Голуби
Я знаю одно кладбище, которое практически ничем не отличается от других, но есть в нём одна особенность.
================
Высекалось ранее утро с клубящимся серым туманом, который освещался «болезненным», жёлтым светом уличных фонарей. Пятна света были похожи на огромные глаза, которые гипнотизировали его, проникали в душу, и, как казалось ему, наполняли её вязкой желтизной, в которой, словно пустая жестяная консервная банка тарахтело, мельчило и сбоило сердце.
Надев чёрный спортивный костюм, вышел на улицу. Он шёл, слегка прихрамывая на правую ногу. Завернув за угол красного кирпичного девятиэтажного дома, в котором располагалась и его квартира, он почувствовал свежий ветер, вырвавшийся из небольшой берёзовой рощи, который сбил выхлопные газы от машин, урчавших во дворе. Он побольше вдохнул воздуха, в голове закрутились воспоминания.
Он отогнал их и направился к массивной, железной, ржавой двери в подвале дома. Постучал. Никто не откликнулся. Потянул за изгиб ручки. Не шелохнулась. Достал небольшую отвёртку, поковырял в проёме замочной скважины. Щёлкнуло. Дверь, тяжело и глухо скрипнув, медленно, словно нехотя отворилась. Вспыхнувший не яркий свет на пару секунд ослепил его. Разогнал темень. Продержавшись малость, погас.
Дверь с грохотом закрылась за ним, будто попала под сильный удар. Он дёрнулся, вздрогнул и успокоился. Потом впотьмах, вытянув руки, нащупал кресло и сел.
Он кого-то ждал, время от времени поворачивая голову к тонкому пучку света, пробивавшегося через боковые щели не плотно пригнанной двери. Просидев минуть пятнадцать достал из кармана куртки бутылку водки, свернул жестяную закрутку и осторожно, чтобы не промахнуться в потёмках, налил в гранёный стакан.
Оказываясь в подвале, он вспоминал одну и ту же картину. Ему не хотелось вспоминать, но это как бы исходило не от него. Было ощущение, что кто-то или что-то насильно навязывает её. Эти кто-то или что-то было неумолимо, непреодолимо и сламывало его мысли.
В памяти вспыхнуло, как они (группа разведчиков) вошли в небольшой с первого взгляда пустынный афганский кишлак. Пройдя по пыльной дороге, выбрели на противоположную сторону. Впереди был видна небольшая мелко каменистая гора, на вершине которой они решили остановиться, сделать засаду, чтобы встретить банду душманов.
На войне нужно уметь дружить с местностью. Тут их и обстреляли, но откуда? С тыла кишлака, который они только что прошли, но едва они отдалилась от саманных домиков и ограждающих их саманных дувалов, метров на двадцать, они оказались на совершенно открытом пространстве. Палить начали со всех сторон.
Он помнил острую боль в верхней части бедра. На комбинезоне была дыра от пули: вышла, не застряла. Из чего стреляли? Скорее всего из «бура»: английская винтовка типа винтовки Мосина образца 1891 года с более крупным калибром: мощная, дальнобойная и очень точного боя. Видимо, как подумал он тогда, перебили бедренную кость в самой верхней её части. Возможно, что задели артерию или вену, лимфатические узлы.
Он полз, чтобы прикрыться за дувалом. Нога волочилась и скреблась по неровности почвы. Он перевалился на спину и полз на спине, отталкиваясь левой ногой, головой и руками, волоча за собой автомат. Снайпер не отпускал. Около головы вздымались фонтанчики комочков земли. Душман пытался добить его в голову. Наверное, и добил бы, если б не ребята.
Они проломили дувал и стали осторожно вытаскивать его через пролом. Плечи и таз прошли, а правая нога зависла на той стороне, словно привинченная к земле и мешала тащить дальше. Он пытался отодрать её. Кто-то протиснулся через пролом, поднял и выпрямил ногу. После этого его перетащили на противоположную сторону дувала.
— Воспоминания, — буркнул он. — Чтоб их чёрт взял.
Он хотел ещё что-то сказать, но раздался голос.
— Здорово, Викторович.
Свет вспыхнул.
Сантехник Сергей. Высокий, крупный парень с лопатообразными ладонями. Лохматой, седой шевелюрой. Лет пять назад он пил до остолбенения и лёжки. Потом сделал голубятню на опушке в роще: сколотил деревянную коробку, затянул бока металлической сеткой, поставил на четыре столба, подвёл лестницу на второй этаж, завёл пернатых, свистнул, и как рукой обрезало водку.
— Привет, — ответил он. — Расскажи.
Сергей заморгал и удивлённо посмотрел на него.
— Да я тебе сотни раз рассказывал о них. А ты всё расскажи, да расскажи. Память в дырках. Уморил голубями. Дались они тебе.
Сергей был энциклопедистом по голубям. Он знал их окрасы, породы, строения: мазуристые, кружастые арапы, цыгане, тульские жуки, тульские монахи, белые хохлатые русские туманы, где подклювье, ноздря, восковица, уздечка, зашеек...
— А что ещё слушать, — он посмотрел на Сергея, который хлопал тяжеловесными ресницами, как бабочка-однодневка крыльями. — Телевизор. Как дорожают доллар, евро, гречка, макароны, рис.
— А я хочу, — Сергей разметал шевелюру, — здесь телик небольшой поставить.
— На хрен он тебе нужен. Живи хоть здесь спокойно. Лучше, когда время есть, лазь в будку с голубями и свисти.
— Да что ты привязался к голубям. — Сергей открыл шкаф с инструментами, достал тяжёлый разводной ключ, кусачки и бросил в чемодан, с которым он таскался по квартирам. — Построй голубятню, я тебе помогу и голубей дам, и свисти.
— Люди перестали мне нравиться, — он смотрел, как Сергей, вытащив смоляную нитку из инструментального шкафа, быстрыми и точными движениями обматывал резьбу на вентиле смесителя. — Скубутся, дерутся. Не могут просто жить. Ты можешь. Дело знаешь. Увлечение имеется. С тобой можно разговаривать. Да ещё со Светкой — кудрявой продавщицей, — он засмеялся, — у которой водку покупаю. Да с женой изредка. Уехала она с внучкой в санаторий «Золотые пески» в Белоруссию. Там говорят прилично и недорого.
— По телику можно смотреть войну. Дома не посмотришь, — хмуро ответил Сергей. — Жена помешалась на шоу. Там, где бабам шмотки примеряют.
— Занесло тебя. Куда стадо, туда и ты. Знаешь, Серёга. Честно и от души скажу тебе. Можно поговорить, вспыхнуть, продавить себя, а не хочу я продавливать себя. Отвоевался. Хватит. Никаких подвигов. Разберутся. Любая война когда-то же кончается. Только не нужно накачивать меня: люди гибнут, города бомбят. Я это знаю. Наелся.
— А я собираюсь поехать на Украину. Другие воют. Ты же воевал. Вот и я.
— У меня, в отличие от тебя, никогда голубей не было. Я в детстве из рогатки воробьёв стрелял, а после школы похулиганил. Из детского пистолета мелкокалиберный сделал. Чуть не посадили. Начальник милиции пожалел. Я с его сыновьями дружил.
— Судьба другая была бы, — Сергей захватил правой лапищей лицо и помял его, — у меня была вначале судьбы пьяницы, сейчас сантехника, а станет ещё судьбой военного. Ладно. Поговорим ещё. Пойду, по квартирам нужно пробежать. Сам знаешь: бачки, краны, сифоны, смесители, раковины, ванны. А ты отдыхай. Пробегу и вернусь. — Он шумно вздохнул. — Сантехника сейчас почти у всех иностранная. Редко ломается. Это раньше конопатка, замазка... Рубчик, трёшка...
После ухода Сергея он заглотнул второй стакан. Спиваюсь? Может быть, но об этом лучше не думать. А если думать, то нужно находить причину. На душе легче. Можно кого-то повинить. И он находил. Афганистан, но в Афганистане ему повезло. Он не заболел там. Афганские заболевания для чужеземцев, а чужеземцем он начал считать себя после первого года пребывания в Афганистане, были проклятьем. Об этом он узнал на встрече выпускников спецкурсов от своего товарища Володьки Звягина: генерал-майора, служившего в контрразведке.
— Сколько ребят там полегло, — сказал он Звягину. — Поубивали выше крыши.
— Поубивали пулями, а многих, — ответил Звягин, — ещё больше поубивали болезни.
Со слов Звягина он и узнал, что потери от болезней во время афганской кампании советских войск в 8-10 раз превышали число боевых ранений и травм.
— Да брось, Володя. Не верю.
Высшая статистика была не в его компетенции.
— Твоё дело. Я ездил в Афганистан и знаю, кое-что видел своими глазами. Этот народ невозможно победить. Напрасно мы втолкнулись туда.
Самую большую опасность, как рассказывал Звягинцев, таила вода. Она была основным источникам брюшного тифа и гепатита. Не меньше головной боли доставляли вши. Завшивленность была страшная: не хватало воды для мытья. Особенно тяжело было солдатам. Они часто не могли понять, больны или нет, поздно обращались за помощью. Брюшной тиф, дизентерия, вирусный гепатит, малярия, москитная лихорадка не отлипали. Одна инфекция наслаивалась на другую, так что старая поговорка о том, что зараза к заразе не пристаёт, там не работала.
— А ты сам, Володя, во время своих наездов, какую воду пил?
— Наверное, — словно не заметив вопроса, сказал Звягинцев, — правы были те, кто писал в сопровождении к очередному цинковому гробу «погиб в бою» вместо «умер от тифа»? Так что благодари Бога, что в спецотряде работал, а я вот побаливаю. Говорят, что рак. А там, кто его знает. Может зараза какая-нибудь притаилась, а сейчас грызть стала.
Умер Звягинцев в онкологическом центре на Каширке. Ездил он к нему. Высох, как скелет. Говорил тогда, когда пальцем затыкал вырезанную дырку на горле.
Часа через два пришёл Серёга, достал из шкафа однорычажный смеситель с шаровым механизмом и стал его разбирать, пыхтя и слегка поругиваясь.
— А как ты бросил пить, Сергей?
— Взял и бросил, — ответил Сергей, вставляя в тиски накидную гайку и подводя к ней метчик, чтобы поправить резьбу. — Больше не буду. И Вы бросайте, а то сопьётесь. Каждый день по бутылке. Не заметите, как водка захватит.
— А ты прав. Дело говоришь. Сопьюсь. Принимаю твоё предложение. Построим для меня голубятню. Я их гонять буду. Вот так.
Он заложил два пальца в рот и оглушительно свистнул.
Через неделю возле голубятни Сергея появилась ещё одна. Викторович забросил телевизор, водку, с утра до вечера с перерывами на обед гонял голубей и часто говорил Сергею.
— На тебя одна надежда. Когда я умру, ты возле моей могилки поставь голубятню.
-
-
Ответ на твой недавний вопрос прибило к литературным берегам!)
-
Ыыыыы. Ну, теперь можно не переживать, по ночам спать спокойно - а то я беспокоился)
1