Синица

Хлебные крошки в пятки босые. И тишина.
Стол деревянный, чашки пустые. Входит она.
Окна чернеют, ночь за порогом. Но не до сна.
Губы синеют, смотришь на Бога. Ты не одна.

Тусклые нимбы, строгие лица. Шепчешь мольбу:
«Если журавлик станет синицей, я не возьму.
Если мир вечный дракой увенчан, лучше сбегу.
В век быстротечный имя навечно я сберегу».

Градины пота, липнет сорочка. Руки дрожат.
Улицу кто-то сделал молочной. Хлопья летят.
Он недоволен, смотрит устало. Хватит, молчи.
Тёмные очи, слёзы — лёд талый — блики свечи.

Стрелки моргнули, дрогнуло время, ты отмерла.
Лики уснули одновременно, полночь пришла.
Жёлтые кляксы мёртвого света — там, за окном.
Чей-то ребёнок ходит раздетый — так, босиком,

Топчет упрямо снежную кашу: буквы, слова.
Ты не живая — ею быть страшно, но не мертва.
Детские руки тянутся к окнам: можно читать!
Сколько искала в сене иголку. Хватит искать.

«Если синица просится в руки — дай ей тепло.
Миру лечебны вечные муки — это не зло.
Имя — не правда, правду ты снова ищешь не там.
Медленным ядом вечность-награду в жизни не дам».

Ластиком белым стёртые строчки. Плачет зима.
Детской рукою — белая точка. Прочь от окна.
И в колыбели плачет ребёнок. Ты вместе с ним.
Лица с надеждой смотрят с иконок. Шепчешь: «любим».