протекала полностью в сфере поединка эфебов и Олимпиады. Но пока она разыгрывается как политическая кампания, в парадах и всенародной муштре, в хриплых призывах ораторов, в продиктованных властью газетных статьях, и вместе с тем считает себя преисполненной высокой серьезности — это и вправду не что иное, как пуэрилизм.

Не разобравшись с агоном, Ася Володина совершила уже не фактическую, а концептуальную ошибку. В той же лекции декан говорит: «Игра во многом и определяет агонизм». Это очень опасная формулировка! Дело в том, что у древних греков слово «игра» в его общем смысле не применялось ни к театру, ни к спорту, ни даже к зрелищу. Для описания игровой компоненты греки выработали, по меньшей мере, три разных слова. Это «παιδιά», т. е. игра в целом, применимая как к детским забавам, так и к высокому священнодействию. Это «άθύρω», означающее некоторую несерьёзность, часто свойственную игровым забавам близких или старых знакомых. И, наконец, «άγων» — тот самый агон, сопутствующий олимпийским поединкам и соревнованиям. Из этого наблюдения следует не просто разделённость древнегреческих понятий «игры», «театра», «соперничества», но и невключённость зрелищности в эту игру, что позволило Йохану Хёйзинга заключить: «у греков, создателей драмы во всём ее совершенстве, слово игра не применяется ни по отношению к театральному представлению, ни по отношению к зрелищу вообще».

А теперь внимание!

«Протагонист» — это театрально обставленный роман, стилизованная под греков трагедия. В центре его идея агона. Но агональность «Протагониста» пристёгнута к огромной сериально-бандитской главе с перестрелками, взрывами и любовями, то есть к концентрированной зрелищности. Но греки не понимали игру (агональность) как что-то зрелищное, следовательно, «Протагонист» —роман не об агоне, а о презренном пуэрилизме. А значит, нет трагедии и нет театра, бессмысленны маски и развеян роман. Он оказался ложен! Пуст! И всё из-за этого неподатливого агона! Когда книгу вылизывали до «остова античной трагедии», физрукам-мафиози следовало бы перечитать «Поэтику» Аристотеля, где из шести оснований трагедии зрелищности отводится самое незначимое место: «...устроение зрелища скорее нуждается в искусстве декоратора, чем поэтов».

Этого поэтического мастерства Володиной не хватило. Её письмо губчато, удачную находку в нём выжимают до капли. Так, почти сразу к дверям автобуса хорошо применяется слово «сминается». Тут же, на этой же самой странице, «сминаются» буквы электронной строки. Образность романа неряшлива. «Ну и что, что флоксы не так уж отличаются от вьюнка...», — о, флоксы очень сильно отличаются от вьюнка (вертикалью, самостоятельностью, товариществом).

Отсутствие художественности пытаются заместить игры с формой. Вот как в истеричном голосе сестры Буянова, Вероники, когда пишут сбивчиво, туристически, перескакивая с вещи на предмет, как в детстве, когда пол был лавой, а только не этим выщербленным линолеумом, рулоном которого отец однажды распахнул дверь, и можно было порхать с комода на кресло под взглядом заинтересовавшегося кота. А дальше сбить всё, заторопить через запятую слова, чтобы их чехарда превратила избитую истину в важное лихорадочное откровение, которое нужно проплакать фонемами.

Но в этих срывах Володиной не удаётся запечатлеть нужных мгновений. Их и пригоршню не наберёшь. Неплохо подмечено, что слово «морг» всегда будет страшно («гмор, рогм, мгор»). Хорошо было про «хитрую Европу», или вот «сладко чихнул». Отлично: «Я выше тебя, я сильнее тебя, я вчера зарубил соседу козу». Понравилось, что в одном месте вместо «хайп» говорят «хай». Из больших образов классно было лишь раз. Зато на высочайшем уровне пустого чуда, когда подросшая внучка, занявшаяся НЕ ТЕМ, приползает под любящую руку бабушки, но рука уже ссохлась, в ней нет силы, а с ней и почему-то любви.

К сожалению, куда больше в романе замечаний такого рода:

«Вася мог быть гуманистом, но Василий Евгеньевич уже давно гуманитарий».

«Мы всегда протагонисты. Мы всегда боремся за себя. Вот только мир борется с нами».

«Нравятся не те, кто хочет нравиться, а те, кто не оставляет равнодушным».

«Нас всегда было трое, но пока я выбирала, кто из вас лишний, лишней было только я»

«Отступать некуда — позади френдзона».

В довесок ко всему «Протагонист» фатально запоздал. В нём много ковида, а сейчас все эти бахилы по времени стоят где-то рядом с Ахиллом. Каламбур намерено сделан в духе Володиной, текст которой поторопился, ошибся с дистанцией и тут же с неё сошел, потому что нет ничего нелепее, чем в 2022 году всерьёз писать про маски, Zoom, карантин. Произошла удивительная перестановка: когда-то, в отличие от Европы, в России оказалась вытеснена тема Первой мировой. Сегодня наоборот: в России, в отличие от Европы, последующая война полностью перекрыла тему ковида, которого, возможно, вообще не было — это дела каких-то прошлых тысячелетий.

С ними роман Аси Володиной и не справляется. Настоящая книга не обращает внимания на времена. Ей всё равно, когда быть. Она всё рассечёт. Здесь же попытка написать актуальный университетский роман зачем-то увязывается с античностью, которой не удаётся сообщить роману ни образности, ни интеллектуальности, ни даже исторической глубины. Агональность перемешивает разрозненные эскизы, которые пытаются казаться цельным произведением. Точно хотели с кем-то посоревноваться, но понимали, что университетских будней для этого недостаточно.

А надо было остановиться. И пропустить, если нужно, вперёд.

#новые_критики #осанов #володина #протагонист #аст #редакция_шубиной