САМАЯ ПЬЯНАЯ ГАЗЕТА В МИРЕ (гл.43 — Бре-ке-ке это боль)
Столбняк, видимо, недавно вернулся с мороза, и рожа его отливала багрово-алым цветом с переходом в лёгкую фиолетовость и кое-где даже в синеву. Позавчера он столкнулся с рукоприкладством, и теперь половина физиономии опухла, а левый глаз приобрел монголоидный прищур.
Впрочем, с нашей последней встречи что-то в его облике изменилось. Например, на щеках моего неприкаянного друга появились тёмно-багровые линии. Вчера лицо Столбняка сильно прищемило дверями вагона метро — я это видел.
Теперь же этот рышущий призрак улицы Правды напоминал индейского шамана с ритуальной росписью на лице. Не хватало только головного убора из перьев.
Спрашивать Столбняка, откуда он здесь взялся, явно не имело смысла. Конечно, во время вчерашних рысканий по дворам и в результате дальнейшей встречи в метро он приобрёл информацию. К тому же мы сейчас должны были идти на концерт. Для того, чтобы высчитать, во сколько я появлюсь на «Савёловской» не нужно было владеть дедуктивным методом Ш. Холмса.
Но не одному Столбняку было предназначено получать информацию. Мне тоже прилетел обраточкой клочок знания. Вот он: у Столбняка, наверное, прекратился понос. Иначе он караулил бы снаружи, чтобы отбежать, при случае, в заснеженный закоулок. Ну, или савёловский тигр научился держать в узде внутренних демонов.
— Ох, ну и разит от тебя, бре-ке-ке! — потешался Столбняк. — Ты где так надрался? С какими бомжами? Или, бре-ке-ке, в одно грызло чавкал?
Этот бесплатный разносчик удобрений для озимых газонных культур явно тешил себя мыслью, что у Коня на новой работе ничего не получилось, что выперли его за отстойность и пьянство, и предстоит ему позорная дорога в уже, наверное, знойный Краснодар. Успокаивал себя Столбняк. Человеку всегда надо чувствовать над кем-то превосходство. Но нет, я вовсе не намеревался дарить этому багрово-лилово-полосатому Чингачгуку такую радость.
— Это я на работе бухал, — важно сообщил я. — С начальством, с коллегами. В общем, так как-то.
Я снисходительно махнул рукой — мол, дело житейское, с начальством-то бухать прямо на работе. Я ни капли не врал, но Столбняк мне не верил.
— Пиздишь, уродец, бре-ке-ке!
Падающий хватается и за соплю. Вот и Столбняк цеплялся за край уходящей иллюзии собственного превосходства.
— Вот! — показал я новенькое, со свежей, новорожденной печатью, с запахом типографской краски, с непуганной и наивной чёрно-белой физиономией в очках.
— Ыэээ, бре-ке-ке! Чо, уже прямо так и приняли?
— И зарплату сразу же повысили, — Я наливался важностью, как кровоподтёк синевой.
— На десять рублей? — с отчаянной надеждой на деформированном лице спросил этот покоритель Москвы.
— На 75 процентов!
Это был удар и шок. В подъехавший поезд мы зашли молча.
— А живёшь где? — Надежда в голосе Столбняка всё не желала умирать. — В бомжатнике, судя по виду.
— У Кукурьева, — сообщил я. — Это начальник мой. У него, на раскладушке.
— В Бутово? — со сдержанным злорадством допытывался Столбняк.
— Не, тут рядом. Нагорная. Почти центр.
Запоздало я понял, что эта информация может быть обращена мне во вред. Вдруг этот серый кардинал региональных выборов примется рыскать по Нагорной?
На «Менделеевской» мы вышли из вагона и направились в переход на «Новослободскую».
Я видел, как внутренний мир Столбняка претерпевает мучительную перестройку в соответствии с законами иерархии. Теперь для него речь шла не о превосходстве, а о том, как наладить дружбу с вышестоящим. Естественно, чтобы с пользой для себя. О, я видел Столбняка насквозь!
— И это ты на триста долларов не хотел идти, бре-ке-ке? — интересовало Столбняка. — Добился, добился повышения, уродец! Это сколько же будет 300 долларов и 75 процентов?
А сколько, кстати?
— 525 долларов! — ошалело пробормотал обманыватель старух. — Бре-ке-ке! А про меня спрашивал?
И вот настало время перейти с рельсов правды на кривую просёлочную дорожку лжи. Мне предстояло жестоко обмануть моего московского друга. Притом, обман будет разоблачён практически мгновенно. Искра правды может воспламенить костёр ненависти. Но, факинг шит, я имел право на кривление душой — ведь это будет даже не ложь во спасение! Это будет — берите выше! — ложь во имя любви. Ложь, которая соединит два сердца. Одно — безусловно любящее, и другое, которое тоже полюбит, не отвертится. И я имел право на эту ложь! Из-за неё я ходил с унитазным ёршиком на бандитский нож (наверняка ведь тот был, не мог не быть).
— Да, — перешёл я высокоморальный Рубикон.
Создадут крепкую семью, родят детей...
Мы вышли на готическую, в витражах, «Новослободскую».
— Нам туда, бре-ке-ке! — понёсся Столбняк к поезду.
Я следом.
— И что, когда собеседование? — интересовался мой полосатый друг.
— Завтра.
— Ай, бре-ке-ке! В субботу? В редакции?
— Нет. На Савёловском вокзале. В 12 часов.
— Что, бре-ке-ке? Да вы там, бре-ке-ке, ебанулись! В субботу? На вокзале?
— Ну, оттуда в пивнуху пойдёте, — выкрутился я.
На самом деле, конечно, никаких пивнух пожирателю собачьих беляшей не светило. Завтра в полдень он попадёт в цепкие руки любящей женщины, бре-ке-ке!
— Станция «Белорусская», — объявил автоматический голос. — Осторожно, двери закрываются...
— Блин! Куда мы заехали? — прорычал я.
— А! Ой, бре-ке-ке! — спохватился Столбняк.
Мы выскочили на перрон, чтобы перейти на другую сторону.
«Так я ещё на свидание опоздаю!» — понял я. Нет, теперь мне больше не было жалко это брекекекающее чудовище. Он заслуживает свою участь, о да!
Впрочем, поезд подошёл очень быстро, и гнев мой не успел разгореться, как следует.
— А что, меня тоже сразу примут, бре-ке-ке? И тоже пятьсот баксов дадут?
Я снова видел этого морозно-поносного скитальца насквозь. Зрение моё, можно сказать, стало рентгеновским. Теперь он разыгрывал этакого Ходжу Насреддина, который, пользуясь случаем, дурит простодушного богатея.
— Не больше трёхсот, — отрезал я.
— Э, бре-ке-ке, как так?
— Пятьсот баксов только за особые заслуги! — важно сообщил я.
— Это что же там у тебя за заслуги, бре-ке-ке?
— А вот! — подпустил я туману.
— Но всё равно странно — собеседование на вокзале. Чо, твой Кукурьев попрётся в выходной день на вокзал? С Нагорной, бре-ке-ке?
Запомнил, гадёныш, что будешь делать?
— Попрётся, конечно, — ответил я. — Кукурьев — он... э-э... трудоголик. Да. Он любит иногда в выходной день по окрестностям работы рыскать.
— Чо, бре-ке-ке?
— Дела у него будут в офисе.
— А, может, сегодня нас сведёшь? Всё равно к нему поедешь?
— Нет, Степан, — веско ответил я. — Сегодня — без вариантов.
— Станция «Новослободская», — объявил механический голос.
— А чо без вариантов-то, бре-ке-ке?
— Кукурьев сегодня будет пьяный. На работе — застолье. Соображать ничего не будет. Ещё, чего доброго, тебя на работу примет.
Блин, зачем я это сказал? Вроде не меня, а Кукурьева, сегодня тянули за язык.
— Так и хорошо, бре-ке-ке! Поехали сегодня, после концерта?
— Нет, — сказал я, чуя зарождение новой проблемы.
Надо было срочно переключить осквернителя детских площадок на другую тему.
— Сам-то как? — спросил я.
— Херово, блять, бре-ке-ке! Не знаешь, где кувалду взять?
— Станция «Проспект мира», — прозвучало объявление.
Мы приехали. Где-то тут, в центре зала, должна быть Илона — моя недосягаемая любовь. Которую я храбро спас и получил в награду номер её телефона. Которая уже успела на меня справедливо обидеться. Это всё равно, как если бы она дала мне номер телефона страшной подружки вместо своего. К тому же, страшной подружки, приносящей несчастья и сеющей вокруг себя разрушения. И к тому же, страдающей медвежьей болезнью. Свинтус я, если разобраться.
Центр зала. Вот он, но где же Илона? Где моя голубоглазая любовь? Решила не ходить со мной на концерт?
— Кувалду, спрашиваю, не знаешь, где взять напрокат, бре-ке-ке?
Кувалда. Большой молот. Где Илона? Вон та брюнетка — она или... Нет.
— Это как у Фантомаса на ТЭЦ, в Краснодаре, бре-ке-ке, — объяснял Столбняк.
Он имел в виду памятник гидростроителям, мужика с огромной кувалдищей. Этот монумент смотрел в сторону гор. «Напрасно жду жену я с моря», — говорили местные про этот памятник. Неофициальное название монумента было «Фантомас».
Где же Илона? Кинула меня? Или нет? Или да?
— Блядь, уродец, не тупи, бре-ке-ке.
— Зачем тебе кувалда? — рассеянно спросил я. — Отмахиваться от прохожих во время... э-э... фонтанирования?
— Остряк нашёлся, бре-ке-ке! Стену ломать.
— Какую стену? Берлинскую?
— Туалетную, бре-ке-ке.
Я ничего не говорил. Может, мой краснодарский товарищ после прищемления физиономии безжалостными дверями вагона сошёл с ума? Зачем он накануне моего любовного свидания парит мне про кувалды и сортиры? Я не хочу ничего этого знать!
Но где же Илона? Может, она увидела, что я со Степаном и просто не подходит? Она же его сильно не любит. Я бы тоже не любил кошмарную подружку. И если бы на первое свидание та же Илона пришла бы со злокозненным страшилищем, я бы даже не приближался к назначенному месту.
— Что тебе сделала туалетная стена?
Пока я тщетно вглядывался в лица всех подряд брюнеток, Столбняк, жалобно бре-ке-кекая, выблеивал пересказ кошмара, настигшего его не далее, как вчера. После того, как ему защемило физиономию, он поехал — куда? К бабке. Там он решил обновить запасы денег в карманах. У Столбняка имелась заначка — конверт, набитый тысячерублёвками, был спрятан в вентиляционной трубе.
— Хотел пятнаху взять, бре-ке-ке, но десять достал, а надо было, блять, пятнаху, — туманно объяснял этот создатель заначек.
Денег в конверте оставалось ещё много, и Столбняк полез прятать его обратно. Он уже запустил руку с конвертом в вентиляционную шахту, когда вмешался злой рок. Дала знать о себе отвратительная желудочная хворь, которую Столбняк подхватил, полакомившись на Савёловском вокзале беляшами из собачатины.
Это было как удар ногой в живот. Столбняк взвизгнул, подпрыгнул. Конечно, подобная акробатика неуместна, когда стоишь босыми ногами на краю унитаза.
Прыжок имел три последствия — неизвестно, какое из трёх наихудшее. Первое последствие — рука влетела в шахту и протолкнула конверт в самую глубь. Хуже того — он куда-то упал.
— Упал, блять, бре-ке-ке! — В этих словах было столько горя, что я почувствовал, как на глаза мне наворачиваются жгучие слёзы.
Но потеря конверта оказалась не худшим испытанием. Потому что (последствие второе) — с унитаза Столбняк рухнул. Обрушился всей своей тщедушной массой на хлипкую дверь, но и этого воздействия оказалось достаточно, чтобы вырвать преграду с мясом и защёлкой, грохнуться вместе с дверью в коридор, снести шкафчик с милыми бабкиному сердцу безделушками, разбить в нём стёкла, опрокинуть стационарный телефон, разнести его в пластиковую труху!
— А я ведь этот номер, бре-ке-ке, в резюме писал, — сокрушался Столбняк.
Но даже не это оказалось самым худшим и отвратительным в этой душераздирающей истории. Оказалось, что мой катастрофический друг снёс ещё и унитаз. Выдрал фаянсовую вазу из напольных креплений.
— Он хлипкий был, бре-ке-ке! — оправдывался Столбняк. — Плюнь, и вылетит.
Этот сокрушитель туалетных ваз в этот момент казался мне зловещим как никогда. Героем Апокалипсиса, за которым следует Ад.
— А чем кончилось? — спросил я. — Как ты... это...
— Что, бре-ке-ке?
— Ну, опростался?
— Тьфу на тебя, дурака кусок! — взбесился Столбняк.
Впрочем, мне не нужно было слов. Я понял, что тремя последствиями инцидент не исчерпывался. Было ещё некое четвёртое, а, может, даже и пятое последствие. Но о нём Столбняк говорить не желал. Видимо, слишком позорным оно было. Не подлежащим пересказу. Причиняющим боль. Где-то этот бедняга излил свой внутренний мир, и не хотел об этом вспоминать.
— Короче, заперлась бабка в комнате, — излагал Столбняк печальнейшую из историй. — При мне не выходит. А я чо, покусаю её, что ли, бре-ке-ке? Говорит, чтобы я немедленно выметался. Даже две недели уже не ждёт. И стоимость ущерба чтобы возместил. Ну, я ей пять штук сунул. Но старая сволочь говорит, что я там на десятку наворотил, как минимум.
— Ну, ты, наверное, умеешь, когда в ударе.
— Да, бре-ке-ке. А если я не возмещу, то она ментам меня сдаст. И коммунистам.
— Каким ещё коммунистам?
Илона, где ты, голубоглазая чаровница, спаси меня от этого чудовища! Я понял, что не хочу этого больше знать. Иначе вся скорбь мира захлестнёт моё сердце. Я должен терзаться от любви, зачем мне эта клозетная эпопея?
— Она же на партсобрания ходит, бре-ке-ке! «Интернационал» там с дедами поёт.
— Отобьёшься?
— Да не в этом, блять, дело, бре-ке-ке! Мне пиздец, уродец, бре-ке-ке. Деньги все в трубу вылетели. Вот эта пятёра — это всё, что у меня осталось. С хаты выгоняют. Работы нет. Что мне, блять, делать, бре-ке-ке?
— А кувалда тебе зачем?
— А стену на хер раздолбать, бре-ке-ке! И трубу. Где-то в ней деньги мои. Я уже придумал: скажу, что принёс кувалду унитаз ставить, а сам — стенку расхуячу, бре-ке-ке!
От чудовищности этого плана меня передёрнуло. Крушить стены чужих санузлов кувалдой — я ни секунды не сомневался, что мой отчаявшийся друг на это уже способен.
— Ты обязан устроить меня на работу, уродец, бре-ке-ке!
Этому незадачливому имперсонатору Чингачгука казалось, что это я — я! — виноват в его злоключениях. Ведь до этого-то у него всё было хорошо, как по маслицу.
А я неожиданно понял, что инцидент с бандитами в «Садко» — это ведь благодаря Столбняку случилось. Он же и там был замешан, хоть и косвенно. Но без него бы я в гангстерскую малину не полез. Столбняк действительно был тлетворен и зловещ. Он нёс за собой инферно, покруче, чем Мэрилин Мэнсон. И если сейчас эти двое схлестнутся ментальными энергиями, произойдёт буря. Всем несдобровать!
Раскрылась дверь состава со стороны «Комсомольской», и на перрон вышла Илона. Невыносимо красивая, в чёрной куртке почти до пят, на голове — шапочка. Из-под которой блестели первозданной красоты голубые глаза, чистые и бездонные, как море.
Мы встретились взглядами. Я просиял, помахал рукой. А лицо Илоны вдруг перекосила мгновенная гримаса отвращения, она развернулась и пошла прочь.
Прочь?
-
Я так понял — Илона Столбняка увидела.
Я бы вообще его послал, чего с ним разговаривать-то.
Ждём следующую серию!
1 -
Пили у товарища дома портвейн, обмывали Шарп 777 и уже под вечер звонит его знакомая телка с общаги в Печатниках типа беги за винищем - приеду сношаться! А он мельком глянул в мои истовые глаза и кричит в трубку - подружку приведи, я не один. Она перезванивает и говорит все озорные девчонки разобраны, есть одна, но привередливая очень, просто так не даст, ей понравиться надо! Последнее условие мы пропустили мимо ушей. Забились в Текстильщиках, со стороны электричек. Стоим ждем и тут к нам одноклассник подвалил, хороший пацан, правда кулаки пудовые, давно не виделись, ну пока девок ждали все базарили как, что и кто где. Стоим полчаса, час - никого нет, пока товарищ не свалил наконец домой ужинать в семейном лоне. Тут же, через пару минут подгребают к нам две очаровательные голенастые девицы, покатываясь со смеху как лошади. Ну и понеслось. Позже выяснилось, кандидатура нового полового партнера рассматривалась ими издаля, с безопасного расстояния, дабы не подавать ложных надежд, но в поле зрения нас оказалось трое! Хозяина квартиры его любовница опознала сразу, но было сложно понять кто из оставшихся двух пацанов претендент на веселое бордельеро. Позже, в конце 90 х, я вдруг осознал что меня выбирали также точно, как мы проституток выбирали из числа имеющихся в наличии)))
4 -
Цена оргазма обратно пропорциональна возрасту, помноженному на желание.
1