Папакалипсис

Я уверена, папа справится. Он вообще у нас молодец. Так мама говорит. Папа лучше всех на свете умеет свистеть носом, а еще он любит, когда я ему бороду в косичку завязываю. Только ногти красить не любит, сразу пальцы поджимает, если я с лаком к нему крадусь. Один раз, пока он спал, я его накрасила маминым любимым цветом, золотистые звездочки приклеила, здорово получилось. Папа проснулся и побежал на работу. Вернулся грустный. В тот день у него ничего не купили. Сказал, из-за ногтей! Неужели людям не нравится, когда продавец с маникюром? А зачем тогда мама красит ногти?

И вот мама сказала, что уезжает. На целый день, то есть почти навсегда. А завтра Новый год! Но мама сказала, что успеет вернуться и встретить его с нами. Попросила папу вымыть пол, пропылесосить и поставить елку. И за мной присмотреть, конечно, хотя я сама за собой смотрю. Никуда от себя не убегу. А еще папа должен утром меня расчесать и накормить полезным. Полезного в холодильнике три кастрюли и еще одна миска. А мне мама поручила поливать кактус. Но так, чтобы он дожил до ее приезда.

Мама уехала. Мы с папой сели на диван рядышком и стали решать, как жить дальше. Я заплакала, а папа не ругал, сказал, что плакать полезно. И еще:

– Прорвемся! Давай елку поставим. Она нас развеселит.

Папа принес стул, залез на него, стал доставать со шкафа коробку. И вдруг стул хрустнул, папа полетел вниз, но удачно приземлился на диван. Коробка рядом упала, из нее елка высунулась.

У нас простая елка: нижние ветви большие, потом поменьше, потом совсем маленькие и наконец верхушка, немного кривая. Если сверху надеть звезду, елка сразу вешает нос. Пока мы собирали, еще одна неприятность случилось. Оказалось, все ветки почему-то одинакового размера. Наверно, выросли за год. Верхушка исчезла. Папа проворчал, что это не елка, а туалетный ерш. Тут-то я и поняла, кого ловит в унитазе бабушкин кот. Ершей!

Папа ходил вокруг елочки и чесал бороду.

– Ладно, сойдет. Теперь игрушки.

Игрушки у нас хранятся в диване, внутри. Папа смело распахнул дивану пасть и полез внутрь. И тут… диван укусил папу. Сначала сжал, а потом начал заглатывать, пока папа вместе с тапками не исчез внутри. Я жутко испугалась, пинала диван, требовать вернуть папу обратно. Приложила к дивану ухо. Внутри была тишина. Я уселась плакать. Теперь я знала, что это дело хорошее. Но диван вдруг булькнул, надулся и выплюнул папу назад. А вслед за ним – сундучок с игрушками.

Вешаю игрушки только я. У нас традиция такая. Потому что я мило и красиво вешаю, а у папы все время фонарик рядом с барабаном, или зайчик на одной ветке с волком. И мишуру он наматывает так, словно хочет елку задушить.

Папа открыл сундучок, а игрушки, как живые, кинулись в рассыпную. Овощи побежали под мою кровать, звери под диван, шарики-фонарики покатились в коридор. Мишура заползла на шкаф и там улеглась колечком.

– Что это было? – растерялся папа. – Бунт?

– Прятки, – сказала я.

– Давай собирать их. Безобразие какое!

Я полезла под кровать. Мы нечасто там убираемся. Иногда только. И еще я там храню вещи, которые могут понадобиться. Коробочки разные, тряпочки, кофточки. Камни с прогулки. Такое, полезное, которое родители сразу выбрасывают. Огурец я нашла первым. Он лежал на чепчике для пупса. Только я протянула руку, как огурец завизжал и стал зарываться в тряпки. Я его цап! – а он вертится, и даже укусил меня два раза. Потом, правда, успокоился и уже не пытался убежать. Я обрадовалась и быстро нашла морковку. Она отмахивалась от меня ботвой. За ботву я ее и схватила. Остальные сидели в рукаве кофты. Я зажала рукав с двух сторон. Попались!

А у папы дела шли хуже. Он пошел в коридор ловить шарики. Они катались у него между ног, потом все собрались за спиной, а когда он поворачивался, объезжали его сбоку и опять за спиной оказывались. Звери вылезли из-под дивана и хихикали. Я их всех быстро переловила, сунула в сундук и бросилась в коридор. Пока шарики думали, что обдурили папу, я подкараулила их и смахнула в коробку из-под елки. Они заметались внутри, а папа сказал «спасибо» и пожал мне руку.

– Будем их вешать? – спросила я у папы, показав на шарики.

Папа почему-то вздрогнул.

– Ну уж это слишком!

– А что же делать? Елка без игрушек будет?

Папа опять принялся чесать бороду. И очень долго ее чесал, сначала вдоль шерсти, потом поперек. Всю косичку растрепал.

– Повесим мишуру, а игрушки оставим на потом! – сказал он.

Но мишура не хотела спускаться со шкафа. Она била папу хвостом и вырывалась из рук.

– Ладно, – сказал он угрожающе. – Я тебе покажу, где раки зимуют.

Я очень обрадовалась. Все обещают, но никто так и не показал. Думаю, раки зимуют в раковине. Но зачем показывать это мишуре?

Папа принес с кухни целый стул. Осторожно поставил на сиденье одну ногу. Сиденье выдержало. Тогда он залез весь. Хрусть! Стул разломился. Мишура зашелестела, радуясь, что папа ее не достал. Папа сходил за следующим стулом. Развалился и он.

– Не надо, пожалуйста, у нас скоро стулья кончатся! – сказала я. – На чем мы сидеть будем?

– Как японцы, на полу, – прорычал папа. Он твердо решил разобраться с мишурой. – Что она о себе возомнила? Слезай, веревка драная! Слезай, гадюка! Аня, закрой уши. Я ее сейчас оскорблять буду.

Я сделала вид, что закрыла. На самом деле, я все эти слова знаю. И даже лучше, чем папа. А вот мишура, оказывается, не знала, поэтому не обиделась вообще, так и лежала на шкафу, лениво виляя хвостиком.

Папа принес швабру и попробовал согнать мишуру. Она прыгала по шкафу, папа с воинственным воплем гонялся за ней, сшиб коробки с мамиными сапогами и туфлями, повалил елку, но все-таки намотал мишуру на щетку.

– И так будет с каждым! – сказал папа, тяжело дыша.

Мы поставили елку торчком и обтянули мишурой, которая тихонько всхлипывала от обиды. А я решила надеть мамины красные лаковые сапоги, раз уж они так удачно свалились. Мама их прячет и никогда не надевает. Сказала, хранит до моей свадьбы. Так это уже скоро будет. Мне Гоша Пузиков из нашей группы предложил пожениться после Нового года и жить в трамвае номер шесть. Так что сапоги забираю. Ходить в них очень удобно, только надо держаться за стену.

После драки с мишурой папа предложил подкрепиться. Чтобы появились силы пылесосить. Обычно папа питается бутербродами, а мама заставляет есть суп. Папа называет его «жидкая пытка». А я люблю суп, его жевать не надо. Просто глотаешь, и все.

Мама сварила нам огромную кастрюлю ухи. Папа поставил уху на плиту и уселся ждать на последний стул. Из кастрюли повалила пена. Папа бросился снимать крышку. Только снял – из ухи выскочила рыбка и нырнула обратно. Папа моргнул.

– Аня, что это было?

– Ерш, – сказала я. – Туалетный.

– Что он забыл в нашем супе?

– Наверное, устал зимовать с раками. Греется.

Папа вынул половник и стал рыться в ухе. Ему попадались лук, рис, а рыбы не было. Мы уже решили, что нам от голода мерещится, как вдруг из кастрюли снова выпрыгнула рыба и упала на пол.

– Не ерш, а карп, – определил папа. – Знакомый. Он в нашем магазине в аквариуме плавал.

Карп лежал молча и был вареный. А потом стал расти. Он рос, рос, рос, пока на полу не осталось места. Я залезла на стол. Папа тоже. На плите кипела уха.

– Что делать? – спросил папа. – Ты умеешь уменьшать рыбу?

– Конечно! Ее надо есть, тогда она уменьшиться. Я пробовала. Мы в садике уменьшаем селедку.

Папа посмотрел на карпа, достал вилку и быстро-быстро все съел. Проголодался. Потом залпом выпил уху, прямо из кастрюли. Пол был скользкий, и пока папа мыл кастрюлю, я занялась фигурным катанием. Сделала ласточку и еще хотела сделать тулуп, но тулупа у нас нет. Только мамина шуба. И мама в ней уехала.

Папа домыл кастрюлю и запретил мне кататься. Сказал, что фигурное катание – опасный вид спорта. Будет много синяков, и на лбу тоже. И вообще рыбой воняет, надо пол мыть. Я принесла папе швабру и тряпку, папа набрал ведро воды, начал убираться. Убирался он, убирался, а грязи только больше становилось. Махнет папа шваброй – кучка мусора вырастает, махнет еще раз – пятно появляется. Папа сказал, что наша кухня – проклятое место. Что ни сделай, только хуже выходит. Совсем руки опустил. Я отняла у него швабру, сгребла мусор и быстро-быстро все замела под холодильник. Получилось очень чисто, лучше прежнего. Холодильник перестал дребезжать и подпрыгивать.

После такого папа решил не мыть пол и вытащил из кладовки пылесос. Пылесос у нас замечательный, с длинным хоботом и шумит, как самолет. Папа пошел в спальню и вдруг как закричит! Я туда. Смотрю, а пылесос ковер в себя втягивает. Сюп! – и проглотил. Папа кричит:

– Отдай ковер!

А пылесос ему:

– Ни за что! Пылью меня всю жизнь кормите, а я натуральную шерсть люблю. В ней моль, ценный белок.

Папа стал потрошить пылесос, а там никакого ковра нет. Переварился уже! Придется новый покупать, такой же. А когда мы перешли с пылесосом в большую комнату, тамошний ковер уже знал, что случилось. Поэтому он взлетел, открыл уголком окно и был таков. Папа с пылесосом стоял, разинув рот. Борода растопырилась и от ветра шевелилась, как живая.

– Это был дикий ковер, они в неволе не живут, – сказала я.

– Когда это он одичать успел? – сказал папа. – Мы его месяц назад с рынка принесли. Ручной был. Пойдем ловить.

Мы оделись и вышли на улицу. Ковер летал над детской площадкой, а потом приземлился на горку.

– Пригнись, – сказал папа. – Сейчас мы его схватим.

Ковер что-то заподозрил и завозился, словно хотел опять взлететь. И тут папа прыгнул на него, как зверь, вцепился и давай скатывать. Тут и я подоспела. Вдвоем мы свернули ковер в рулон и понесли домой.

– Скажем маме, что почистили его свежим снегом, – сказал папа и подмигнул мне. – Так полезнее для здоровья.

Дома мы перевязали ковер скотчем. Решили пока не стелить. Папа сказал: пусть подумает над своим поведением. Было уже поздно, и мы пошли спать. Я попросила папу посвистеть носом, и он посвистел. Ему так понравилось, что он всю ночь этим занимался. А я вспомнила, что мамы дома нет и опять заплакала. Получилось только две слезы. Но мамочку я все равно люблю!

Утром мы проснулись, потому что журчала вода. Приятно и негромко. Я посмотрела вниз: мимо моей кроватки проплыл папин носок. Другой, как медуза, шевелился на дне.

– Папа, – сказала я. – Научи меня плавать.

Папа приоткрыл один глаз.

– Давай на коньках покатаемся, – сказал он.

– От коньков синяки на лбу, – напомнила я. – И по воде на них кататься неудобно.

Тут папа вскочил, как ошпаренный, зашлепал босыми ногами. Вернулся назад злой, мокрый, с красными мамиными сапогами для меня. Сказал:

– Обувайся! Я воду перекрыл, идем вычерпывать.

Мы с папой команда. Я собирала ковшиком воду, а папа носил ведра и выливал в туалете.

– Зато пол будет чистый! – сказала я.

И тут дверь открылась, вошла мама. Румяная, как яблочко, и с подарочным пакетом. Папа застыл с ведром в руках. Я попыталась быстренько снять и спрятать сапоги. Лужа на полу превратилась в ручеек и сама собой всосалась обратно в трубу.

– Как вы тут без меня? – спросила мама, снимая шубу и ботинки.

– Мам, я кактус не полила, – созналась я. – Он, неверное, засох.

Но кактус выжил. Пока мама на него любовалась, мы с папой побежали расстилать ковер, который был уже достаточно наказан. Но он разорвал скотч, дополз до большой комнаты и аккуратно раскатывался на полу. Игрушки выскочили из сундучка и залезли на елку, которая стала худеть сверху вниз.

Я знала, что мама волшебница. Когда она возвращается домой, все встает на свои места. Мама заглянула в большую комнату и с подозрением спросила:

– У вас точно все было в порядке?

– Ну, – замялся папа. – У нас случился маленький апокалипсис.

– Папакалипсис, – поправила я. – Но теперь все хорошо.

Мы пошли на кухню готовить вкуснятину. Мама готовила, а мы с папой ответственно вылизывали тарелки. И я вдруг подумала, что очень жду новогоднего чуда. А оно такое: везде темно, гремит салют, и Дед Мороз, с бородой, завязанной в косичку, на цыпочках идет к елке, чтобы положить под нее подарки. Поправляет мое одеяло, свистит носом и исчезает до следующего Нового года.