Ипикаэй, мазафака! (черновики, которые никому не нужны)

Судьба постоянно шепчет мне: Ипикаэй, мазафака! Нежно шепчет в самое ухо и гоняет как жука по сковородке. Но я не сдаюсь - смело смотрю в лицо старухе. Спокойно, как Ней под ружьями австрийцев. Даже сейчас, когда любой с воплями убежал бы. В панике забрался под стол, притворился мертвым. Не смотря ни на что, я спокойно жду очередной пинок под зад.

Сегодня великая дата. Праздник, которому нет конца. Все потому, что благоверная Толстяка месяц назад увлеклась кундалини-йогой. День в день тридцать первого числа прошлого месяца Рита зажала туристический коврик под мышкой и вошла в двери, из которых доносились удары гонга и песнопения. Зашла и вышла просветлённой.

Мы это отмечаем, потому что ничего более знаменательного в календаре не нашлось: до Дня Благодарения далеко, а дни рождения еще дальше.

Отмечаем основательно и жестоко. На то количество рубона, которое женушка Сдобного мечет на стол, невозможно смотреть без содрогания и внутренних вибраций.

– Сегодня ужин в индийском стиле, небольшие закуски, Макс, – мурчит она. – Чатни, бирами, коровье барбекю. Любишь коровье барбекю?

Я с сомнением рассматриваю на готовый упасть на колени стол. Чатни, бирами и три кило крепкого белого.  Гора тушеной фасоли. Тут  от ожирения умер Рональд Макдональд, а Фушон сошел с ума.

– Говяжье? – предполагаю я  и кошусь на двадцать фунтов вырезки с аппетитным дымком. Заготовку будущего панкреатита. Муженек вновь обращенной в йогу жарит под окном вторую партию. Жарит  бескомпромиссно,  как Сатана грешников, снизу доносятся ругань, треск раздираемого дерева и ветры, которые он испускает в беспощадной борьбе за хавку. Соседи вывалили из окон, с интересом наблюдая, как тот мечется у импровизированного гриля из бетонных блоков с соседней стройки, на которые небрежно брошена канализационная решетка. Мимо распахнутых окон валит густой дым.

– Дурачок, – Рита щекочет меня усами за ушком, – это же Индия! У них там коровы! 

В Индии коровы, киваю я, и чтобы не мешать приготовлениям устраиваюсь в покрытом жирными пятнами кресле в углу. Рубинштейны задерживаются, их катафалк с утра хандрит, чихает сизым, истекает последними каплями черного масла. Ставлю полный комплект зубных протезов против порножурнала, что старик, вытянув от усилий цыплячью шею, толкает тачку, в руль которой отчаянно вцепилась Рубинштейниха. Ему осталось только помереть от усилий. И тогда бы пазл сложился, он лег бы в багажник недавнего приобретения. В темной визитке с подвязанной челюстью. Еще пара кварталов и судьба сядет на него своей мягкой задницей.

Судьба. Я проговариваю про себя по буквам – СУДЬБА. Шесть букв. И ни одна не радостная, если ты потомственный неудачник и радуешься даже маленькой крошке счастья случайно оброненной теми, кому повезло больше. Ты – разменная монета, сдача с крупных купюр.

Судьба, это то, что никогда до конца твое. Мелкие крупицы принятых тобой решений, которые болтаются в огромном океане случайностей. Оборванных разговоров, не заданных вопросов, пустоты, в которой ты вращаешься. Трех чахоточных китов везущих тебя, ничерта не понимающего из ниоткуда в могилу. Будь моя воля…. Если бы я захотел… Хотелось бы…

На этом моменте я прерываюсь, потому что прибыли Рубинштейны. Моисей кутается в неизменный шарф и жалуется на холод, несмотря на то, что в комнате душно. Он кивает мне и громко сморкается.

–Тише! – шикает Рита, – Макс пишет на родину, в Мондавию.

– В Кабул? – уточняет ее муженек,  появившись с миской горячего, – там сейчас такой замес, дарлинг! Письмо вряд ли дойдет.

Я пожимаю плечами, оставляя ему его заблуждения. Жить с ними легче, чем с печалью знания.  И все же откладываю телефон в сторону, нужно поучаствовать хотя бы в официальной части. Мы рассаживаемся за столом.  Его величество берет слово, наполняя самый большой из разномастных бокалов.

– За тебя, мой поросеночек! – торжественно объявляет он, закидывает порцию в хлеборезку, а затем оглушительно икает.

– Все оттого, что ты сегодня не чистил чакры! – беспокоится Рита.

– Да как не чистил? – оправдывается Толстый, джин льется у него из ноздрей на грязную белую майку,– утром и еще раз на работе. Меня так прижало, еле добежал. Мне кажется – это от специй, которые ты теперь добавляешь везде.

– Саватхитхарма с тобой, – не соглашается его благоверная и делает несколько таинственных пассов над столом.

– Я чувствую как прана разливается по комнате, – уверенно говорит она.

– Это не я, – тут же сообщает ее муженек.

В их спор включаются Рубинштейны, я выпиваю за здоровье Риты и опять лезу в телефон.  Краем уха слушая, как Руфь рассказывает о своей приятельнице, которая питается исключительно подсолнечным маслом. Обычные разговоры, в которых я не участвую.