ЗАМОРЫШ

В отношении к сексу Денис уродился точной копией своего отца. Родитель, несмотря на пятьдесят с приличным хвостиком, до сих пор прыгал на все, что шевелится. И Денис не только от него не отставал, но и по многим показателям превзошел кобелистого папеньку. Мать давно махнула рукой и на мужа, и на сына. Оба, между прочим, относились к ней с трепетным уважением, ни разу дурным словом не обидели, не говоря уж о рукоприкладстве, как это извечно заведено на Руси, потому мать и не устраивала разборок, нравоучений и прочих скандалов. Пусть все идет своим чередом. Господь увидит — сам разберется...
В тот холодный осенний день, вернее, вечер или почти уже ночь Денис последней электричкой возвращался домой из столицы. Поездка оказалась удачной, без каких-либо напрягов и непредвиденных нюансов. Он отвез в Москву десять тысяч баксов черного нала партнеру хозяина своей фирмы и был вполне доволен чисто выполненным поручением. Мог бы, конечно, и на собственном «бимере» скатать, но сам же выбрал электричку, дабы не светиться, не привлекать внимания всяких безобразников-грабителей, расплодившихся на автотрассах подобно комарью в жаркое и влажное лето.
В вагоне — удивительный факт — действовало электрическое отопление, было тепло и на редкость уютно. Только вот пусто, если не считать чьей-то всклокоченной грязной макушки, еле видной из-за спинки крайнего от входной двери-раздвижки сидения. Денису ничего не оставалось, как приняться за чтение детективного «женского» романа, купленного на Курском вокзале.
Осилил он страниц десять и запсиховал. Ну до чего же они все поголовно кровожадные, эти бабы-писательницы из бывших ментов, счетоводов и лаборанток бесчисленных НИИ. Хлебом не корми — дай поизгаляться над персонажами мужского пола, дай понасиловать, поуродовать представительниц своего же бабьего племени. Наплетут, блин, сорок бочек арестантов, наворочают жутиков, кошмариков про мафию, а наивный читатель трясется потом по ночам, любого шороха пугается, да и вечером из дому выходить боится. Будто мафия сплошь из дебилов состоит, которые только тем и занимаются, что пилят сук или рубят дерево, на коем сидят. Есть, конечно, и дебилы, но это уже не мафия, а отморозки. Вот им-то, отморозкам, ежели читать умеют, детективы и боевики бабьего изготовления — прямо-таки учебное пособие для сотворения всяких мерзопакостей над ни в чем неповинными людьми и над самими собой тоже. Ведь они дебилы! С одной, блин, извилиной! Пониже спины... Система же дураков не держит. Сицилийская мафия, к примеру, потому и бессмертна, понеже помогает, решает бытовые вопросы сограждан, гасит конфликты между соседями и родственниками без чиновничьей волокиты и бюрократической спеси. Закладывать такую мафию, стучать на нее в полицию у народа нет резона. Государство и общество так уж устроены, дабы кто-то с кем-то бесконечно боролся без видимого перевеса и окончательной победы. Скажем, победи мафия — швах государству, победи государство — кранты мафии! И что потом? Победитель медленно скончается с «тоски и гусарства», поскольку бороться ему не с кем. Либо внешнего врага искать придется...
Денис захлопнул книжонку, поднялся с места, ища взглядом, куда бы выбросить означенную макулатуру. Ничего подходящего, вроде тех шикарных ящиков для мусора, какие он видел буквально в каждом вагоне японских электропоездов, сподобившись по делам фирмы побывать прошлым летом в стране восходящего солнца, не нашел и засунул «Русский бестселлер» на решетчатую полку для ручного багажа. Авось какой-нибудь бомж подберет да и употребит по жизненно важному назначению, для которого грамотность вовсе не нужна.
Вообще-то у Дениса предубеждение к стряпающим «резиновые» детективные романы женщинам не превалировало над адекватным предубеждением в отношении кропателей боевиков из числа мужчин. Тоже, блин, сплошная пропаганда убийств
Избавившись от неудобоваримого чтива, Денис вышел на площадку, закурил. Заняться было совершенно нечем и деятельная натура Дениса начала скисать. Впридачу он быстро продрог и, не докурив сигарету, вернулся в салон. От безделья решил чего-нибудь пожевать. Мама так и не отвыкла до сих пор от совковых комплексов: каждый раз, когда Денису доводилось бывать в Москве, просила привезти столичных гостинчиков, куда входили рыбка горячего копчения, палочка-две сервелата, килограмм карамели «Сказка» и непременно хотя бы коробочка ванильной соломки. И не смейся, мол, продвинутый сынок! Мало ли что нынче на каждом столе всего навалом, а московское вкуснее и надежней. Наивная мама была уверена, что уж там, в столице, подделки и суррогаты людям не впаривают. Там, дескать, власть в Кремле сидит, далеко глядит, все видит! Особо не похимичишь!
Нарезав несколько кружков твердой, истекающей жиром колбасы и открыв ножом банку персикового компота, Денис достал из объемистой спортивной сумки плоскую лепешку лаваша. Еще теплого. Вот лаваш в столице продавали действительно настоящий. Пресный, духмяный, с маленькими черно-коричневыми подгарами от стенок глиняной печи-тандыра. Подгары эти приятно было сковыривать ногтем указательного пальца. Сковырнешь, а под несъедобным угольком нежная лучистая корочка. Лаваш для Дениса был, короче, самым лучшим лакомством.
Запах лаваша и сырокопченой колбасы из натурального мяса мигом заполонил салон и, — правду речет народная мудрость, будто аппетит приходит во время еды, — у Дениса чуть не потекли слюнки. Он быстренько запихнул в рот внушительный ломоть лаваша и вдогонку впихнул туда же кружок колбасы. Балдеж! Амброзия с экстазом, как выражается его шалопутный папенька. Хотя, объективности ради, не такой он уж и шалопут, как приписывает ему молва. Благодаря отцу, у Дениса отдельная трехкомнатная квартира, коей ему одному-то, тридцатилетнему холостяку, покуда и не помышляющему о женитьбе, за глаза хватает. Батя как сказал, что к окончанию института Денис станет полновластным хозяином их квартиры, так и сделал. Пока Денис осваивал различные науки о горнодобывающей промышленности, отец себе с мамой отгрохал в ближнем пригороде нехилый особнячок о двух этажах с подземным гаражом, газовым отоплением, водопроводом и даже сауной с бассейном. В свое время папенька, мужик отменно башковитый, в одночасье рванул с кафедры горного дела, где преподавал это самое дело, оставив любвеобильных студенток, в прах избаловавших его своим вниманием, в наследство и в утешение Денису, его же студенту-третьекурснику, и подался в кооператоры, едва лишь КПСС приоткрыла кислород в данном вопросе. В тот исторический момент, когда его коллеги, кандидаты и новоиспеченные доктора наук с аспирантами и студентами бегали по митингам с лозунгами типа «Партия, дай порулить!», Денисов родитель уже торил тропку в интеграцию отечественной геологии с европейской и мировой. Те первые кооператоры, те прототипы «новых русских», что пооткрывали рядом с райкомами партии кафе, пельменные и прочие рыгаловки, прогорели еще до знаменитого своей дурью красно-коричневого путча девяносто первого года, а папенька выжил, поскольку правильно прокачал ситуацию, не погнался за халявным рублем или баксом, а принялся крутиться пчелкой на перспективу. Где сегодня его коллеги, грудью вставшие на защиту свободы и демократии? В лучшем случае остались в институте на мизерной зарплате, выплачиваемой, слава Богу, если раз в полгода, в худшем — спились! А те, против кого они шебуршились? Как это у любимого Денисом Игоря Талькова: «Кто вчера стоял у трона, тот и ныне там...». А папа-молодец, в политику не лез, в митинговых спектаклях не участвовал, голову сохранил, а теперь сам делает политику на экономической базе. Ну, а ежели до баб охоч, то кому, кроме мамы, это мешает? Пусть себе шипят бывшие коллеги, соседи и отдельные родственники. Это они от зависти...

— Дядь! Будь человеком, дай пожрать, а потом делай со мной, что хочешь!..

Денис вздрогнул от неожиданности, поперхнулся персиком и закашлялся. Еле продышавшись, поднял глаза и сквозь слезную пелену посмотрел вверх. Над ним стояло нечто в затертой вязаной кофте, обтерханной юбчонке, драных, будто дробью простреленных, хебешных колготках и явно мужских кроссовках огромного размера.
При более внимательном рассматривании нечто оказалось тщедушным дитенком женского пола. Убогая одежка только подчеркивала даже не худобу, а всамделишную дистрофичность девчонки. Тонкие мосластые ножки болтались в кроссовках, словно карандаши в стакане, грязные пальцы рук с обломанными ногтями, едва видные из рукавов, были похожи на костяшки скелета из школьного кабинета анатомии, острые скулы готовы были вот-вот прорвать землистую кожу на усохшем личике, ввалившиеся глаза горели горячечным огнем. Девчонка дрожала крупной дрожью, глядя на остатки лаваша и колбасы. Денис с трудом протолкнул в себя подкативший к горлу ком, едва насовсем не перекрывший дыхание:

— Присаживайся, блин! Только сначала компота попей... — протянул он жестянку: — Да не торопись, не торопись, блин, подавишься! Все твое — никто не отнимет! Когда Денис волновался, сорный «блин» в его лексиконе выскакивал дело не по делу.

Глядя, как девчонка, словно галчонок, заглатывает непрожеванные куски, Денис вспомнил: когда-то и где-то ему доводилось слышать или читать, что голодного человека нельзя кормить досыта. Рекомендуется в таких случаях давать пищу почаще и маленькими порциями. Он уже было протянул руку к продуктам, намереваясь притормозить девчонку, но та прижала лаваш с колбасой к плоской груди, оскалилась волчонком и вдруг заплакала с тоскливым, безысходным подвывом.

Денис растерялся. Сколько таких бродяжек повидал он на своем, в принципе, еще невеликом веку, мотаясь с поручениями хозяина по стране и бывшим ее республикам? Не счесть! Золотушные, пьяные, обкуренные и обнюхавшиеся клеем, они заполонили вокзалы, теплотрассы, чердаки и подвалы домов, свалки. Голод, холод и, самое главное — неприкаянность, превращали этих никому не нужных детей в проституток, гомосексуалистов, убийц, грабителей, в зверей! Что ж это, блин паскудный, за страна, у которой никогда не хватает средств на человеческое существование? Что это за страна, в которой даже безвозмездную гуманитарную помощь с Запада чиновники умудряются растаскивать по собственным родственникам, по себе, любимым, а те, кому оная помощь предназначена, остаются по нулям?
Денис глядел на девчонку, готовую за кусок хлеба отдать себя самое любому встречному, глядел на это существо, на бестолкового заморыша, и слепая, неосознаваемая ненависть закипала в нем, гнала по сосудам дурную кровь к мозгу, грозя лишить его, человека, разума и превратить в монстра, которому все едино — рвать на части первого встречного, своего собрата или самого себя!
Он с трудом стряхнул с души дьявольское наваждение, прикоснулся к острой коленке девчонки:

— Не пугайся ты, не отниму, сказал же тебе! Ешь! Только, пожалуйста, прожевывай как следует, а то живот лопнет. Раздуется и лопнет, как воздушный шарик. Прикинь картину, а?..

Девчонка перестала завывать, неуверенно поднесла ко рту кусок колбасы и впилась в него зубами. Попробуй-ка, отними у нее сейчас еду. Загрызет! Денис никогда в своей жизни не испытывал даже легкого голода, но почему-то был уверен, загрызет!
К месту назначения электричка прибыла с опозданием, уже в двенадцатом часу ночи. Денис вытряхнул из сумки все гостинцы, сложил их в целлофановый пакет и отдал своей нечаянной спутнице. На перрон вышли вместе. Громадина вокзала светила справа от них. Девчонке, видимо, надо было туда, в тепло, а Денису влево, за пригородные билетные кассы и багажное отделение, на платную автостоянку, где его дожидался личный «БМВ». Он молча махнул девчонке рукой и пошел вдоль здания с огромной неоновой надписью по фронтону: «Тула — город-Герой!» Сделав десяток шагов, оглянулся. Девчонка смотрела ему вслед и плакала. Порывы промозглого осеннего ветра, насыщенного леденящей водяной пылью, раскачивали ее, словно одинокую тростинку на крутом яру. Блин, он даже не спросил, как ее зовут.

— Эй, ты! Заморыш! Иди сюда!
— Тебя как величать-то? — спросил он у подбежавшей галопом девчонки.
— Жуча! — заметив удивленно изломанную бровь своего благодетеля, она поправилась: — Юлька!
— Ну, а меня Денисом зовут. Или, блин, дядей Денисом. Тебе лет сколько? Говори честно, не коси!
— Тринадцать!
— А мне тридцать. Почувствуйте, блин, разницу...

Он взял девчонку за руку, повел к автостоянке. В данный момент он еще толком не смог бы объяснить свой порыв, как говорится, ни себе, ни людям. Склонностью к педофилии Денис не страдал, хотя, положа руку на сердце, паспортные данные у своих многочисленных партнерш не спрашивал. Вполне возможно, среди них попадались и Юлькины ровесницы, или чуть постарше. Но те, по крайней мере, имели уже полный женский набор как спереди, так и сзади. Акселератки, в общем. А этот заморыш мог вызывать только жалость и ничего более, так что о совокуплениях и кувырканиях, паче того, о разных сексуальных изысках с ней не могло быть и речи. Альтруизма и какого-то особого зуда к благодеяниям Денис в себе тоже раньше не замечал. Окружающая действительность не позволяла расслабляться, заставляла коли не зверем быть лютым, то уж и не святошей блаженным.
Холостяцкое жилье Дениса встретило их с Юлькой поразительным теплом, создавшим даже какое-то подобие уюта. Нынешний день уходил в безвозвратное прошлое, но продолжал удивлять своей неоднозначностью. Как и в электричке, в квартире работало отопление, что уже само по себе явилось приятной неожиданностью. Власти, правда, грозились запустить отопление на две недели раньше обычных сроков, но всерьез ни один здравомыслящий горожанин в данную «феньку» не верил. Не исключено, конечно, что ближе к солидным морозам начнут рваться трубы, лопаться котлы, вылетать заглушки на теплотрассах, но в сей благословенный момент было «зело лепо», понеже тепло в промозглый холод на улице создавало в квартире, с разбросанными повсюду газетами, носками, тапочками, ауру настоящего уюта.
Денис загнал Юльку в ванну, а сам принялся рыться в собственных вещах. Одежду девчонки он безжалостно выкинул в мусоропровод. Ему повезло. Милая мама в расчете на будущих внуков сохранила на антресолях его мальчишеские вещи. Ну что ты с ней поделаешь? Сплошной совкизм у старушки, гипертрофированный страх перед дефицитом ушедшей эпохи... Хотя молодец мама! Джинсы, фланелевая ковбойка и даже трусики шестилетнего отрока Дениски пришлись Юльке-Жуче как раз впору.
Впервые за тридцать лет жизни Денису довелось о ком-то заботиться. Натирая ошарашенной девчонке спину мягкой мочалкой, он чуть слезу не пустил, узрев эту «жертву Бухенвальда» в натуральном, так сказать, виде. Живот у Юльки буквально прилипал к позвоночнику, ребра топорщились под кожей словно рассыпанный ксилофон. Казалось, тронь неосторожно, собирать придется долго и проволокой стягивать...
Пока девчонка одевалась и прихорашивалась, Денис развернул на кухне бурную деятельность. Готовить он умел и любил (поесть тоже), что само по себе являлось лишним доводом в пользу холостяцкого бытия. Слегка отбил молоточком телячью вырезку, подержал минутку-две в молоке, окунул во взбитый в густую пену яичный белок, присыпал сухим тимьяном, солью, ореховым порошком, сунул в микроволновку. Сварил свой любимый кофе «Бремер», открыл коробочку «Птичьего молока», насыпал в хрустальную вазу целую горку нежного бисквитного печенья. Вдогонку напластал в тарелки балыка, карбонада, ветчины, дырчатого голландского сыра, копченого угря. Достал из объемистого холодильника фрукты. Все яства отволок в зал, расставил на круглом семейном столе, заветной мечте многих поколений советских граждан, выбросить который рука не поднялась, когда менял мебель на итальянские гарнитуры.
Юлька, возникшая привидением в проеме дверей, обалдела в прах. Обалдел и Денис. Девчушка-то, отмыв личико и причесавшись, оказалась вовсе даже ничего, в смысле, не страхолюдиной, а вполне приличным ребенком с большими серыми глазами и стрельчатыми бровям вразлет.

— Давай, блин, к столу... — от накатившего вдруг смущения пискнул на последнем слове Денис, — Жрать охота! — нарочито грубовато пробасил он и покраснел, вспомнив, как тер девчонке спину.

На этот раз Юлька насыщалась не спеша, с чувством, с толком, с расстановкой. Встав из-за стола, она поблагодарила хозяина и огорошила его неожиданным вопросом:

— Ты кто, волшебник или бандит?
— Не, ну ты, блин, даешь!.. Почему бандит?
— Ты добрый, значит, волшебник. И ты богатый, значит, бандит.

Денис опешил, потом расхохотался. Ну и логика, блин! Логика ребенка...
А потом Денис узнал историю Юльки. Жила девочка вдвоем с мамой. Папа их бросил, когда Юльке было четыре годика. Жила Юлька хорошо, поскольку мама ее любила и все свое нерабочее время посвящала исключительно дочке. Мама научила ребенка шить, вязать, готовить еду. В первый класс Жуча пошла, уже свободно разговаривая на английском языке, как и на своем родном, зная четыре правила арифметики и спряжение глаголов. Это мамочка придумала называть дочку Жучей, и Юльке ужасно нравилось отзываться на данную потешку. Так вот и жили.
Первого сентября мама взяла отгул на работе, нарядила дочку во все новенькое и проводила в пятый класс, а сама вернулась домой печь праздничный пирог с грушами. Из школы Юльку забрали в детскую комнату милиции, чтобы она не видела сотворенного соседями-алкоголиками сверху. Те перепились с утра пораньше, забыли выключить газ и... подъезд рухнул сверху донизу. Из всех жильцов в живых осталась одна бабушка с третьего этажа.
Хоронил маму Юлькин двоюродный дядя, а сама девочка в это время находилась в больнице с диагнозом психиатрического характера. Потом дядя Костя оформил над ней опекунство и через два месяца забрал из неврологического отделения. И начался кошмар. Дядя Костя и его жена тетя Маруся в первый же день избили девочку до полусмерти, затолкали в ванную, кинули вслед побитое молью одеяло, кусок черного хлеба и заперли дверь, выключив свет. Вдогонку тетя Маруся сказала: «Мы тебя до ума доведем, всю дурь напрочь из башки вышибем!»..
Так Юлька прожила у своих опекунов и дальних родственников до нынешнего лета. В школу ее не пускали, на улицу тоже. По дому, правда, работать не заставляли, но и кормили ровно настолько, чтобы девочка не умерла раньше времени. Спала она в ванне и практически там и жила. В комнаты ее выпускали, лишь когда самим хозяевам надо было помыться. Представителям опекунского совета, работникам комитета соцзащиты, соседям и знакомым Юлькины опекуны жаловались, что девочка ничего не хочет есть, хотя ей какие только разносолы не предлагают, учиться тоже категорически не желает, погулять на улицу палкой не выгонишь. Сдвиг по фазе, короче, у ребенка... Юльке приходилось лишь согласно кивать в подтверждение этой лжи, чтобы не быть жестоко битой и не сидеть потом сутками на одной лишь воде.
А ларчик просто открывался. В случае смерти Юльки опекунам переходила ее квартира, выделенная властями взамен разрушенной, и довольно внушительный счет в сбербанке, заведенный покойной мамой на Юлькино имя.
В начале лета Юлька сбежала от своих благодетелей. Улучила, так сказать, момент. Тетя Маруся ушла на рынок, а слегка подвыпивший дядя Костя (много он не пил из-за жадности) вздумал вдруг «поиграть» с племянницей. Полез ей в трусики, она изо всех сил тяпнула его зубами за ухо, и пока он орал, как резаный поросенок, сумела открыть входную дверь...
Бродяжничала Юлька одна, к стайкам малолетних бомжиков не прибивалась. Ночевала на вокзалах, в электричках на запасных путях и умудрилась ни разу не попасться милиционерам, или кому там еще, обязанному по долгу службы бороться с беспризорностью.
...Уснула Юлька под утро. А Денис сидел на кухне, курил одну сигарету за другой и думал, где найти концы, где отыскать зацепку, дабы наказать по закону Юлькиных опекунов. Прикидывал и так, и этак, однако все мысли упирались в нулевую отметку. Скорее всего соседи поганого дяди Кости, а иже с ним и поганой тети Маруси верили в их лицемерные россказни и сочувствовали взвалившим на себя тяжкую ношу бездетным благодетелям, а чиновникам для отчета хватало и того, что ребенок якобы неадекватный, за свои поступки и действия не отвечает, а потому никаких уголовных дел на опекунов-благодетелей заводить они не станут. И Денис, донельзя возмущенный поведением мерзавцев, воспользовавшихся Юлькиным обвальным горем, решил наказать их сам. Не по закону — по справедливости.
Ехать на Юлькину родину надо было чуть ли не в другой конец страны. Хозяин, на которого Денис работал и с которым дружил, в ответ на рассказ приятеля мгновенно прокачал ситуацию, дал ему недельный отпуск и, созвонившись по своим каналам с городом Юлькиного кошмара, обеспечил Денису поддержку местных авторитетов.
На следующий день Денис повез Юльку в супермаркет, то бишь, довольно приличный универмаг с единственным на весь город эскалатором и велел выбирать, что ее душеньке заблагорассудится. Оделась, в общем, девчонка с ног до головы и, причесанная тут же в салоне-парикмахерской, благоухающая дорогими французскими ароматами, вышла к машине. Денис радовался, как ребенок, получивший долгожданную игрушку-мечту. Открыл правую переднюю дверцу, с поклоном пропустил Юльку внутрь, обежал капот, устроился в водительском кресле, повернул голову к девчонке и заявил вроде бы шутливо:

— Жуча, а ты, блин, красавица! Подрастешь, замуж возьму.
— Обещаешь? Нет, правда, обещаешь? — девчонка зарделась легким румянцем: — Денисик, миленький, знаешь, как я тебя любить буду? Как в кино, только по- честному!
— Обещаю, — вдруг на полном серьезе ответил Денис. — Годика через три-четыре. Подождешь?

Девчонка обняла его за шею, неумело чмокнула в губы и залилась счастливым смехом.
А на Юлькину родину Денис съездил... Поганые дядя Костя и тетя Маруся отныне до конца своих дней будут шарахаться каждого чиха и шороха, а квартиры и денег несчастного ребенка им не видать, как ушей своих. В принципе, ничего противозаконного, или почти ничего Денис не совершил. Просто «подмазал» чиновничью машину и оная сработала оперативно.