Сундук

На Преображенской улице, во дворе элитного жилого комплекса «Облака», в Подмосковном городе N. стояли мусорные баки, аккуратно огороженные металлической сеткой. В одном из них копался Николай Петрович, невысокий и щуплый пожилой мужчина. Был он аккуратно одет, в цвета серые и коричневые, тонкая его шея, не обмотанная шарфом, беззащитно торчала из воротника. Рядом с Николаем Петровичем обстоятельно что-то ел из консервной банки молодой грязный мужичок, то ли бомж, то ли бродяга, в общем, Севка — деклассированный элемент.

— Я тебя понимаю, Петрович! Я б тоже так не смог, когда баба зарабатывает. У каждого человека дело должно быть. Не работа. Работа для идиотов, которые боятся нищеты. А что в нищете страшного? Пожрать всегда можно найти, — он выудил из мусорки пакет с заплесневелым батоном, разорвал полиэтилен и откусил с того бока, где еще не было зеленоватых пятен.

— Инстинкты человеческие нельзя цивилизацией победить, — сказал он набитым ртом. Он кинул в бак пакет, и, доев все, что оставалось у батона съедобного, достал из кармана аптечный пузырек с этикеткой «Березовые почки».

— Я вот, например, в душе мечтатель. Мое дело — постигать мироздание умом. Мне смысл открывается через бухло, — он хлебнул, мимолетно сморщился и продолжил осипшим голосом, — Жертвую собой. Я, может, как Христос, только он на кресте умер, а я умру от водки.

Николай Петрович не слушал Севку, он вытряхивал разорванные пакеты и перекладывал мусор из одной кучи в другую. Наконец нашел что-то и заулыбался.

Возле баков остановился черный Гранд Чероки. Тонированное стекло опустилось, из фешенебельной темноты высунулось перламутровое от грима лицо жены Николая Петровича — Раисы Степановны. Она некоторое время молча рассматривала мужа и вдруг резко выкрикнула:

— Совсем что ли офонарел?!

Николай Петрович нахмурился и, невольно подняв плечи, нахохлился.

— Дамочка, я конечно, понимаю, у вас — мандат, но давайте-ка помягче. Интеллигентные люди, — спокойно сказал Севка, аристократично жестикулируя и показывая длинный ноготь на мизинце левой руки.

Раиса Степановна оценивающе посмотрела на Севку, губы ее изогнулись.

— Это ты что ли интеллигент? Таких как ты, интеллигентов, надо за городом в газовых камерах жечь, чтобы воздух не портили!

— Добрая она у тебя, — Севка с сочувствием посмотрел на Николая Петровича. — Гитлер в юбке.

— Слав, — обратилась Раиса Степановна к кому-то в машине, — у тебя пакеты для мусора есть? Постели, а то загадит. 

С водительского места вышел молодой человек в хорошем синем костюме и с аккуратной прической проборчиком. Он бесстрастно открыл багажник, достал рулон.

Николай Петрович держал в руках паяльник и глядел на жену. Он словно спрашивал взглядом разрешения взять домой бездомного щенка, к которому уже привязался.

— Брось это! Быстро! — приказала Раиса Степановна.

Николай Петрович спрятал паяльник под куртку.

— Слав, затащи сюда этого придурка. 

Слава, все так же, не выражая никаких эмоций, зашел в огороженное сеткой мусорное пространство, бережно приподнял Николая Петровича за шиворот и поволок. Николай Петрович едва успевал переставлять ноги.

— Паяльник отбираем? — исполнительно спросил Слава, останавливая Николая Петровича у машины. Раиса Степановна еще раз посмотрела на мужа, тяжело вздохнула, отвернулась и устало сказала:

— Ладно, оставь.

Слава подтолкнул Николая Петровича к другой двери и заботливо придержал на сидении полиэтилен, пока тот садился.

***

Мастерскую Николай Петрович оборудовал в лоджии. Застекленная и утепленная, по размеру она была почти как небольшая комната. Николай Петрович сидел на маленькой табуретке и крутил в руках старый дисковый телефон. Раритетная вещь, найти такой на помойке — редкость. Пожелтевший от времени пластик треснул по бокам, был выломан кусок из трубки, не хватало шильда с названием модели, но Николай Петрович и так знал, это ТА-72М-2Ш. Он любовно водил пальцами по пластиковым ранам телефона, будто мог их таким образом залечить. Николай Петрович взял отвертку и стал откручивать маленькие винтики по бокам аппарата. В лоджию вошла Раиса Степановна.

— Что мне с тобой делать? — трагично повысив голос, спросила она.

Николай Петрович, не поднимая головы, крутил отвертку.

— Объясни мне — зачем? Ведь дело же не в деньгах! Деньги есть! Сколько тебе нужно?

Николай Петрович вынул первый винтик и аккуратно положил на верстак.

— Хочешь, устрою тебя на работу? Охранником пойдешь в Муниципалитет? Или завскладом? Кем ты хочешь быть?

Второй винтик выскочил из резьбы и упал на пол. Николай Петрович наклонился и стал искать.

— Я — публичный человек, представитель государства! А муж у меня кто? Бомж? Помоечник? Ты понимаешь, как мне стыдно за тебя? Если у меня на интервью спросят, почему муж по помойкам шарится, что отвечать? 

Николай Петрович нашел винтик, принялся выкручивать третий.

— Это все из-за Юры? — голос ее просел и задрожал.

Николай Петрович замер, потом пристально посмотрел на Раису Степановну. Была она невысокая, плотная женщина за пятьдесят. Хорошо одетая, ухоженная. Косметические процедуры, которыми Раиса Степановна растягивала и разглаживала кожу, делали лицо пластмассовым, и Николай Петрович больше не мог понять, что чувствует Раиса, и чувствует ли что-нибудь вообще.

— Мне тоже сложно, — плаксиво сказала Раиса Степановна, и Николаю Петровичу захотелось ее пожалеть. — Сложнее, чем тебе. Я — мать!

Губы ее приоткрылись, рот расширился, задрожали ноздри. Было непонятно, смеется она или плачет.

— Только Юру этим не вернуть! — злость заполнила голос. — И я сделаю все возможное, слышишь! Все! Чтобы подобное не происходило с другими детьми. А ты? Что делаешь ты? Лазаешь по помойкам?

Николай Петрович тяжело вздохнул, опустил глаза на телефон, стал откручивать последний винтик.

— Ладно, — Раисы Степановна вдруг устала. — Делай, что хочешь. Меня только не позорь. Чтобы соседи не видели. За город, вон, на свалку езжай. И говно в дом не тащи. Будет вонять — выкину.

***

Солнце, поднимаясь в зловонном тумане свалки, освещало мусорный пейзаж теплым утренним светом. Полиэтиленовые пакеты казались полем загадочных космических кабачков. Там, в их пластиковых зарослях скрывались сокровища, за которыми и приехал Николай Петрович.

Он шел в синем, похожем на скафандр, комбинезоне, высоко поднимая ноги, с огромным пустым рюкзаком, с лыжной палкой в руке, похожий на космического Моисея, нашедшего обетованную землю. Лыжной палкой он сковыривал верхний слой мусора, разрывал пакеты, поднимал картонки и переворачивался жестяной хлам. Над Николаем Петровичем кружили чайки.

Николай Петрович приходил на свалку раз в неделю, бродил весь день. Больше всего ему нравилось откапывать старые мобильные телефоны, кнопочные раскладушки. Именно с такого аппарата, с Мотороллы-лягушки все и началось. 

Motorolla RAZR. Культовая модель. Их больше не выпускают. У сына был такой телефон, проходил по делу, как улика. Убийство с целью ограбления. Сыну перерезали горло канцелярским ножом. Убийцу поймали, посадили на восемь лет. Телефон вернули родителям. Он был разбитый, в нерабочем состоянии. Николай Петрович починил, и через два года после смерти сына увидел ролики, которые снимал Юра на свой телефон: какая-то дача, он ест шашлык, кто-то матерится за кадром, он целуется с девчонкой, разливает пиво в пластиковые стаканы, вот молодые краснощекие лица его друзей. И еще долгий ролик. Закат в поле. Камера трясется. Юра куда-то идет и поет: «Я мог бы выпить море, я мог бы стать другим. Вечно молодым, вечно пьяным». Мог бы. И смог. Стал вот. Вечно молодым. Николай Петрович не плакал, он просто смотрел снова и снова эти ролики и фото в маленьком разрешении, которые не подходили для печати. Да, были и другие фотографии: Юра маленький, в фуражке, на детском утреннике в саду, Юра в десятом классе. Но в бумажных фото жизни не было. А в Юрином телефоне была. И Николай Петрович смотрел на экран и бережно держал телефон в руке, как птичку, маленькую и живую. Николаю Петровичу казалось, что в руках у него Юрина душа. И надо беречь ее как зеницу ока.

А потом он начал чинить другие телефоны. Ему нравилось оживлять их. И как-то так вышло, что Николай Петрович стал таскать домой фотокамеры, магнитолы, игровые приставки, телевизор, целый почти ноутбук. Брал и прочее: дырокол, музыкальная шкатулка, дисковый телефонный аппарат. Однажды он нашел вполне годную еще репродукцию в раме и повесил в лоджии над верстаком. На репродукции был изображен странный юноша, который летел над деревней и нес синюю женщину с вытянутой рукой. Николай Петрович не мог точно сказать, чем ему нравилась эта картина, наверное, ощущением полета, которое испытывал он сам, когда бродил по свалке. А еще юноша чем-то напоминал Юру.

***

В один из дней блуждания по свалке Николай Петрович нашел вещь необычную. Ящик из темного некрашеного дерева, скупо поблескивающий кованными углами, стоял на на укатанной площадке из мусора и как будто ждал. Сундук был большой, почти по пояс Николаю Петровичу, имел металлические ручки по бокам. Крышка его оказалась плотно закрыта, замка или другого запорного устройства Николай Петрович не нашел.

Он волок сундук несколько часов. Судя по весу, в нем что-то лежало. Когда после полудня, умаявшись и вспотев, Николай Петрович дотащил-таки сундук до машины, уже был влюблен в него, и в то неизвестное, что в нем хранилось. Кое-как, разрывая обивку, Николай Петрович впихнул сундук на заднее сидение и повез домой.

Дома Николай Петрович осмотрел края, тщательно прощупал по периметру линию, где крышка смыкалась с корпусом. Никаких запорных устройств. Ни скважины, ни потайного замка.

— Как ты его допер-то! — спросила Раиса Степановна, увидев сундук. — Небось, думаешь, в нем клад. Какие-нибудь пиастры.

Николай Петрович не ответил, только посмотрел на ее ступни, обтянутые капроном. Раньше, когда они были молоды, он любил тонкие лодыжки и маленькие ступни своей супруги. Теперь на них появились уродливые шишки. Вальгусная болезнь. Но иногда Николаю Петровичу удавалось так всмотреться, что он снова видел те маленькие и легкие ступни.

— Чего ты с ним возишься? Топором руби и все. Если нет ничего, обратно его на свалку.

Но сундук все стоял в центре лоджии и, казалось, занимал собой все пространство. Массивный, из грубо оструганных, потемневших от времени досок, опоясанный тусклыми полосами металла. Николай Петрович, пытаясь представить, что за тайна скрыта внутри, бредил кладом. Что бы там ни было, ему казалось, что оно может его спасти. Как спасти? От чего? — об этом Николай Петрович не думал. Он хотел только одного — открыть сундук, не повредив его цельность. Это почему-то было важно для него. Но открыть все не получалось.

Как-то утром Раиса Степановна зашла в лоджию и бросила на крышку сундука топор:

— Вот, руби. Давай, на моих глазах! Хочу убедиться, что там ничего нет.

Николай Петрович не шелохнулся.

— Не будешь? — она взялась за полированную ручку топора. — Тогда я сама. 

Раиса Степановна замахнулась. Николай Петрович перехватил ее руку, дернул топор. Она не отдавала. Николай Петрович дернул сильней.

— Так, значит? — Раиса Степановна выпустила рукоятку и отпихнула от себя мужа. — Ну ладно!

Губы ее сжимались в линию, подбородок дрожал.

— Посмотрим еще, кто кого.

***

Когда позвонили в дверь, Николай Петрович не особенно удивился, пошел открывать. Может, пришли подписи собирать или проверяют газовую систему. Но за дверью стоял Севка, одетый в парусиновую белую куртку на голое тело и белые холщовые штаны.

— К вам как в белый дом, хрен прорвешься, — сказал он, без приглашения входя в квартиру. — Пришлось консъержке взятку дать. Она у вас анекдоты любит. Жаркая баба. Дружище! Можешь сотку одолжить? У меня такое экзистенциальное настроение, хоть с моста сигай. 

Деньги Николай Петрович хранил в маленькой поясной сумке, которую клал на полку над сверлильным станком. Он прошел в лоджию, Севка, разувшись, аккуратно поставил заклеенные скотчем кроссовки на обувную полку и последовал за ним.

Пока Николай Петрович доставал сумку, Севка рассматривал сундук.

— У бабки моей такой был. Померла она. Не знаю, куда сундук потом делся. Выкинули, небось.

Севка склонился.

— У него тут секретик, — он поддел что-то длинным ногтем.

Сундук открылся. 

Николай Петрович обернулся и выронил кошелек, из которого звонко рассыпалась мелочь, и одна, звеня, закатилась под стол.

— Пустота! — изумленно глядя в сундук, сказал Николай Петрович.

— Так ты че, не знал? — Севка опустился на пол и проворно подобрал деньги, в том числе закатившуюся под стол монету. — Ладно, я пошел. Должен буду. Бывай.

Николай Петрович смотрел в пустой сундук и напряженно о чем-то думал. Наконец он достал из выдвижного ящика ту самую Юрину Мотороллу, разулся и шагнул внутрь сундука. Внутри оказалось удивительно тепло, будто дно было с подогревом. Николай Петрович сел, сильно согнув колени и упираясь в стенку пальцами ног. Дерево изнутри светилось приятным рябиновым оттенком и подмигивало темными зрачками сучков. Николай Петрович почувствовал себя так спокойно, как неродившийся ребенок в тесном и отзывчивом мире материнской утробы. Освоившись, он открыл телефон и стал смотреть видеозаписи Юры. Солнце, лучи которого нагревали лоджию, норовило послать на экран зайчика, и Николай Петрович, пряча от них чувствительный экран, прикрыл крышку. Потайной замок тихо защелкнулся, но Николай Петрович этого не заметил.

***

Солнце почти спряталось за соседний дом, и поглаживало сундук последними лучами. Металлическая обивка по углам тускло сияла, а внутри светилась голубоватым сиянием Моторолла. Николай Петрович, засыпая от недостатка воздуха, так и держал телефон в руках, и пока был в сознании, жал на «плей», снова и снова слушая голос Юры. «Я мог бы стать рекою, быть темною водой. Вечно молодой, вечно пьяный». Николай Петрович уже плыл куда-то или летел, сначала над городом, потом над свалкой, держа за руку Юру, чье тело, на манер воздушного шарика с гелием, послушно парило за ним. Телефон в руке дернулся, завибрировал и на экране высветился зеленый конверт. «Вам пришло новое сообщение». Николай Петрович, очнувшись от забытья, удивился и нажал кнопку «Открыть». Видео заиграло.

На экране был мальчик с короткой стрижкой, темными живыми глазами, ушастый и курносый, как и положено мальчикам в возрасте примерно трех лет. Он сидел за столом и возился с подъемным краном, поднимая и опуская башенный крюк.

— Кем ты хочешь стать, когда вырастешь? — спросил мелодичный женский голос, и камера дрогнула.

— Подводником, — очень серьезно ответил мальчик.

— Почему подводником?

— Потому что могу выпить море! — мальчишка, расширив глаза и давясь от смеха, посмотрел в камеру. И Николай Петрович узнал его. Это был Юра, его Юра, но с какими-то другими глазами и ушами, и играл с другой мамой в современный подъемный кран. Как это было возможно, Николай Петрович не думал. Он засмеялся, потом заплакал, и сквозь слезы пересмотрел ролик с маленьким Юрой несколько раз. Сомнений не было, это сын, которого он так любил, что любви хватилось бы на все темные реки мира. Успокоенный и умиротворенный Николай Петрович закрыл глаза.

Раиса Степановна открыла дверь, вошла в квартиру, быстро заглянула во все комнаты, в лоджию — никого. Сундук по-прежнему покоился в самом центре. Рядом с ним стояли темно зеленые заношенные тапочки Николая Петровича, повернутые носом так, будто их хозяин вышел из лоджии через сундук. Раиса Степановна пожала плечами и достала из сумочки телефон.

— Да, поднимайтесь. Как минимум двое, а лучше четверо, — сказала она кому-то. — Нет, денег больше не дам. Тут на пять минут работы.

В квартиру зашли четверо таджиков в одинаковых синих куртках. Двое из них были в возрасте, двое — молодые, но Раиса Степановна все равно не могла их различить и, обращаясь к разным, разговаривала с одним.

— Не разувайтесь! Сюда, — она повела их в лоджию. — Берите. Несите в контейнер, только в строительный. Я пока вызову мусоровоз.

Таджики, дивясь тяжести, тащили сундук к выходу, запихивали в грузовой лифт. По улице и вовсе волокли с передышками. У контейнера хотели бросить, чтобы не поднимать на высоту борта, но Раиса Степановна пригрозила, что не заплатит. Таджики долго мучились, переругивались и кричали друг на друга на своем языке, и сундук все же удалось опрокинуть в контейнер. Когда он глухо ударился о дно, Раисе Степановне показалось, что кто-то удивленно охнул. Она прислушалась, но на детской площадке сильно шумели дети и скрипела, прокручиваясь, карусель.

КАМАЗ уже ждал, выдвинув опоры и готовясь принять бункер с мусором. Раиса Степановна подошла к кабине водителя с намерением поторговаться, но резко распахнулась дверца, и из машины по-деловому выпрыгнул угрюмый худой мужик. Серое от щетины и неблагоприятных условий труда лицо выражало профессиональное презрение. Раиса Степановна, слегка оробев, сразу же заплатила. Хмурый водитель пристегнул к контейнеру крепления и потянул рычаг на манипуляторе. Пятиугольная призма болотного цвета медленно поползла вверх, раскачиваясь на цепях. Контейнер прочно встал на платформу, как вдруг снова послышались приглушенный удары.

— Тихо! — скомандовала Раиса Степановна.

От ее окрика стихло все, даже дети смолкли на детской площадке и перестала скрипеть карусель. Сомнений не было. Глухие удары раздавались из контейнера. Но водитель, не обращая внимания, невозмутимо потянул за другой рычаг, и опоры медленно стали втягиваться внутрь, отпуская полуприцеп, от чего вся машина тяжело просела.

— Стой! Не слышишь что ли? — Раиса Степановна хлопнула водителя по плечу.

— Че? — он равнодушно обернулся. 

— Спускай контейнер.

— Зачем? 

— Спускай, говорю!

— А штаны мне не спустить? — как бы самому себе сказал он. — Поршни туда-сюда гонять. Дополнительная загрузка платно.

— Совсем офонарел? У тебя человек в кузове!

Лицо у мужика вытянулось и побледнело, он решил не спорить. Пока полуприцеп снова выдвигал опоры и аккуратно, будто хрупкий груз, спускал на площадку перед баками контейнер, Раиса Степановна нервно переступала с ноги и ногу и комкала строгую, как у королевы Англии, юбку, вытирая выступающий от волнения на ладонях пот. Она уже все поняла. И как только контейнер коснулся земли, нетерпеливо приказала таджикам:

— Вынимайте сундук!

Звуков по время опускания не было, видимо, кто-то там внутри притих. И таджики недоумевали, зачем от них требуют вытаскивать эту тяжелую бандуру.

— Ты кунтея, — удивлялись они. — Мигон туя.

Но Раиса Степановна держалась непреклонна. Вдруг она что-то вспомнила и мелкими шажками побежала в сторону подъезда, выбивая каблуками мелодичную дробь.

Когда Раиса Степановна вернулась, неся в руках топор, сундук уже стоял на асфальте. Измученные бессмысленным трудом таджики и водитель с любопытством ждали. В сундуке было тихо.

Раиса Степановна подошла, размахнулась и хищно ударила топором по крышке, несущественно повреждая верхний древесный слой. Она била и била, стараясь попадать в то же место. Отлетели пуговицы с пиджака, волосы выбились из прически, лицо вспотело и покрылось катышками крема. В появившуюся в крышке трещину она заглянула внутрь.

— Рая! Раюшка! Это Коля! — сказал изнутри тихий голос.

— Что ты там делаешь, дурья твоя башка? — Раиса Степановна попыталась расширить руками щель, ничего не вышло, и она низко склонилась. — Я ж тебя чуть не убила!

Мужик-водитель взял из ослабевших рук Раисы Степановны топор, деловито вставил лезвие в щель под крышкой и повернул. Сундук не поддался. Раиса Степановна стала царапать ногтями древесину. Она боялась, что муж, который только что был на волосок от смерти, задохнется до того, как его спасут.

— Дамочка, отойдите, — попросил водитель, размахиваясь, и в несколько четких ударов разломал сундук в том месте, где предполагался замок. Раиса Степановна торопливо откинула крышку и бросилась целовать бледные и осунувшиеся щеки мужа. Он бессмысленно улыбался и счастливо щурился от яркого света. Обхватив его под руки, она потянула вверх, но больше мешала, чем помогала ему подняться. Наконец он встал, они обнялись и стояли так, улыбающийся щуплый старик и рыдающая полная женщина. Водитель и таджики, которые сперва выглядели изумленно, тоже заулыбались и стали переглядываться друг с другом, ища поддержки своей радости в других. 

***

Посреди свалки стоит сундук, массивный, из грубо оструганных, потемневших от времени досок, опоясанный тусклыми полосами металла, на которых сияют на солнце капли воды. Крышка сундука закрыта и цела. Только что прошел дождь, и на небе струится радуга. Над сундуком неторопливо кружат чайки.