Святое озеро

Узнав, что муж собирается побывать на знаменитом Святом озере, Софья Андреевна убедила его навестить дальних родственников в Шиловском имении.
— Остановишься у них, — наставляла Софья Андреевна. — Отдохнёшь с дороги, а потом Пётр Григорьевич на озеро и отвезёт. Человек он замечательный, а, главное, твой большой поклонник. Вот увидишь.
***
— Не устаю радоваться своему везению! — перекрывая грохот и скрип брички, кричал Пётр Григорьевич. — Ведь расскажу кому, не поверят, что с самим графом Толстым на Святое озеро ездил. А я расскажу! И дети, и внуки, и, дай Бог, правнуки пусть знают, что предок их со Львом Николаевичем знаком был. Беседовал! Heures de loisir (Часы досуга), можно сказать, проводил!
Толстой, утомлённый долгой дорогой, устало кивал.
— Бричку эту, — хозяин стукнул кулаком по сиденью, — на вечную стоянку определю. Что б в поместье стояла и за ворота больше ни-ни. Табличку медную приколочу!
Он обмахнул разгорячённое лицо панамой и счастливо рассмеялся.
— Эй! Как там тебя? — Пётр Григорьевич пхнул кучера в спину, — Понимаешь, простая душа, кого везёшь?
— Право слово, — нахмурился Толстой, — ну нельзя же так. Все мы люди, а звание человека уже выше всех званий.
— Запишу! — прямо-таки взвизгнул Пётр Григорьевич. — Позвольте записать, не то непременно забуду!
Он полез было в карман за блокнотом, но в это время кучер, обернувшись, указал кнутом, — Вон озеро-то. Приехали, барин.
За сосновыми стволами блеснула вода. Потянуло прохладой, прелой травой и медово-пьянящим ароматом белозора.
— На дым правь, — привстав, скомандовал Пётр Григорьевич. — Видишь, где дым? Там нас Егорыч поджидает.
Он радостно потёр ладони.
— Я его ещё вчера сюда отправил. Bivouac (Бивуак), армейским языком выражаясь, разбить.
И действительно, не прошло и нескольких минут, как бричка подкатила к просторному, человек на пять-шесть, шалашу, из которого вынырнул крепкий пегобородый мужик. Двое мальчишек, сидевших чуть поодаль у костра, вскочили и, скинув шапки, поклонились.
— Егорыч! — радостно закричал Пётр Григорьевич, спрыгнув на землю и помогая спуститься Льву Николаевичу. — Голубчик! Встречай гостей. 
— Милости просим, — солидно ответил тот, с любопытством косясь на Толстого.
— Ах, какие хоромы отстроил, — всплеснул руками Пётр Григорьевич, разглядывая шалаш. — Уважил, ей Богу, уважил. А уху сготовил? Страсть, как ушицы хочется.
— Помилосердствуй, барин, — застонал Егорыч, — уж сколько раз говорено...
И оба перешли на громкий шёпот.
Толстой постоял, прислушиваясь к долетавшим обрывкам фраз: «отродясь не водилось», «бреднем бы прошёлся», «всяк подтвердит», «моей хозяйке вот таких щук привозили», «врут, сукины дети». Заскучав, подошёл к сидящим у костра мальчикам. Те вновь встали, настороженно глядя на гостя.
— Нравится на озере?
Ребята неуверенно покивали.
— Славно. Славно, — Лев Николаевич, не зная, что сказать ещё, развернувшись, пошёл к озеру. Опустившись на корточки, попробовал рукой неожиданно холодную воду.
— Пожалуй, пройдусь, — громко, ни к кому не обращаясь, объявил он.
— Нет-нет, — немедленно подскочил Пётр Григорьевич. — Для подобных целей наличествует особый человек. А именно, лодочник! Нечто вроде экскурсовода. В праздничные дни народ сюда со всей губернии съезжается. Кто воды набрать, кто помолиться, кто просто целебным воздухом подышать. Богомольцы, опять же. Вот наш лодочник за копеечку и катает народ. А зимой в монастырь перебирается. Так и живёт. Егорыч, давай-ка, кликни его.
— Герасим! — сложив ладони рупором, взревел Егорыч. — Герасим! Уснул что ли?!
На противоположном берегу плеснуло, и из камышей вышла плоскодонка с одиноким гребцом.
— Герасим, как у Ивана Тургенева, — хохотнул Пётр Григорьевич. — Вот только поплывёт с ним не моська, а целый Лев.
Сообразив, что сморозил глупость, он осёкся, и, прикрыв рот рукой, виновато посмотрел на Толстого.
— Действительно забавная jeu de mots (игра слов), — поспешил успокоить Лев Николаевич. 
Странно, но в этом, казалось бы, святом месте он чувствовал себя крайне неуютно. Граф подсознательно надеялся найти здесь некий придающий силы источник. Изгнать начавшую мучать бессонными ночами невнятную тревогу. Озеро же встретило холодом и неуловимо проступающим беспокойством.
Лодочник, тем временем, подошёл совсем близко и, развернувшись кормой, причалил.
— Герасим, голубчик, — тараторил Пётр Григорьевич, помогая Толстому ступить в лодку, — расстарайся, покажи Святое во всей красе. И вёслами не плещи, греби потихоньку. 
Лодочник, худой мужик с иконописным лицом мученика, согласно затряс жидкой бородкой.
— Не изволь волноваться, барин. Отродясь никто не жаловался. Покатаем дедушку и в сохранности возвратим.
— Ишь ты, «дедушку», — раздражённо повторил про себя Лев Николаевич, усаживаясь.
Плоскодонка оказалась ладной, а, главное, сухой. Графа удивила лишь лежащая на дне цепь, тянущаяся от носа до кормы.
— Цепь-то для чего держишь? — спросил он.
— Так на ночь лодку замыкаю, — Герасим осторожно, выгребал на середину озера. — Водяных стерегусь.
— Водяных?
— Неужто никогда не слышал? Что там лодку, им человека утопить, или в болото на гибель свести — плёвое дело. Они крупные, которые старые — аж с мужика ростом. Личину свою менять могут. Выйдет человек из кабака, а к нему краля мосты мостит — утешь вдовушку, у меня на озерке шалашик сенокосный, и ушицей побалую и чарочку хмельную налью. Кивнёт мужик головой, с дороги шагнёт и поминай как звали, даже косточек не найдут. Да и анчуток здесь видимо-невидимо. Отсюда нечисть с нежитью по всей рязанской земле расползается. Под водой, дедушка, не дно песчаное, а ворота в геенну огненную. В Вельзевулово царство!
— Хм. Отчего ж тогда озеро «Святым» назвали?
— И-и-и, — захихикал лодочник, — вправду не знаешь? Это апостолы Пётр и Павел врата адские храмом запечатали. А, как стал собор в пекло проседать — водой затопили. Только, как ни оберегайся, всё ж нечисть лазеечки ищет и наружу выбирается. Оттого наши прадеды вкруг озера пять часовенок отстроили, дабы крещёный люд беречь.
— Однако.
— И, хочешь верь, хочешь не верь, — Герасим сузил прозрачные, будто выгоревшие глаза, — влечёт в это место самую грязь рода человеческого. И не жуликов с душегубами. Нет, других!
— Это кого же?
— А того, кому святая церковь поперёк горла встала. Кто хулу на Спасителя возводит и над таинствами глумится. Кощунствует. Учеников плодит и по миру рассеивает. Догадываешься, о ком говорю, граф Толстой?!
— Tiens, parbleu (Ну, конечно), — вздохнул Лев Николаевич. — Ладно, возвращаемся. Недосуг мне вздор слушать.
— Не вернуться тебе отсюда, лжеучитель, — Герасим растянул тонкие губы в улыбке. — Тут останешься. Неровен час, обронишь картуз в озеро. Потянешься достать, вот лодку и перевернёшь. А там, как Бог даст. Либо бортом по темечку получишь, либо водой захлебнёшься. Уж я и на помощь звать начну, и нырять, да всё без толку. Ко дну камнем уйдёшь.
Он, скрипнув уключинами, сложил вёсла в лодку.
— И напоследок, знай... — начал было Герасим, и осёкся.
Толстой беззаботно улыбался. Лицо его просветлело, глубокие морщины на лбу разгладились.
— Это ж надо было столько времени терпеть? — казалось, он говорит с собой. — С одним поладь, другому по-христиански прости, третьего изловчись не обидеть. Усмирял себя, стыдил, уговаривал, сил у Господа просил. Супротив собственной природы шёл. Душевного равновесия жаждал. Но иногда поводья отпускать должно, не то совсем загонишься. Согласен, mon ami (друг мой)?
Герасим опасливо кивнул.
— А раз согласен, не обессудь!
Лев Николаевич поднял со дна лодки цепь и легко, будто гнилую верёвку, разорвал. 
— Владычица, Пресвятая Богородица.., — закрестился Герасим.
Граф, крутанув, намотал обрывок на кулак и с размаху ударил в борт. Дерево треснуло, полетели щепки.
Лодочник, испуганно вскрикнув, откинулся назад и свалился с сиденья. Толстой встал, широко расставив ноги. Оскалился.
— Утопить меня вздумал?
— Не губи, батюшка, — запричитал Герасим, закрывая лицо руками.
Лев Николаевич вольготно повёл плечами и, запрокинув голову, ухмыльнулся небесам, — Уж, прости. Знаю, что не одобришь.
Лодочник, извернувшись, попытался выпрыгнуть из лодки. Но Толстой, ухватив его за волосы, вернул на место.
— Куда, христов воин? Кто же «дедушку» обратно доставит? А?!!
Герасима трясло. Стараясь не глядеть на графа, боком примостился на скамье и вразнобой забил вёслами по воде...
На берегу встречал Пётр Григорьевич.
— Егорыч с ребятишками грибов напёк, — радостно сообщил он. — По-нашему, по-рязански. С маслицем и чесночком. C’est quelque chose (это нечто), сами убедитесь.
— Замечательно, — Лев Николаевич легко выпрыгнул из лодки на прибрежный песок. Обернувшись, подмигнул Герасиму, — Отобедаешь с нами?
Но тот, вполголоса бормоча молитвы, уже отчаливал.
— Хорошо нам может быть только от нашего усилия побороть то, что нам нехорошо, — усмехнулся граф вслед лодочнику.
— Непременно запишу! — захлопал в ладоши Пётр Григорьевич.

olifant: Святое озеро