Курение вызывает Афанасьева
С куревом оставалось только подраться. Болезненно раззнакомиться, как с любимым некогда соседом. Со взаимными перебранками через забор и заколачиванием в оном заборе «гостевого лаза», сокращающего путь к душеспасительным предзакатным беседам. Но теперь конец разговорчикам! Орать: «А какого хрена ваша кошка шляется по моим грядочкам?» Слышать ответный вопль: «Ты сначала собачонку свою научи не повизгивать круглыми сутками!» Разлад ошеломительного характера. Уход во всепоглощающую «вразжопицу». Только так оставалось поступить Афанасьеву с куревом.
Прощание с никотином носило у Афанасьева характер хронический. Прощанию этому не было видно конца. Эти двое будут в обнимку стоять на перроне, пока не уедет вокзал. Эта любовь посильнее шекспировских малолеток-суицидников. Лебединая верность — тьфу просто, по сравнению с этой роковой страстью. Стендаль чернеет лицом и уходит в красные покои от такой любви. Мастер со значением смотрит на свою Марго от такой любви. Афанасьев закуривает от такой жизни. И, провозглашая порочные половые связи всего человечества, гневно тушит. «Я люблю и ненавижу тебя», — признаётся Кипелов из соседских колонок. И режет Афанасьева без ножа.
Подучила его курить Вайнона Райдер. Афанасьев праздновал пубертат и взял у дружка видик. «Погонять!» И не попадись ему в видеопрокате «Прерванная жизнь» Джеймса Мэнголда, кто знает — закурил бы вообще. Джеки и Брюс категорически не приветствовали табачок, Жан-Клоду тоже было не с руки насасывать сижки со шпагата, Уиллис в «Орешке» экономил: в пачке болталось несколько штук, а до ближайшего ларька — пять частей. Но эта же... Одну за одной и одной об другую. Маленькая, глазастенькая актриска мистической красоты курила так, что, казалось, пошел по хате запах импортных. С фильтром! Не про технологии формат 5D, а про актерское мастерство. Пропади пропадом сила авторского кино!
И Афанасьева безжалостной лавиной киноволны снесло за гаражи. К взрослякам. С зелёными от выкуренного, но очень самостоятельными рожами. С одной общей тетрадью по всем предметам. С четко поставленными целями: «Надо двигаться нормально, какой институт?» С опытом де Сада: «Надо нормально двигаться и все бабы твои». С очень достоверным наставничеством: «Нормально двигайся с пацанами!» Кто не купился бы? И угостили, и научили, и поправили: «Взатяг надо! А то рак губы будет». И втянули со временем. Иллюзия мышления. Иллюзия свободы. Поскорее повзрослеть! Так началось...
Испытав на себе все методы борьбы с отравой, Афанасьев докатился до нынешних своих лет. В рюкзаке житейского опыта покоились «очень сильные бабки-колдуньи», настойчивый взгляд Кашпировского, никотиновые пластыри, которых побывало на нём больше, чем наклеек на холодильниках. Специальные жвачки, специальные таблетки, специальная книжка про «ну, и как, собственно, бросить?!» Хронический наборчик. Но новый день — новый раунд. Афанасьеву очень хотелось быть бойцом, а не обезволенным страдальцем. Пока же он валялся в ринге. Ложился в первом. Суперлегкий вес.
Наспех глотнув кофе, он вколотил себя в пальтишко и — сама решимость — шагнул из квартиры. В мучительность дня без вредной привычки. Прямиком в лифт. К кашляющему соседу.
— Прихворали? — расхорохорился он.
— Да это курильный, — захлёбываясь мелодикой Фредди Крюгера, отзывчиво пролаял сосед. — По утрянке первую сигу съедаю и пошел по стеночке. А потом грохотать начинаю во всю матушку. Вот, пока первые три не схуярю, не отпускает.
И одухотворенное лико Афанасьева оборотилось в квашеную капусту. Настрой, сговорившись с лифтом, рухнул в безнадёгу первого этажа и пригласил на выход. А на выходе курило всё! Бодрые мужички — «не вынимая», цыгане и их цыганские дети, гопические корточники, молодые девицы, потрёпанные девицы, списанные со всяких счетов девицы. Афанасьев даже взял на прицел своей панической атаки паркового бегуна, который вроде как и бежал, но всё равно курил. Благо, любименькая, родненькая работка совсем рядом.
Важная должность заведующего хозяйственной частью, одаривала Афанасьева радостью собственного кабинетика. Но находился он непростительно близко с курилкой. Последняя же, ежесекундно принимала гостей. Про себя Афанасьев нарекал их не иначе как — мрази. Мрази всегда курили очень весело. С огоньком! И как бы ни хотелось несчастному, это утро в курилке тоже выдалось мразотным.
— Самосад припёр с дачи! — пошла рассусоливать одна мразь. — Чуть в зиму не оставил. Ох и зло-ой, сука!
— А где на пробу? — недоумевала ещё одна.
— Ещё малёночко подсушу на лоджии, и будьте любезны откушать.
— А ты знаешь, что такое самосад? — вступала ещё одна классификация, мразь-хохотун.
— Ну?
— Протестант! Поорёт с транспарантами и в клетку!
Вот он, где! Смех-то страшный. Юмор через край. Встреча выпускников КВН. Мрази и есть. Афанасьев сжимается в ком ненависти и принимает порцию лихорадки, не покидая радости собственного кабинетика.
Работа здорово отвлекла от никотиновых фантазий. Позвонить, открыть склад, перезвонить, закрыть склад. Поменять шпингалет на затрапезном окне коридора. Позвонить, открыть, перезвонить, закрыть. Попоставил себе «Нашенское радио». Там дали нафталиновый хит, как промокшие спички надежду убили курить.
— Во-о! — всплеск поддержки.
За это он в обед угостил себя двумя компотами в столовой. Двумя! Гулять так гулять! Аппетитно хлебал первое, похвалил поварих за «весьма удачные» котлетки, отпустил коллеге анекдотца. Но, вот, после обеда...
После обеда всё сосредотачивается на курении. Кто-то прёт с собой в курилку остатки кофе. Чтоб «добить под сигаретку». Кто-то начинает ждать окончания рабочего дня и тянет пустоту ожидания, попыхивая.
— Пузо натянулось — глаза закрываются.
— Не говори! То ли ещё одну задымить...
И давай «чикать» этими своими зажигалками сраными. Китайскими. Дешманскими. Которые ни хера не работают изначально. Чик, чик, чик. Чик, чик, чик. Чик, чик, чик:
— О! — подкурил.
С работы Афанасьев сбежал. В первый раз в жизни. «Одержу победу и тогда сто миллионов раз задержусь на работе, сглажу свои слабости», — убеждал сам себя, присаживаясь на скамейку в скверике. Подышать. Понаблюдать за «красно-желтыми» днями. Успокоиться. Но рядом, пала своими неугомонными задами тотально влюблённая парочка. И как давай курить! Мало того, друг в друга дышать дымом. «Паровозики» пускать, суки. Любовь у них такая. Раковая страсть!
— Что! — взревел Афанасьев. — Места покончались в сквере?
— Тут самое красивое место! Тут всегда сидим! Тут любуемся! — хохочут.
— Пиздуйте в панорамный ресторан и любуйтеся там! — вскочил. — А здесь люди сидят! Люди, понятно? Понимейшн? Я вам ветеран труда, а не хуйня какая-нибудь!
И ходу оттуда. Чтобы ещё сильнее не наорать. Ну, и чтоб по морде не насовали.
А потом началась слежка. Афанасьев приметил их ещё за остановкой, практически перед домом. Две сигаретины, с человеческий рост. Бурно что-то обсуждали, пока не увидели его. Одна длинная, высокая. Дамская, падла. С капсулой. Вторая — крепкая, сбитенькая. Вид уголовный. Повели его. Делали вид, что ничего особенного не происходит. Ну-ну! Давайте! Афанасьев смотрел кинишко про денацификацию Борна, поэтому включился в слежку с залихватским азартом. Рванул к дому несвойственным для себя путём. Купил батон не в привычном для себя магазине. Запетлял их дворами. Сбил с толку — закружил. А потом шагнул из-за трансформаторной будки. Врасплох!
— Чё, суки!
И пошел танец! Табак в разные стороны. Вата из-под фильтров повылезла. Мат. Кряхт. Всю свою былую прыть вложил Афанасьев в эту схватку, всю затаившуюся мощь, весь спектр обиды на собственную бесхарактерность. Сломал крепкую, испинал высокую. А потом вернулся и наапперкотил ей в капсулу.
— Запобедил тебя, табачок! — жонглировал одышкой Афанасьев, поднимаясь в квартиру. — Запобедил!
Щелкнул чайником. Щелкнул «ящиком». Посмотреть постановочку. А там страшно курит Вайнона Райдер. Маленькая, глазастенькая актриска мистической красоты. От Мэнголда она перебралась в кинокадр к Джармушу. В «Ночь на земле». Мастерски примерила на себя образ таксэссы, ети их — феминитивы — мать, и взялась там наяривать сигаретки. Везде! В салоне, на стоянках, в кофейнях, при клиентах. На заправке!
— На заправке-то! — заклокотал гневом Афанасьев. — На заправке-то!
В лавку он ворвался под занавес торговой смены:
— Пачку! — взмолился.
— Хуячку, — отрезала Любовь.
Весь район следил за противостоянием курева и Афанасьева. И болел за последнего. Поэтому русская народная Любовь поступилась самым главным — выручкой. Схватив с полки что-то кчаюобразное, печенюшкоподобное — Афанасьев задребезжал сдачей и кинулся в вечернюю прохладу. К праздно курящим счастливцам. Афанасьеву хотелось кричать. Бешено, страстно и дико. Как Кисе Воробьянинову: криком простреленной навылет волчицы. Но он был интеллигентненьким и, как следствие, забитеньким. Лишний раз провоцировать общественность не посмел. И без того наломал за день. К тому же, Афанасьев никого бритвами не резал. Наоборот, воскрешал в себе человека. Человека вне привычек. Наново.
<2022>
-
-
-
-
Билли Боб Торнтон тоже умеет курить заразительно.
1 -
Мне просто надоело. Вот и не курю с лета прошлого года. Теперь три трубки пылятся в комоде
1 -
Я тут уже плюсанул, хотя всё равно курю, потому шта скушно без цигарки.
1