Чехов
Когда мы с младшим братом Пашкой были маленькими, наша семья жила в деревне. Отец был директором совхоза, мать бухгалтером. Несмотря на два высших образования и серьезную должность папаша был слегка не в себе. Любил временами до невероятности безбожно прихвастнуть. Любил «Поле чудес», а позднее, американские мультсериалы: «Утиные истории» и «Черный плащ». При этом любил поумствовать, поговорить о «ведущей роли партии», цитировал по памяти труды В.И. Ленина, которые конспектировал в армии, и щеголял при случае и без оного парой-тройкой латинских слов, односельчанам не знакомым, типа «эскулап» или «пендераклия». Недалекие и малограмотные люди принимали его прямо таки за «светоч мысли». Все это накладывалось на частое употребление алкоголя и порождало какую-то просто безумную смесь.
Книг у отца было много – целых два больших шкафа, включая «Сонеты» Петрарки, но вот Чехова у нас не было. Хотя рассказы его папаша любил, особенно «Ваньку»: «На деревню дедушке Константин Макарычу…» Временами у меня возникало подозрение, что это был единственный рассказ Чехова, прочитанный отцом, но употребление слова «пендераклия» заставляло подозревать, что это не совсем так.
А еще отец очень любил селедку… Во всяком случае, когда селедка ему доставалась, то мог часами гарцевать по дому, как плешивый Росинант, зажав несчастную рыбину в руке и неистово размахивая ею аки стонущая Курникова ракеткой. Не меньше, чем в свое время Гришка Распутин, любил сверкающий лысиной распутник есть селёдку. Однажды субботним днем с лосиным топотом прибежал домой, прижимая к телу бумажный пакет из которого выглядывали три обиженные морды. Распахнул дверь, протопал в прихожую, развернувшись, ловко стянул сапоги, наступая на пятки, и резкими взмахами ног швырнул сапоги через незакрытую дверь на веранду. Плюхнулся в кресло, швырнув пакет на стол.
– Валь, неси водки, – громко, как вожак слоновьего стада на водопое, прогудел, – я селедку принес, праздник устроим. Пир, как говорится, горой и огурцы с корой.
– Нет ее, – ответил я из комнаты, где паял очередной блок питания.
– А где она?
– Я откуда знаю? Ушла куда-то.
– Ладно, тогда принеси водки из бара.
Я сходил в зал, взял из бара бутылку водки, принес отцу.
– Селедочка первейшая закуска, – невообразимо, как старый дуб, перекосив рожу, воскликнул он, – селедочке завсегда душа радуется. – Налил в граненый стакан, – Сделал дело – рубай смело, – одним махом, как на каменку в бане, плеснул в распахнутый рот. – Эх, хорошо пошла. Пирожков бы сейчас пожарить с луком зеленым, – мечтательно, как правоверный мусульманин о хадже сказал отец, глядя на меня заблестевшими как слюда глазами, – или с черемшой – чудесно пошло бы под водочку.
– Где ее взять?
– Где, где, – передразнил, наливая второй стакан, – известно где. В лесу она растет, в лесу. Сходили бы и насобирали для батьки, чем дома ныкаться, как тараканы запечные.
– Чтобы нас мать поубивала? Она нам запрещает в лес ходить.
– Эх, да что с тобой разговаривать. Ты, как предатель Родины, завсегда оправдание найдешь, – выпил водку, – а где младшОй спотыкается? Под столом вроде нет, – нагнулся и проверил. Сына под столом не оказалось. – Под кроватью опять затаился?
– Нет, в комнате.
– Паш, иди сюда, – заорал.
Пашка неуверенно вышел в прихожую и с подозрением смотрел на отца.
– Чего дрожишь, тля? Тварь ты дрожащая или право имеешь? – вопросил отец.
– Чего это я тля?
– Значит, право имеешь? – хитро прищурился папаша.
– Имею, то есть, ну да, – начал нервничать брат, косясь на открытую дверь на веранду.
– Селедку будешь?
– Нет, то есть да, – брат нервничал все больше.
– Влад, очисти селедки, – швырнул мне в руки бумажный пакет. – И лука нарежь. И огурцов достань соленых из подвала.
Я взял нож и, превозмогая тошноту от запаха селедки, начал ее чистить.
– Соленый огурец всегда к месту – это чистая правда; но селедочка с лучком это просто прелесть, скажу я вам, – витийствовал папаша, наблюдая за мной.
– Так что лучше: огурец или селедка? – достав свою синюю записную книжку и обломок карандаша, заинтересовался Пашка.
– Бочковой огурец это просто прелесть. Соленый огурец, душа моя, опосля селедочки первейшая закусь под вино спиритус – водка по-нашему. А ежели луковицу красную хочь даже прямо в кожуре, – закатывал глаза, как совокупляющий плюшевую игрушку кот, отец, – пополам развалить, да хлеба черного почерствее горбушку с маслицем так вообще, как говорится, хоть сразу ложись да помирай от благодати. Записал?
– Селедка и лук, – повторил Пашка и привычно послюнявил карандаш.
– Вообще, селедка и лук, они как партия и Ленин, близнецы-братья, – продолжал нести ахинею папаша. – Но без водки Менделеев не рекомендовал. Спрячь потроха за железным забором, выкраду вместе с забором, – запел. – Влад, ты долго еще ее скусти будешь? Порежь поперек, кинь на селедочницу да подавай.
Я опять пошел в зал, принес длинную хрустальную селедочницу, уложил на нее сельдь, посыпал луком, поставил отцу.
– Маслом полей.
Полил маслом.
– Пей, да дело разумляй, – отец долил бутылку в стакан, выпил, взял пальцами кус селедки, закинул в рот, проглотил, взял следующий, макнул в масло, закинул в рот, проглотил. – Неси еще водки.
– Там нет больше водки.
– Неси, что есть.
Принес родителю молдавский коньяк.
– Евойной мордой по моей морде, ей-хо-хо, – налив коньяку неожиданно вспомнил он. – Паш, подойди.
– Зачем? – было расслабившийся, брат опять насторожился, чувствуя неизбежный подвох.
– Что значит «зачем»? Тебе батька приказывает! Подойди.
Пашка неуверенно, как сапер по минному полю, готовый в любой момент отскочить, как обезьяна, ворующая сумочки у туристов, приблизился к отцу.
– Евойной мордой по моей морде! – заорал тот, схватил пакет, одним движением вырвал оттуда сельдь и попытался, как Дон-Кихот копьем в мельницу, ткнуть сельдью в сына. Пашка ловко нырнул под оскаленную рыбью морду и выскочил в дверь. Отец, как промахнувшийся боксер-тяжеловес, по инерции завалился вперед. С трудом восстановив равновесие, стремительно, как точильный круг, развернулся и попытался хлестнуть селедкой меня. Я кинулся из дома, на крыльце едва не споткнувшись об обувающегося брата. Сзади гулко, как пражский Голем, топал потрясающий несчастной рыбиной папаша.
– Бежим! – прокричал я, и мы с Пашкой ринулись в сторону спасительной калитки. Отец потерял время на натягивание сапог и со двора мы выскочили с небольшой форой. Дальнейшее напоминало бред сумасшедшего. По горячей деревенской пыли сломя голову как на пожар бежали двое детей, а следом, вращая над головой селедку, как лассо, тяжеловесно несся здоровенный мужик в подвернутых сапогах, с покрасневшей от гнева и натуги лысиной.
– Убью, падлы! – ревел он. Заслышав этот дикий рев, звери в лесу стыдливо прятались в норы и оставшиеся от ушедших медведей берлоги. – Евойной мордой по моей морде, дармоеды!!!
– Во, костромята побежали, – отреагировала бодро чапающая по улице бабка Ермолаевна, которую мы едва не сшибли с ног. – На пожар что ль бегут али война началась?
– Здравствуйте, – задыхаясь от бега, как воспитанные люди, прокричали мы.
– Посторонись, карга старая, зашибу! – поприветствовал ошалевшую старуху бегущий директор, размахивая над головой чем-то блестящим, как взлетающий вертолет винтом.
– Свят, свят, свят! – начала креститься Ермолаевна. – Никак война?
– Что за война? – заинтересовалась вышедшая со двора слегка подвыпившая бабка Максиманиха.
– Директор пробежал, кричал, хоронись, – сказала глуховатая Ермолаевна. – Воздушная тревога, кажись, будет.
– Война? Надо в магазин бежать, пока не налетели самолеты, – встревожилась Максиманиха. – А то не успеем!
Обе старушенции бодро потрусили к магазину, по пути сея панику среди встречных. Мы тем временем, обежав деревню по околице, и порядком выдохнувшись, приближались к магазину, возле которого стояла, тревожно судача, уже приличная очередь. Увидев этот дикий бег все замолчали и ошалело, как массовка жены Лота, уставились на нас. Пашка, как Филиппид, рухнул людям под ноги, правда, прокричать классическое: «Радуйтесь, афиняне, мы победили!» не смог, дыша хрипло, как старые кузнечные меха. Я пробежал между Васькой Жариком и Сашкой Газоном и тоже рухнул на землю. Отец, последний раз взмахнув селедкой, едва не попав по голове Вовы-Кинобудчика, с трудом остановился перед изумленными людьми.
– Владимирыч, вы чего это? – спросил из толпы кто-то, к кому вернулся дар речи.
– Мы… это… – отец мутным взором обвел земляков, потом посмотрел на лежащего Пашку, пытающегося притвориться мертвым, перевел взгляд на истерзанную селедку в своей руке, – мы Чехова репетируем... «Ваньку Жукова» будем ставить…
Повисла тишина. Очередь переваривала это заявление.
– Браво, Владимирыч! – заорал вор-рецидивист Леня Бруй и неистово захлопал в ладоши. К «бурным и продолжительным аплодисментам» присоединились остальные. Под гром овации гордый отец неловко раскланялся, спрятав селедку за спину, расшаркался, став похожим на волка в мультфильме «Ну, погоди!», и начал потихоньку пятиться от людей.
– Владимирыч, ты прямо Гамлет, – блеснул эрудицией собутыльник Бруя дед Бутуй.
Отец зарделся от удовольствия, как краденная роза, и вновь начал расшаркиваться, а затем, словно пьяный балерун заложил нелепый пируэт. Измученная посмертными испытаниями сельдь не выдержала и порвалась, как ящерица оставив в руке мучителя хвост. Шустрая собачонка Бутуя по кличке Каштанка, пушистой молнией мелькнув под ногами у срывающего овации отца, схватила сельдь-мученицу и кинулась бежать.
– Каштанка, отдай! – добавил Чехова в этот деревенский рыбный сюрреализм Бутуй. – Отдай немедленно!
Очередь грохнула дружным хохотом. Отец, нервно передернувшись, неуверенно почесал за Каштанкой, а я поднял задыхающегося Пашку и поволок его домой.
«Наследники Мишки Квакина. Том I» https://ridero.ru/books/nasledniki_mishki_kvakina/
-
Еще штоф, и веселья преисполнись!..
Гапка, душа моя, прошу клякс-папиру! ©
-
-
-
-
-
-
там где про блок питания и так что лучше: огурец или селедка? – достав свою синюю записную книжку и обломок карандаша- прям порвало
-
-
Пришлось перечитать, оказуется папа был директром совхоза. Слегка не в себе. У меня родственник был директорм совхоза но такой херни себе не позволял. Воспринял рассказ как антиалкогольную сатиру. Дополнить плакатом - Папа, не пей!
-
уже была перестройка и всем было на все плевать
но папашу в конце концов судили, правда за кражу дома
-
Ну дом украсть это не какао банку в карман положить.
-
-
директор совхоза и ВНЕЗАПНО алкаш и домашний тиран?
да это какая-то оголтелая клевета на коммунистическую партию советского союза
афтар контра недобитая
-