«Ты можешь всё, как терминатор...»

I.

Один мой приятель, повстречав на улице собак, зовет их не иначе как «бобики». Начинает радостно попрыгивать и вилять задом, вторя их оптимизму.

— Бобики, бобики, бобики! — орет он. — Хоп, хоп! Смотри на них, какие! Бобики! Ишь? А, ну-ка. Бобики, ко мне! Ать, ать. Ты посмотри, какие. Хоп, хоп, хопачки. 

Как только животные исчезнут из его поля зрения — припадок заканчивается. Собачата, обезумев от внимания, стремглав дают круг почета и появляются в арке с другой стороны двора. 

— О-о-о-о-от они! Бобики, бобики, бобики, бобики! Идите. А ну! Ну-ка! Хыч, хыч! Давайте! Прыг, прыг, смотри! Ать! Бобики! 
Гулять с ним во дворе мне вовсе даже не нравится.

II.

В ощутимо раннем возрасте, в начале каждого нового дня, сверстники мои бахвалились, что им вчера вечером:
— всыпали по первое число
— выдали на орехи
— задали трёпки.
А ещё их пороли, как сидоровых коз, хлестали, давали ремня и прочие радости, прочие приключения. Я же никогда особо бит не был. И меня это раздражало. Не оттого, что я уже тогда был психопатичен и полон отклонений от нормы, а, банально, хотелось прильнуть к честной компании высеченных господ. Жаловаться на отбитые шлангом почки, тактично отказываться играть в сидячие игры и, со значением, подчеркивать: а сегодня мне вообще несдобровать.

Жажда трёпки толкала меня на совершенно некорректные мероприятия, где хищения чужих урожаев было сродни рекламной паузе перед суперигрой. Нами билось всё, что билось вдребезги. Жглось всё, что жглось дотла. Ломалось всё, что нельзя было унесть целиком. Вечерами членов банды лупили так, что ор стоял как на бойне. В лучших традициях Мэттью Стокоу. А у меня... У меня была эта дурацкая выволочка. Наказание, подобное собственному названию — смешное.

Бывало, садился на бережку озера Лена и мечтательно шептал набегающим волнам: «Ну, это ничего. Мне ещё обязательно когда-нибудь выпишут пиздюлей». Формировать запросы Вселенной я никогда не умел, а в ощутимо раннем возрасте и подавно.

III.

Один мой приятель любил крошить в суп сухари. Шумно его хлебал и запивал молочком. Потом он говорил: «Так!» Брал палку и выходил во двор. Поколачивал одобрительно по скамейкам, тарахтел по штакетнику, мчась вдоль забора, воображал меч и одерживал победы. Потом он говорил: «Так!» Хватал за веревку грузовик и мчал за песком для плотины. Гудел страшно! Звук двигателя его машины рисовал в фантазиях смертоносно кашляющий горбатый бронепоезд. Доминошники приветствовали трудягу, делая ручкой. Потом он говорил: «Так!» Сдвигал козырек кепки в сторону, выставлял ногу вперед и жадно пил компот или квас. И говорил: «О-ох!». И только потом: «Так!»

IV.

В юношестве, сходить с Маринкой покурить было целой операцией. Пачка сигарет (как правило, «North Star» или горлодёрки «Тройка», «Рать», красная «Оптима», и варианты) пряталась по дороге к «курилке», внутрь железной трубы, что когда-то являлась столбиком для ограждения. Непосредственно пачка погружалась в непосредственно целлофановый кулёк, этот нехитрый багаж крепился к верёвке, на конце которой был примотан магнит. Щёлк магнитом в трубе — готово. Попробуй, найди. Рискни рассекретить, «...квест Шаламова, шутер Балабанова».

Курили в разъёбанном вагончике на территории загибающейся громады «Сельхозтехники». Такие вагончики возили работягам на долгострой или на поля, во время уборки зерновых культур. Со всех сторон в этот «шалаш» светило солнце. Как в боевике «Коммандо», когда Джона Матрикса загоняют в сарайчик, изрешечивают этот сарайчик в хламину, и через пулевые отверстия брызжет надеждой «непобедимое солнце». Больше, однако, нравилось курить в дождь. Старались подгадать.
— Щас вьебёт дождина! — спешила ко мне Маринка. — Погнали!
— Мчим! — не мешкал я.

«Высасывали» курева мы, обычно, штук по шесть на рыло (если таковое количество имелось в наличии). Наши юные, гладенькие ебальнички становились зелёными. Сердце клокотало радостью, а остальные органы лютейшее тошнило. Мы возвращались домой, воняя полынью и сплёвывая еловые ветки. Мы возвращались домой с приятной дрожью в ногах. Мы возвращались домой довольные собственной «взрослостью». Нам было по четырнадцать. Впереди была жизнь. Безусловно интересная. Невероятно насыщенная. Бесконечно долгая.

V.

Пацан гонит велосипед. Пацану совсем немного лет. Он в начале. Подбрасывает лужи в осеннюю возмутительность. Хохочет. Орет:
— Пап, догони! Догони, пап, меня, а? Папка! Ну-ка, спробуй меня догнать, пап?!
Мчит. Не угнаться.
Конечно. Ведь у него велик. Он быстрее всех. Он перегонит. Он обогнет Вселенную, пока эти черепахи донесут свой хлеб по домам. А у отца и того хлеще — половина буханки ободрана голодной энергией малого. Самый хруст, самый кайф.
— Пап, лево руля!
Катафоты на велике у этого пацана, до дрожи, как у меня. Как у моего велосипеда. В моём тогда. В моём прошло. 
Не прошло. 
— Догони, па?..